Елена Самойлова - Змеиное золото. Лиходолье
Высокий, на грани слышимости визг птицей взлетает к потолку, обрывая стройное пение, и я шагнула назад, нащупывая ручку двери. Заперто.
Беглый взгляд на зыбкие тени, отступившие в жаркое, влажное марево. Запах болотной травы окончательно перебил аромат хвои, да и облако пара, висящее густыми клубами под потолком, стало прохладнее, светлее и теперь больше напоминало туман над рекой.
Озарение как яркая вспышка, как холодная вода, выплеснутая на макушку.
…Худые, унизанные широкими перстнями пальцы лирхи Ровины ловко тасовали стопку тарр над низеньким круглым столиком, накрытым синим шелковым платком. В тишине фургона, занавешенного войлоком, раздавались еле слышные щелчки – это разрисованные деревянные пластинки, перемешиваясь, ударялись друг о друга. Приятно звенели золотые колокольца на тяжелых браслетах, монетки, вплетенные в длинные черные с проседью косы, блестели, отражая неяркий свет лампы. Ровина выровняла деревянную стопку и начала расклад, то и дело поднимая на меня взгляд бирюзовых глаз. Вытащила первую тарру, на которой я успела заметить женщину, льющую из кувшина воду в небольшое озерцо, расправила ссутуленные плечи и посмотрела на меня внимательно, неотрывно.
– Ясмия, а что ты знаешь о русалках?
Я ненадолго задумалась. О русалках я слышала по большому счету только от рыбаков, что промышляли на реках, а потом продавали улов на торжище, и байки эти, скорее всего, имели мало общего с жизнью.
– Только то, что они живут под водой и у них есть рыбий хвост. А еще то, что русалками становятся юные девушки, утопившиеся из-за несчастной любви, – ответила я, наблюдая за тем, как Ровина с трудом сдерживает улыбку, трепещущую в уголках губ.
– Наверняка там же ты слышала, что русалки лунной ночью выходят на берег и соблазняют женатых мужчин, – усмехнулась лирха, откладывая в сторону тарры и устраивая подбородок на сцепленных в замок пальцах. – Знаешь, иногда я удивляюсь тому, сколько разных историй и сказок напридумывали люди, чтобы объяснить необъяснимое или перестать бояться непонятного. А с русалками все не так просто, как кажется на первый взгляд. Они уже не люди, но еще не совсем нечисть.
– А кто же? – Я привстала, чтобы сделать поярче огонек светильника, отчего тени на колышущихся войлочных стенках фургона стали только гуще и четче. Лирха глубоко вздохнула и отвела взгляд.
– Ведьмы, когда-то заключившие договор с водяной нечистью. Несчастные, в общем-то, женщины, которых жажда силы, власти или любви пригнала в полнолуние к заветному водоему, к озеру или пруду. Русалки никогда не рождаются из проточных вод, но жить могут рядом с любой рекой или ручьем. Вода становится их сутью и жизнью, они могут провести ночь на дне озера и с рассветом выплыть на поверхность обновленными и помолодевшими. Могут управлять дождем и туманом и даже вывести реку из берегов, затопив посевы и дома.
Ровина ненадолго прервалась, села ровно и зябко потерла ладони друг о друга.
– Ясмия, внученька, достань мне теплую шаль из сундука, прохладно становится. Видать, зима совсем близко подобралась, вот и ноют старые кости, как есть, заморозки чуют.
Я торопливо поднялась с большой, набитой овечьей шерстью подушки, пробралась в дальний угол фургона, где стояли легкие плетеные сундуки, изнутри выстланные провощенной кожей. Такие были почти в каждой повозке – удобные и легкие, не пропускающие воду, их делали ромалийцы долгими зимними вечерами. Часть оставляли на нужды табора, а остальное продавали. Очень ценились на рынках эти ромалийские сундуки: возить в таких товары, особенно полотно, гораздо удобней, чем в тяжелых, окованных железом коробах. Да и стоили плетеные сундуки куда дешевле.
Пальцы нащупали мягкую шерстяную паутину, извлекая на свет лампы светло-серый платок, больше похожий на кружево из воздушных, пушистых ниток. Тонкую, почти ничего не весящую шаль, в которую я могла закутаться почти целиком, можно было с легкостью протянуть через обручальное кольцо, а грела эта «паутина» почему-то лучше хорошего осеннего плаща.
– Держи, бабушка Ровина. – Я подошла к лирхе, осторожно накрывая ее плечи шалью, будто княжеской мантией, и села рядом, стараясь поймать задумчивый взгляд «зрячей» женщины. – А русалки могут жить среди людей или только у воды?
– Могут и среди людей жить, – задумчиво ответила лирха, снимая со стопки верхнюю тарру и кладя ее рядом с первой «рубашкой» вверх. – Но только если привяжут к себе человека.
