Мощи святого Леопольда - Борис Вячеславович Конофальский
– Мне нужна аудиенция у архиепископа, – продолжал отец Себастиан. – Но не простая аудиенция. Важно, чтобы на ней присутствовали все отцы Церкви и все аббаты земли Ланн и окрестных земель. Сможете это устроить?
– Конечно, сразу после Рождества они все съедутся сюда. Их легко будет собрать на аудиенцию, но зачем нам это?
– Престол желает знать, кто из отцов встанет на его сторону, а кто будет на стороне архиепископа. Чтобы потом мы могли делать выводы.
– Я все сделаю, все отцы будут на вашей аудиенции, но каковы главные цели собрания? – сказал брат Родерик.
– Прежде всего мне нужно собрать денег, дело второе – вернуть мощи в храм Ференбурга, уворованное да вернется владельцу, третье дело – наказать вора. И главное, – нунций сделал паузу, – мы должны показать всем святым отцам и пастве, что в земле Ланна и в округах последнее слово будет не за Руперталями с их древней кровью, а за порядком и добродетелью, которые несет Святой Престол.
Брат Родерик, приор ордена Креста святого Андрея и канцлер курфюрста Ланна, был согласен с каждым словом своего наставника:
– Стану молить Господа, чтобы так и случилось.
* * *
Город все больше погружался в праздничную атмосферу. Еда и вино заметно подорожали, да и пиво тоже. Брунхильда и Агнес вернулись из церкви утром возбужденные.
– В городе все готовятся к празднику, – сказала Агнес, бросая на стол платок. – Везде свиней режут, баранов.
– До Великого поста еще два месяца, отчего же мяса не поесть, – заметил отец Семион.
– А еще в конце улицы у нас сахар стали продавать в лавке, сегодня открылась, – продолжала Агнес, садясь за стол. – Там печенье и фрукты в сахаре.
А Брунхильда была более серьезна:
– Богатые дома пред воротами ели ставят.
– Зачем это еще? – спросил Волков.
– Не знаю, – пожала плечами красавица.
– Древний обычай, идет со времен пращуров наших, – принялся объяснять всем брат Ипполит. – Символизирует вечную жизнь, а для верующих – попирание смерти и Воскресение Господа нашего.
– Нам тоже нужно поставить елку у ворот, – взглянула на Волкова Брунхильда.
– Ну, нужно так нужно. – Кавалер глянул на слугу: – Ёган, найди елку и поставь перед воротами.
Ёган скривился, неохота ему было из теплого дома куда-то переться. Искать елку, ставить ее. Он зыркнул зло на Брунхильду. В другой раз и отпустил бы колкость в ее адрес, да теперь уже был учен, вздохнул и стал собираться. С ним вызвался пойти брат Ипполит. Сам напросился. Заодно хотел зайти в магазин, где торговали книгами, теперь он мог себе это позволить, деньга у него завелась, свою долю он получил после дележа трофеев.
А Волков остался сидеть во главе стола, в тепле. Глядел, как кухарка готовит еду, как помогают ей дочери, как отец Семион и Сыч тоже что-то пытаются сделать для дома. Он любовался красавицей Хильдой, вполуха слушал Агнес и был сейчас спокоен. Ему не нужно было мерзнуть на ветру, искать себе пропитание, жечь костер, носить броню. Все это осталось в прошлом. Теперь он мог просто жить, и город Ланн подходил для этого.
Игнасио Роха по прозвищу Скарафаджо был счастлив. Уже выпив с утра, он тряс бородой и говорил не умолкая. Он развернул тряпку и положил на стол перед кавалером круглую железную палку в три локтя длиной без малого.
– Она ровная, Яро, такая ровная, что ровнее быть не может. Этот жулик кузнец Руммель взял с меня четыре… – он показал Волкову четыре пальца, – четыре талера. Но он сделал все как надо, ствол ровный, и дыра в нем точно по центру, понимаешь? Через пару дней у нас будет новый мушкет.
Кавалер взял в руки ствол, повертел, посмотрел, тот и вправду был хорошо сделан:
– А что ж запальной дыры он не просверлил?
– Это ерунда, Яков проковыряет, – заверил Роха. – Главное, что ствол ровный, через два дня мушкет будет готов, и мы попробуем его за городом.
– А порох есть?
– Найдем, – отмахнулся Скарафаджо. – И попробуем. Ты понимаешь, Яро, какое это будет большое дело? Ведь никто такое не делает у нас.
Волков понимал, он согласно кивнул. Он видел собственными глазами, как бьет мушкет.
– Людям теперь будет наплевать, кто перед ними: рыцарь или жандарм. Пах! И все.
Волков опять кивал.
– А у тебя выпить есть? Есть! Отлично, – не останавливал болтовню Роха. – Да и дом у тебя хороший. Уж не моя конура. Ну а что ж, ты ведь кавалер.
Марта налила ему вина, а он продолжал болтать, немного раздражая Волкова своей глупой болтовней, но кавалер его не гнал, ведь как ни крути, Роха был единственным человеком, кого он знал много лет. И единственным человеком, который видел, кем Ярослав Волков был раньше и кем он стал теперь.
В ворота стучали, Сыч сходил открыл, и на пороге дома появился Брюнхвальд, и не один. С ним был рослый юноша, даже скорее мальчик, прекрасно сложенный, хорошо одетый, чистый и серьезный.
– Дозвольте, кавалер, вам представить моего младшего… да и, можно сказать, единственного сына Максимилиана, – произнес Карл Брюнхвальд, подводя мальчика к столу, за которым сидели Волков и Роха.
Мальчик низко и долго кланялся, Волков не поленился встать и протянуть ему руку. Максимилиан пожал ее с благоговением.
– Рад, что вы посетили мой дом, – сказал кавалер, – присаживайтесь, господа. Марта, стаканы и вино.
– Не спешите, мой друг, – попросил Брюнхвальд-старший, – у Максимилиана будет к вам просьба, которую я поддержу.
– Да? И что за просьба? – удивился Волков. Ему было любопытно.
А уж как было любопытно Рохе и всем остальным, кто находился в комнате у большого стола и камина. Все затихли, чтобы расслышать слова мальчика. И он заговорил ровным голосом, хорошо выговаривая слова, видимо, готовил речь заранее:
– Господин, всем известно, что вы вышли из солдат, рыцарское достоинство взяв не родословной, а доблестью. Солдаты ваши вас уважали, и вы не бросали их и не бежали, когда тяжко. Мой отец считает вас честным человеком и храбрым рыцарем, и поэтому я хочу просить вас о большой привилегии для меня.
Кавалер, кажется, начинал понимать, куда клонит мальчишка. Но не перебивал его.
– Я прошу чести носить ваше оружие и ваш герб на одежде своей.
Максимилиан встал перед Волковым на колено. Его отец стоял рядом. В комнате повисла удивительная тишина, даже дочери кухарки притихли, проникнувшись важностью момента. Только дрова в печи трещали да варево кипело на печи. Все, и Брунхильда, конечно, смотрели на кавалера. И у красавицы был такой величественный
