Борис Тараканов - Колесо в заброшенном парке

— Я постараюсь… Только это невозможно. Спасибо тебе.

Антонио накрыло очередной волной досады. Он не знал, что в этот момент его старый учитель решительно направлялся к собору Святого Марка, надеясь застать там кардинала де Кодиньоло.

«Ничего… Они прислушаются к мнению старины Карло… — размышлял маэстро, мельком разглядывая привычные ажурные арки величественного Дворца Дожей. — Мальчишка гениален! Это Дар Божий… Не станет его преосвященство бросаться Божьим Даром. Антонио будет дирижировать! Я буду не я, если в это воскресение он не встанет за пульт».

«Misere-e-re no-o-bis…» — козлиным тенором пронеслась в голове дребезжащая мелодия из литании Николо Роспони. «А ведь прав малыш, действительно бездарно…» — подумал Карло, поворачивая за угол дворца. Площадь Святого Марка предстала перед его взором во всем своем летнем великолепии.

Москва, 2005 год

— Кушать хочется, — сказал Бурик жалобно. Добрыня промолчал, впрочем, Бурик и не ждал ответа: ну откуда возьмется еда на заброшенной рельсовой развязке в полусотне километров от Москвы по Рижскому направлению? И чего ради их понесло в такую даль? Ведь столько интересного можно найти и возле дома, один шлюз чего стоит… Подумаешь, поезд-призрак… К тому же до Манихина они так и не добрались — выскочили зачем-то на станции с понравившимся названием. А что это было за название? Бурик уже не помнил…

Лучше всего было вообще никуда не ходить, а, развалившись на диване в уютном свете старого торшера, хрустеть чипсами и перечитывать Крапивина. О Настоящей Дружбе, об опасных, захватывающих приключениях хорошо читать, когда ты один, в тишине, защищен кругом теплого света, а остальной мир растворяется и исчезает в сумраке за его пределами. Но когда эти самые приключения — неприятности, которые потом приятно вспоминать — происходят с тобой… Вот как сейчас: холодно, небо закрыто тяжелыми тучами — того и гляди дождь пойдет, есть хочется ужасно, а сам ты устал, как землекоп из задачи по алгебре, — неужели воспоминания об этом могут доставить удовольствие?

Интересно, этот Добрыня читал Крапивина? Вряд ли… Мысли Бурика невольно вернулись к его новому товарищу.

Как он сказал, его зовут? Доброслав? Ну и имечко! Тоже мне, Добрыня Никитич! На богатыря он никак не тянет, больно тощий… Хотя, если напялить кольчугу… Бурик попытался представить себе Добрыню в латах и с мечом. Все равно не то — Дон Кихот какой-то получается.

Вот ведь неутомимый, однако! Несмотря на свою нескладную фигуру, шагает он красиво — делает длинный шаг (не угонишься) и бесшумно, по-кошачьи мягко опускает ногу, слегка подворачивая ступню внутрь. Бурик где-то читал, что так ходят индейцы.

Первые тяжелые капли дождя упали на голову. Этого только не хватало!

— Дождь начинается, — сказал Бурик в спину шагавшего впереди Добрыни. — Долго еще идти? И вообще, куда мы идем?

— Пришли уже, — повернувшись, ответил Добрыня.

— Не понял, куда пришли?

— Вот, — Добрыня указал на бетонное сооружение. — Сам говоришь: дождь. А это — идеальное убежище.

«Идеальное убежище» оказалось конструкцией из нескольких оставшихся от заброшенной стройки прямоугольных блоков с пустотой вместо окон и дверей. Все вместе они образовывали несколько смежных комнат. Пол был устлан обрывками газет и каких-то медицинских бюллетеней, а по потолку между плохо подогнанными панелями через все комнаты проходила здоровенная щель, в которой серело небо.

Ребята обследовали комнаты и в одной обнаружили старый топчан и некое подобие стола из досок и ржавых бочек. Бурик брезгливо стряхнул с топчана паутину и сел на краешек, а Добрыня снял свой рюкзак и водрузил на стол. Когда он развязал тесемки, чуткий буриков нос тут же уловил божественный запах колбасы и хлеба.

Такой предусмотрительности от Добрыни Бурик никак не ожидал. Появление еды в этом заброшенном месте само по себе было похоже на чудо. Дождь припустил сильнее, и из щели в потолке закапало. Но это не имело значения, после того как Добрыня молча протянул Бурику наспех сооруженный бутерброд.

— Спасибо, — сказал Бурик, и, откусив, от удовольствия закрыл глаза.

— Здóрово! — только и смог сказать он. — Вовремя же ты нашел это убежище!

Только сейчас Бурик сообразил, что еще немного — и они бы вымокли до нитки. От этой мысли холодная дрожь пробежала по телу.

— В жизни все и всегда происходит вовремя, — непонятно ответил Добрыня.

— Как это? — от удивления Бурик даже перестал жевать. Из щели полило сильнее, и несколько капель упало на стол. Казалось, полоска воды, текущая с потолка, отгораживает топчан, на котором сидели ребята, от пустого дома.

— Что же, по-твоему, выходит, что дождь подождал, пока мы придем сюда, и только потом начался? Но это полная ерунда.

Добрыня не ответил и лишь пожал плечами, глядя в окно. В прямоугольнике окна виднелось кривое, давно засохшее дерево с голыми, мокрыми ветками, старая рельсовая развязка с ручной стрелкой, вся проржавевшая. Вымытая дождем, она блестела, как новенькая. Немного поодаль темнела пустая будка. Тусклый серый свет и косая штриховка дождя делали эту картину в окне без рамы похожей на старинную гравюру.

— Ветер задул, — сказал Добрыня. — Дождь скоро кончится.

— А все же, — не унимался Бурик, — ты часто здесь бываешь? Я гляжу, ты хорошо знаешь эти места.

— Откуда? — удивился Добрыня. — Я тут впервые, как и ты.

— Ага, — не поверил Бурик. — И поэтому ты так уверенно привел нас в этот дом. Ладно врать-то!

Добрыня вновь пожал плечами, что можно было понимать как «не хочешь — не верь». Нет, все-таки странный он какой-то — молчит все время, будто самый умный или больше всех знает.

Венеция, 1716 год

— Что случилось? — озадаченно спросил Карло. Антонио стоял перед раскрытой партитурой весь натянутый и взъерошенный. — Что с тобой?

— Не знаю, маэстро… Я вдруг испугался.

— Чего? Ведь ты же так хотел дирижировать этой мессой…

— Я и сейчас хочу. Больше всего на свете хочу! Просто я подумал, что… Они, конечно, все сыграют и споют. Но… если я пойму, что у меня не получается…

— Нет, Антонио! — Карло положил свою нервную руку на его узкое плечо. — Если уж ты встал к дирижерскому пульту и открыл партитуру, у тебя остается только один выбор — тупо, по-детски, верить, что ты — самый лучший! И тогда оркестр вступит слаженно и сочно, а хор начнет творить чудеса.

Антонио поднял глаза.

— Я постараюсь вам поверить, маэстро… — едва слышно произнес он.