– Надолго?
– Навсегда. – Взгляд ромалийки становится жестким, холодным, тонкие черные брови сдвигаются к переносице. – До самой смерти привязанный к русалке человек живет за двоих. Быстрее стареет, чахнет, теряет здоровье и силы, а русалка спокойно ходит по земле и может вовсе не ночевать в озере. Достаточно окунаться с головой в заповедном водоеме на закате – и все.
– И ничего нельзя сделать? – Мне почему-то стало неуютно, как будто бы, сама того не желая, я прикоснулась к чужой тайне. К толком не зарубцевавшейся ране на сердце, которую стыдливо скрывают от посторонних глаз. Лирха качнула головой, монетки, вплетенные в длинные косы, едва слышно звякнули.
– Нельзя. Убьешь русалку – к человеку все равно не вернутся растраченные молодость и здоровье, а вот горя можно принести много.
– Горя? – Я недоверчиво взглянула на лирху. – Разве свобода от русалки, крадущей жизнь, – это горе?
– Если любишь всем сердцем, то еще какое. – Ровина тяжело вздохнула и неожиданно положила теплую сухую ладонь мне на макушку. – Люди – существа странные. Они способны всей душой привязываться к кому угодно, даже к водяной ведьме, выпивающей из них силы и здоровье.
Я так и не задала лирхе вопрос, который крутился на языке.
Может ли человек так же крепко привязаться к шассе?..
Русалки! Здесь, в деревне, выстроенной на дне осушенного озера. Неудивительно, что мужики, встречавшие нас с Искрой при входе в Овражье, казались больными: каждый из них был повязан с русалкой, не имевшей возможности надолго покинуть тот жалкий пруд, который остался на месте заповедного озера. Им уже давно стало тесно, силы на всех не хватало, вот они и потянулись к людям, стараясь зацепить каждого пришлого, чтобы как-то оттянуть собственную неотвратимо наступающую старость. Ведь ведьма, повязанная с водяной нечистью, лишившись источника силы, начинает стареть куда быстрее обычного человека – еще вечером это могла быть юная девушка, которая поутру становится зрелой женщиной, а к полудню превращается в старуху и остается таковой, пока не скроется от солнца на дне заповедного водоема.
Или же пока не привяжется к человеку, который будет стареть вместо нее…
Густой туман, заполонивший баню, стал ледяным, сгустился так, что даже шассьи глаза перестали видеть хоть что-то дальше вытянутой руки. Стало тихо-тихо, только где-то раздавалось еле слышное журчание воды, негромкие всплески, будто кто-то шлепает по мелкой лужице, топчется на месте, не приближаясь, но и не отдаляясь.
Искра, чтоб тебя! Где ты, когда нужен больше всего?!
Я ударила кулаком по двери, доски глухо загудели, но не поддались ни на волосок. Здесь мне русалок не победить – вокруг вода и слишком мало места что для ромалийских плясок, что для драки. Надо наружу, под открытое небо, где у меня есть шанс выстоять и сохранить человеческий облик.
Туман неожиданно разошелся к стенам, как две половинки занавеса, который отдергивали загрядские актеры, ставившие малопонятные пьесы на площадях, и прямо в лицо мне с шумом двинулась высоченная, от пола до потолка, водяная стена, пышущая влажным жаром и роняющая с кипящего гребня обжигающие капли.
От очередного удара покрытыми золотой чешуей руками дверной косяк раскололся на длинные узкие щепки, и я вылетела в предбанник, подгоняемая катящимся за спиной водяным валом. Перепрыгнула через чурбачок, которым была заботливо подперта дверь, чуть не наступила босой ногой на торчащий из какой-то досочки гнутый железный гвоздь и выбежала наружу, под открытое небо, плачущее по-осеннему холодным дождем.
– Как ты выбралась?! – Голос старостиной дочки, от возмущения поднявшийся до неприятного, режущего слух визга, раздался совсем рядом, легко перекрывая и шелест дождя, и шум водяной стены, выкатившейся из бани и сорвавшейся со ступенек уже остывшим, чуть теплым потоком.
Я резко обернулась, так, что намокшие косички с еле слышным свистом рассекли воздух и ощутимо шлепнули по плечу. Взглянула на высокую, нескладную девушку шассьим взглядом, безошибочно определяя в ней русалку. Водяную ведьму с едва трепещущим под сердцем пламешком-жизнью. Молодую и, похоже, недавно инициированную более старшими и опытными русалками. Еще не привязавшуюся к человеку и потому обладающую более слабым огонечком, загасить который так же просто, как и тусклую, невесть как теплящуюся искру нежити. Только протянуть когтистую, покрытую золотой чешуей руку, и сдавить огонек меж пальцами. Легко – как свечу потушить.
