Анна Орлова - Любовь до гроба

Процесс над господином Реинссоном наделал шуму и снял всякие подозрения с госпожи Черновой.

Гадалка самолично присутствовала на заседании, однако свидетельских показаний не давала – господин Рельский предпочел оградить невесту от такого нелегкого испытания. К тому же доказательств и без того было в избытке.

София сидела в зале суда, наблюдая за действом, и думала, что истинный театр судеб находится именно здесь, в унылых казенных стенах. Здесь разворачиваются такие драмы, кои нечасто встретишь даже на театральных подмостках, здесь пересекаются любовь и ненависть, преступление и наказание, здесь узнают истинную цену друзьям, которых вызывают в качестве свидетелей, а правда и ложь сплетаются в диковинное кружево в ловких руках крючкотворов.

Госпожа Чернова с неким отстраненным любопытством наблюдала за даваемым представлением. Люди и нелюди, будто завороженные дудочкой заклинателя змей, подчиняются чужой воле. Вот кается господин Реинссон, наивно пытаясь списать свои грехи на действие алкоголя и слезно казнясь из-за содеянного. Вот старшая барышня Ларгуссон грудью защищает возлюбленного, будто его вот-вот поволокут прочь. Вот инспектор Жаров рассказывает, как к нему явился господин Реинссон, желающий добровольно покаяться. Впрочем, полицейский прозрачно намекал, что он давно встал на след преступника и вот-вот был готов его схватить, но тот вовремя подсуетился. София спрятала улыбку: уж ей ли было не знать, кто именно открыл истинное положение дел? Но мировой судья предусмотрительно ушел в тень, предоставив честь поимки убийцы доблестным полицейским…

Среди скудных декораций, будто куклы, плясали все присутствующие, послушно выполняя задуманные кукловодом па. Казалось, нет никакой связи между солидным преуспевающим адвокатом, разномастными присяжными, суровым судьей в седом парике и прочим разношерстным людом. И все же София не могла отделаться от песенки, слышанной давеча в бродячем балагане: «Кукол дергают за нитки, на лице у них улыбки, и играет клоун на трубе… И в процессе представленья создается впечатленье, что куклы пляшут сами по себе…»[57] Впрочем, она превосходно знала того самого кукловода и нисколько не укоряла. А тем временем на судебной сцене плавно сменялись акты и действо переходило к завершающей стадии…

Молодая женщина украдкой огляделась. Общество, ранее сурово осуждавшее преступника, теперь украдкой утирало глаза во время речи адвоката и искренне сочувствовало невольному убийце…

София предпочла пропустить мимо ушей вдохновенный спич защитника – по правде говоря, она нисколько не сострадала господину Реинссону, более того, полагала, что того следовало бы предать суровому наказанию. Но господин Рельский решил иначе, и его невеста приняла это решение.

Вокруг нее колыхалось пенное море платьев и пестрели яркие мундиры офицеров, поодаль нянька уговаривала хозяйских детей сидеть тише (и ведь додумалась привести с собою малышей – не для их взглядов это зрелище!), негромкий шепот со всех сторон складывался в мерный гул, так что судья даже был вынужден то и дело призывать присутствующих к порядку… Талантливая игра, ничего не скажешь.

Госпоже Черновой заговорщицки улыбнулась младшая барышня Рельская, видимо, тоже осведомленная о стратегических талантах брата и наслаждающаяся срежиссированным представлением. Ответив улыбкой, София продолжила оглядывать зал. Теперь события последних месяцев казались ей всего лишь диковинным сном, и хотелось проснуться солнечным утром и подивиться странному видению. В тихом болотце Бивхейма, под невинной на вид зеленой травкой обнаружилось столько грязной жижи – начиная от шпионства господина Шорова и заканчивая распутством барышни Гарышевой. А ведь вся подноготная никогда не станет известна широкой публике! Впрочем, людям лучше не знать о неприглядных сторонах жизни окружающих, с этим София вполне соглашалась…

Как и предсказывал мировой судья, присяжные вынесли оправдательный вердикт, и осунувшийся от переживаний невольный убийца был освобожден из-под стражи.

О, это была чудесная сцена, когда господин Реинссон и барышня Ларгуссон прямо в зале суда рыдали в объятиях друг друга, клялись в вечной любви и обещали беспорочно прожить весь отмеренный им срок. Не скрываясь, дамы умиленно плакали, утирая слезы кружевными платочками, и даже глаза джентльменов подозрительно поблескивали. Видимо, последние задавались вопросом, стали бы их возлюбленные столь самозабвенно их защищать. К слову, барышню Ларгуссон никто и не подумал укорить за пренебрежение к закону и обвинить в пособничестве пусть нечаянному, но все же убийце ее собственного отца, и за этим молчаливым одобрением также виднелась чья-то воля…

Вскоре последовала тихая свадьба этой во всех отношениях удачной пары. Невеста светилась от счастья, жених нежно сжимал ее руку и смотрел на нее так, будто боялся, что она передумает и исчезнет, а гости судачили, правда ли, что барышня Ларгуссон еще до помолвки выказывала чрезмерную благосклонность будущему нареченному. Словом, все сложилось к лучшему, и София от души порадовалась за молодоженов…

И только бессонница терзала ее по-прежнему. Стоило закрыть глаза, как перед внутренним взором возникал дракон, и молодая женщина вскакивала с криком. Микстура, прописанная аптекарем, и даже руны, которые она от отчаяния рисовала на ладонях, помогали мало, позволяли поспать не долее нескольких часов. Но она не жаловалась, терпеливо ожидая, когда рана хоть немного затянется, и твердила про себя, что со временем станет легче…

Память – это пытка сильных. Раз за разом перебирать минувшие события, со всех сторон их обдумывать, пытаясь что-то переделать в прошлом, вычеркнуть старые ошибки и переписать жизнь набело. Тщетно.

У нее вошло в привычку бессонными ночами устраиваться в кресле у окна и смотреть в ночь, освещенную лишь сиянием звезд и серебристым светом юноши Мани[58]. Она крутила в руках амулеты, подаренные Ферлай и старой шувихани, и думала, думала, думала…

Постепенно месяц возмужал, заматерел, потом стал седеть, затем умер. Снова народился и умер, и опять… А боль в груди Софии пошла на убыль…

Дни проходили за днями, недели складывались в бесконечную череду, и жизнь драконьей семьи вошла в обычную колею, и в семействе Шеранна также. Волнения встречи и торопливый пересказ новостей сменились домашними заботами и огорчениями. То разговор с учителем сына о плохих отметках юного шалопая, то обвал в дальней пещере, то еще какие-то мелкие неприятности.

Будто пойманные мелкие зверьки, дни хрустели на зубах, но не насыщали.