Анна Виор - Легенда о свободе. Мастер Путей
Сегодня у короля было замечательное настроение. Гани знал почему: Мило предстояла приятная процедура – приятная для него, не для остальных, – но чтобы выполнить задуманное, желательно целым добраться до поместья Палстора.
Граф, ехавший на длинноногой белой фа-ноллке, торжествовал. Его всегда прямая спина казалась еще более прямой, чем обычно, опущенные уголки рта умудрялись оставаться презрительно опущенными даже при натянутой улыбке, а острый подбородок ходил ходуном. Старый лис не учуял неприятностей. Он одет в отменный алый с желтым кам, на груди золотой вышивкой красуется герб – раскидистый дуб. Шикарный плащ из белого меха северной горной кошки покрывает не только спину Палстора, но и круп лошади. Только короны на голове не хватает – монарх монархом…
Скрывшийся было за холмом далекий силуэт всадника-короля снова предстал пред их ясные очи. Мило притормозил и нетерпеливо гарцевал, дожидаясь спутников. На горизонте виднелись башни поместья Палстора. Оно было построено Одаренным, Гани это заметил и почувствовал еще во время первого своего визита сюда. А теперь он знал, почему это Архитектора Силы вдруг привлекли к строительству загородного дома какого-то графа…
– Икрус!.. – крикнул Мило, широко улыбаясь. – Мы почти приехали! Сейчас посмотрим, как нас здесь ждут!
– Несмотря на то, что желание вашего величества посетить мое скромное поместье стало для меня неожиданостью… – высокопарно ответствовал Палстор, – вас всегда ожидают в этом доме! И клянусь честью, разочарованы вы не будете!
– Надеюсь!.. – усмехнулся король и пришпорил коня.
Все было совершенно иначе, чем в прошлый раз. Хотя бы потому, что гости были трезвы. Встречавшие их в большом холле дочери Палстора вызвали у Гани умиление. Ему было искренне жаль, что все так вышло… Золотые завитые локоны Малисинии обрамляли лебединую нежную шею и ниспадали на обнаженные по последней моде плечи, огромные голубые глаза, стыдливо прикрытые длинными ресницами, влажно поблескивали, когда она поглядывала на Мило. Ей так идет голубое… Баглисая, пухленькая, округлая, словно свежая булочка из печи – в желтом. Пышная грудь вот-вот вывалится из-под кружев – все-таки последняя мода Гани по нраву… Удивительно, что у такого неприятного типа, как Палстор, могли появиться настолько хорошенькие дочери. Взгляд Музыканта упал на огромный портрет женщины, изображенной во весь рост, который располагался в центральной части холла над камином. Очень красивая женщина… Еще в прошлый раз кто-то сказал ему, что это покойная жена графа, но тогда Гани не стал разглядывать картину – не до того было. Дочери, по крайней мере, внешностью, пошли в графиню Палстор. Что до характера… сложно судить. А все-таки Мило достаточно жесткий и суровый человек: Гани на его месте, окруженный такими красотками, таял бы от одного их присутствия и делал бы все, что они скажут. Еще и две сразу!.. Еще и не дерутся между собой!.. Рай! Он тяжело вздохнул, припоминая истинную причину их визита сюда, но оторвать глаз от приятных белых округлостей Баглисаи не мог.
Детей нигде не было видно. Палстор пригласил его величество и эскорт, который сегодня состоял из семи рыцарей, но не людей графа, а отличившихся в Ливаде офицеров, в обеденный зал.
Стол, несмотря на неожиданность визита короля, ломился от яств и напитков. Граф приготовил и развлечения: слуги с осторожностью внесли и установили огромную – с человеческий рост – арфу посреди парадной залы. Гани давненько на такой не играл. Он огляделся по сторонам, ища, кто же будет музицировать. Как оказалось – Баглисая! Ах! Она еще и играть умеет!..
Гани было так любопытно и так не терпелось услышать музыку в исполнении младшей дочери графа, что он даже не чувствовал вкуса фаршированного фазана и запеченных свиных ножек. Наконец, Баглисая улыбнулась, присела в реверансе – от этого вида Гани едва сдержал стон умиления, – и направилась к инструменту.
В приглушенных витражными стеклами солнечных лучах она выглядела посланником Мастера Судеб, но руки держала неправильно и ноги на педалях – тоже. Гани так и подмывало обхватить ее сзади, поставить в правильную позицию ее… изящные кисти рук. Он откинулся на стул, обмахиваясь салфеткой, на лбу выступил пот. Здесь жарко?..
