Следователь и Колдун - Александр Н. Александров

Город, казалось, не успевает сам за собой; когда чугунно-паровой век ворвался в Королевство верхом на керосиновой самоходке будущего, Столица, не успевая расти вширь, принялась разрастаться вверх: трехэтажные дома сменились пятиэтажными, их вытеснили кирпичные семиэтажки, но и этого оказалось недостаточно и теперь новые дома строились прямо поверх старых. Эти разноцветные громады камня и металла нависали друг над другом, переплетались, упирались в соседей железными рейками-распорками, потом рейки обращались в застекленные дорожки-коридоры, и конца этому не было видно. Когда новый закон о застройке городских территорий выгнал мануфактуры на окраины, казалось, что теперь-то Столица расправит плечи и задышит полной грудью, однако даже это не помогло, и теперь над головами прохожих нависали целые острова из домов, домиков и домишек, переплетенные газовыми магистралями, медными змеями водопровода и толстыми хоботами электрических проводов с которых черными фестонами свисали клочья паутины и какой-то промышленной грязи, казавшейся невероятно древней, почти доисторической.

— …Поднажми, курва мать!!

— Куды прешь?! Не видишь — пробка аж до Банковой! Индюк слепой, как тебе вообще водительское выдали…

— Рр-р-р-раздайся в стор-р-р-роны! Кортеж зам. мэра!! А ну очистили тр-р-р-рассу!

— Ага, держи карман шире, ха-ха-ха! В пробке как в бане — все равны! Газетку почитай, вашблагородие!

— Шта-а-а-а?! Кто сказал?! Какая скотина, сказала, спрашиваю?!.

Фигаро улыбнулся — Столица жила своей обычной жизнью. Проспект Победы — широченная полоса кое-как залатанной битумными лоскутами брусчатки соединяющая Монетный проезд и Площадь Свободы был полностью забит самыми разными… ну, в общем, всю эту машинерию можно было, в первом приближении, назвать «средствами передвижения».

Вот огромный паровой шагатель ощетинившийся земляными ковшами, демонтажными гирями и стрелами подъемников рассупонился прямо посреди дороги, окруженный со всех сторон керосиновыми каретами, ярко-красными пассажирскими омнибусами и новомодными моторными велосипедами. На шагателе красовалась табличка «Городские службы» под которой кто-то мелом дописал: «Проблесковых фонарей нет. Тормозит медленно! Не подходь!» В кузове похожем на открытую жестянку из-под халвы лежали на ящиках с инструментом мужики в ярко-оранжевых робах, лениво покуривали папироски и насмешливо поглядывали на дорожного жандарма пытавшегося составить протокол о происшествии.

— …а я говорю — нарушили! — вопил «дорожный», размахивая книжечкой со штрафными квитанциями. — Вот нарушили же! Смотрите: заступили, значится, за разделительную полосу! Тремя ногами, сукины дети!!

Шофер — дебелый мужичок в кожаной фуражке, только усмехнулся, сплюнул с трехсаженной высоты, и покачал головой.

— Да какие ж это «ноги», вашблагородие! Это крановые упоры! Недвижимая, так сказать, часть!

— Как «недвижимая»?! Как же «недвижимая», если движется?! — возмущенно затопал ногами жандарм. — Вы мне тут не здесь, понимаешь! Разговоры нарушаете, итить вашу мать!

— А вот так, — шофер пожал плечами, — сломаны, вот и не движется. И убрать потому не могу, что гидравлика полетела еще третьего дня.

— Ага! — хищно ощерился «дорожный», — ага! Вот и сам признался, что вывел нерабочий агрегат на дорогу! Два империала штрафу!

— Угу, — шофер флегматично кивнул, — да вот только у меня распоряжение Городового управления. Разрешение на выезд. Ремонтников не хватает, вот и выводят без техпроверки. Все вопросы — в управу.

— Да я… Да я вас сейчас…

— А я что, это вообще не моя самоходка. Могу сейчас пойти во-о-о-он в ту разливочную, мне хоть бы хны. Только напишите бумажку, что запрещаете дальше ехать.

— Не надо, — задушено икнул жандарм. — Ну тебя к бесу… Погоди, еще увижу твою рожу…

Чуть дальше, между открытой дизельной платформой и аппаратом, похожим на гусеничный самовар, возле застрявшей в пробке хлебной будки уже толпись горожане — предприимчивые хозяева самоходного фургона уже начали торговлю булочками прямо посреди дороги. Рядом метался еще один «дорожный», не зная уже, куда ему бежать и кого штрафовать. В конце концов жандарм махнул рукой, сел на высокий гранитный бордюр и закурил; на лице стража порядка читалась абсолютная безнадежность.

…Следователь свернул в узкий переулок и остановился, переводя дух. С ним творилось что-то странное; Фигаро даже подумывал, не намудрил ли чего Качка в сложном заклятии трансформации: следователя переполняло чистое, ничем не замутненное счастье.

Мир вокруг распахнулся радужным окном, в которое потоком вливался океан света и красок. Свежий весенний ветер, лужи в которых расплывались веселые разноцветные пятна масла и керосина, даже вездесущий городской запах нефтяного перегара — все это попадая на глаза Фигаро взрывалось какой-то задорной, безудержной радостью. Все что еще вчера могло вызвать у следователя лишь раздражение и приступ желчной ворчливости сегодня стало глубоким и таинственным; каждый заплеванный камень мостовой, каждый потемневший кирпич в стене прачечной, каждый разбитый фонарь — все это стало чем-то вроде ключей, отпирающих сотни невидимых дверей за которыми следователя ждали миллионы возможностей. Мир вокруг гремел и этот гром был гимном предвечному «завтра», которое никогда не наступает, но, каким-то невероятным образом, пребудет всегда.

Словно Фигаро придя дождливым осенним днем в банк оплачивать счета, натужно пересчитывал мелочь в кошельке и внезапно нашел невесть как оказавшийся там вексель на миллион золотых империалов. Или получив с фронта похоронку на лучшего друга месяц спустя вдруг увидел того в госпитале — с перевязанной головой, но веселого и вполне себе живого.

Да, голова следователя была забита предстоящей работой, да, он все еще был зол на Пфуя и Целесту за их сумасшедшую идею и свое место в ней (студент Академии, ну надо же! Было в этом какое-то тонкое издевательство), но что-то в сердце радовалось и тихо напевало: «…весна, весна придет!» И не важно, было ли это последствием заклятья или остаточным эффектом наркотиков Качки — Фигаро чувствовал себя просто замечательно.

…Он спустился по лесенке соединяющей ярусы улицы, прошел по длинной и узкой улочке, петляющей между закопченными стенами без окон и, наконец, вышел на небольшой бетонный пятачок у двухэтажного здания с древней облупившейся вывеской: «Разливочная «Котел» под которой ютилась маленькая дощечка с меловой надписью: «Завтраки, обеды, ужины. До полудня — скидка 50 % на первое и жаркое».

Над «Котлом» нависало огромное кособокое здание, похожее на гору кирпичей с окнами; казалось что когда-то давно исполинский самосвал вывалил здесь кучу строительного мусора в которой затем поселились муравьи и с тех пор куча лишь росла, раздаваясь вширь и ввысь, а муравьи заселяли новые этажи, оборудуя их согласно своим муравьиным нуждам: кое-где на стенах этого чуда мусорной архитектуры под замысловатыми углами крепились балконы,