Дэн Браун - Инферно

— Завтрашнему дню, — перебил ее шеф. — Эту дату Зобрист обвел кружком в моем календаре. И она же значится на табличке.

Лэнгдон сидел в темноте, не в силах вымолвить ни слова.

— Покажите ему остальное, — сказала Сински.

Фильм пошел дальше; камера теперь скользила по подсвеченной воде и сумрачным стенам подземелья. Лэнгдон не сомневался, что именно про это место говорилось в стихотворении: в кроваво-красных водах, куда не смотрятся светила.

Вспоминались картины ада у Данте… река Коцит, текущая через пещеры преисподней.

Озеро это, где бы оно ни находилось, обступали мшистые стены — стены искусственные, чувствовал Лэнгдон. У него, кроме того, возникло ощущение, что снята лишь малая часть обширного внутреннего пространства; на это указывали, например, очень бледные вертикальные тени на стенах. Тени были широкие, столбообразные и шли через равные расстояния.

Колонны, сообразил Лэнгдон.

Потолок пещеры поддерживают колонны.

Водоем находится не в пещере, а в огромном зале.

Затем подземный отыщи дворец…

Но не успел Лэнгдон открыть рот, как его внимание привлекла новая тень на стене… тень, похожая на человеческую, с длинным носом-клювом.

Боже милостивый…

Тень заговорила — слова звучали глухо, это был пугающий ритмический шепот, разносящийся над водами:

Я ваше спасение. Я Тень.

Следующие несколько минут Лэнгдон смотрел самое жуткое кино в своей жизни. Горячечный монолог безумного гения — Бертрана Зобриста в обличье чумного доктора — изобиловал отсылками к «Аду» Данте, и суть его речей была совершенно ясна: численность человечества неконтролируемо растет, и это ставит под вопрос само его существование.

Голос с экрана вещал:

Сидеть сложа руки — значит приветствовать Дантов ад, где все мы погрязнем в грехе, будем голодать и задыхаться от тесноты. И я отважился принять вызов. Кто-то отшатнется в ужасе, но спасение никогда не дается даром. Когда-нибудь мир оценит красоту моей жертвы.

Лэнгдон содрогнулся, увидев, как на экране, одетый чумным доктором, внезапно появился сам Зобрист. Когда он затем сорвал маску, Лэнгдон уставился на худое лицо, на безумные зеленые глаза, понимая, что вот оно наконец — лицо того, кто заварил всю эту кашу. Зобрист заговорил теперь о любви к человеку, которого назвал своим добрым гением:

Я оставляю будущее в твоих заботливых руках. Мои труды внизу окончены. И для меня настал час подняться к горнему миру… и вновь узреть светила.

Фильм кончился, и в последних словах Зобриста Лэнгдон узнал концовку дантовского «Ада».

В темном конференц-зале Лэнгдон почувствовал: все страхи, которые он испытал сегодня, кристаллизовались в нечто определенное, реальное и ужасающее.

Бертран Зобрист обрел лицо… и голос.

В зале зажегся свет, и Лэнгдон увидел, что все смотрят на него в ожидании.

Элизабет Сински, встав, с застывшим лицом нервно поглаживала свой амулет.

— Профессор, — сказала она, — времени у нас, как вы понимаете, крайне мало. Единственная обнадеживающая новость на данный момент — то, что до сих пор не было сообщений об обнаружении патогена или о вспышке инфекции, поэтому можно предполагать, что оболочка из солюблона пока цела. Но мы не знаем, где искать. Наша задача — нейтрализовать угрозу до того, как мешок прорвется. Но это, конечно, удастся сделать только в том случае, если мы немедленно выясним, где он находится.

Теперь встал и агент Брюдер, пристально глядя на Лэнгдона.

— Вы приехали в Венецию, как мы предполагаем, потому, что именно здесь рассчитываете найти источник новой чумы Зобриста.

Лэнгдон обвел глазами напряженные лица собравшихся. Всех томил страх, все надеялись на чудо, а ему нечем было их порадовать.

— Мы не в той стране, — сказал Лэнгдон. — То, что вы ищете, находится в полутора тысячах километров отсюда.

Когда «Мендаций» пошел по широкой дуге, беря курс на венецианский аэропорт, глубинный рокот двигателей яхты, заработавших на полную мощь, отдался эхом у Лэнгдона внутри. На борту царила дикая суматоха. Шеф метнулся из конференц-зала, на ходу отдавая громогласные приказы. Элизабет Сински схватила телефон и потребовала от пилотов «C-130», чтобы немедленно готовили транспортный самолет ВОЗ к вылету из Венеции. Агент Брюдер уткнулся в ноутбук в попытке заранее создать там, куда они направлялись, передовую группу.

Там, очень далеко от Венеции.

Шеф вернулся в конференц-зал и деловито обратился к Брюдеру:

— Есть что-нибудь от венецианских властей?

Тот покачал головой:

— Ничего. Они ищут, но Сиена Брукс исчезла напрочь.

Лэнгдон ушам своим не поверил. Они ищут Сиену?

Сински договорила по телефону и переспросила:

— Что, никак не могут ее найти?

Шеф покачал головой.

— Если вы не против, ВОЗ, я считаю, должна санкционировать задержание ее силой при необходимости.

Лэнгдон вскочил на ноги.

— Почему?! Сиена Брукс тут совершенно ни при чем!

Шеф метнул на Лэнгдона взгляд темных глаз.

— Профессор, мне есть что рассказать вам про мисс Брукс.

Глава 79

Торопливо протиснувшись через толпу туристов на мосту Риальто, Сиена Брукс снова перешла на бег; она двинулась на запад вдоль Большого канала по набережной Фондамента-Вин-Кастелло.

Роберт у них в руках.

Она и сейчас видела его отчаянные глаза, смотревшие на нее из световой шахты, когда оперативники тащили его обратно в крипту. Она почти не сомневалась, что захватившие его люди тем или иным способом быстро уговорят его сообщить им все, к чему он пришел.

Мы не в той стране.

Но еще намного трагичней было сознание, что эти люди не преминут открыть Лэнгдону глаза на истинное положение дел.

Простите меня, Роберт.

За все простите.

Поймите, у меня не было выбора.

Как ни странно, Сиена уже скучала по Лэнгдону. Среди венецианских толп она чувствовала, как погружается в знакомое одиночество.

Ничего нового.

Сиена Брукс с детства чувствовала себя одинокой.

Исключительно одаренная интеллектуально, Сиена росла как чужестранка… как инопланетянка в чуждом ей мире. Она пыталась дружить, но у сверстниц и сверстников на уме были пустые вещи, которые ее не интересовали. Она понуждала себя уважать старших, но они в большинстве своем казались ей взрослыми детьми, не понимающими даже простейших основ окружающего мира и, что самое неприятное, не питающими к нему любопытства и не испытывающими тревог на его счет.