Баглисая взялась за струны. Король и придворные отложили столовые приборы и внимательно слушали. Гани скривился от фальшиво взятых нот лишь пару-тройку раз: удовлетворительный показатель для непрофессионального исполнителя. Громкие аплодисменты смутили молодую женщину: она заняла свое место, приняв поздравления Гани.
– А ты, Музыкант, исполнишь для нас что-нибудь?
– Только не «Обманутого короля», у меня уже оскомина на эту балладу…
Король расхохотался.
– У меня, признаться, тоже. Пой, что знаешь, Наэль!
Гани знал подходящую к случаю песню. Он не воспользовался громоздкой арфой – за ней неудобно петь, – подстроил лады на своей неизменной лютне и начал:
Плясал мотылек на лугу в цветах,Купался в солнца лучах,Хмельной пил нектар, на пыльце он спал,С собою красавиц звал.Блеснули на солнце два алых крыла,Она за собой звала,Такой красоты не встречал мотылек,Вид дивный его увлек.За ней полетел он в дремучий лес,Где солнце скрыто в ветвях,И луг за деревьями вдруг исчез,Ему же не ведом был страх.«Ее я найду», – мотылек наш пелИ смело во тьму летел,Но алые крылья скрылись с глаз,И свет надежды угас.И он заметался в лесной тиши:«Где луг мой? И где цветы?»И жадно искали его душиВраги: «Заблудился ты?»Летел он, не глядя, что впереди,Летел и света искал.И вот паутина дрожит на пути,И виден врага оскал.Паук уже лапы свои потирал,И в сеть мотылек попал.Спешит убийца героя добитьИ крови его испить.«Как хороша ловушка моя,Не подвела никогда,Как я хитер, как ловок я.С тобой же случится беда!»Рванулся в отчаянье наш мотылек,Освободил крыло,Но враг-паук уже не далек:«Тебе, друг, не повезло!»И вот уже алчно сверкают глаза,И вырваться уж не успеть,Прощанием с жизнью, скатилась слеза,Паук подготовил сеть…Вдруг тень накрыла собою двоих:Убийцу и жертву его,И птица спустилась с небес на миг,Чтобы склевать одного.Проглочен тот, кто торжествовал,Кто царство ловушек плел,Что есть посильнее его – не зналИ этого не учел.И освободился наш мотылек,И к лугу дорогу нашел,Как он был от дома далек!Как далеко ушел…И радуют глаз родные цветы,Красавицы-мотыльки,А алые крылья – пустые мечты,Обманчивы и горьки…
Мило громко зааплодировал; рыцари и Палстор, а также Малисиния с Баглисаей присоединились к королю. Гани остался сидеть на импровизированной сцене, на стуле посреди залы, около огромной арфы. Его руки сами потянулись к золоченым изгибам и водопаду струн. Инструмент был восхитителен: пальцы Музыканта заскользили, и звуки полились, наполняя пространство залы. Совершенно неподходящая музыка для того, что должно произойти сейчас… Слишком нежная, слишком чистая…
– А где Мило и Брай? – спросил вдруг король, заставив Малисинию улыбнуться, Баглисаю замереть, а Палстора, изумленного таким вопросом, поднять бровь: раньше его величество никогда о детях не справлялся.
– Они с нянечками в детской, – сказала Малисиния.
– Так ведите их сюда!.. – добил Мило Палстора. Тот не знал – обрадоваться ему или насторожиться.
Малышей привели, и Мило подхватил двухлетнего Брая, усаживая к себе на колени.
– Когда не думаю о них, как о моих сыновьях, проникаюсь глубокой симпатией и умилением, – сказал король, доброжелательно улыбаясь.
«Что означает сия фраза?..» – мучительным раздумьем читалось на лице графа.
Король достал медальон, подаренный когда-то Малисинией и, не снимая с шеи, дал Браю поиграть с ним. Малыш вцепился в блестящую штуковину, рассматривая ее широко распахнутыми глазами.
Гани взглянул на эту сцену и отвернулся. Что будет с этими мальчиками? Они ни в чем не виновны…
– Тебе нравится, малыш? – спросил Мило у Брая. Тот закивал. – Тогда возьми себе. Когда-нибудь подаришь своему сыну. Там внутри, – король открыл медальон, – ты и… Мило. Меня тоже зовут Мило. А тебя зовут, как моего отца.
Король наклонил голову, давая возможность мальчику стащить с него цепочку с медальоном.
Морщинка пролегла между красиво изогнутых бровей Малисинии, лицо Палстора оставалось каменным, Баглисая хлопала длинными ресницами… Гани играл. Музыка его сама по себе становилась тревожной и печальной.
– Когда-нибудь… – продолжал король, как будто по-прежнему обращаясь к Браю, – вот так же, как тебя, я буду держать на руках собственного сына.
