Сергей Малицкий - Провидение зла
Кама закрыла глаза, опустила руки, впустила в себя ветер. Привычное к седлу тело само удерживало равновесие. Гнедая не нуждалась в понукании. Куда же исчезло спокойствие принцессы? Спокойствие и уверенность, где они? Что с нею происходит? Еще вчера была безразличной к самой себе или казалась безразличной, хотя и понимала, что судьба распорядилась способностями королевы странно, передала большую часть ее силы, ловкости, быстроты, способности к магии только ее старшему сыну Игнису и четвертому ребенку, Камаене. Интересно, как же так вышло, что у королевы-матери пятеро детей, трое сыновей и две дочери, и пятеро детей у ее старшего сына, тоже трое сыновей и две дочери? И двое из них – особенные. Мать никогда не выделяла никого из своих детей, но Кама это чувствовала, как чувствовала бы крылья, вырасти они у нее за спиной. Хотя разве была дурнушкой или неумехой Нигелла? Или отличался глупостью толстяк Нукс, которого Окулус ставил всегда прочим воспитанникам в пример? Да и что можно было сказать о младшем королевиче – Лаусе, всеобщем любимце, копии собственного отца? Десять лет – слишком малый возраст, чтобы оценивать ум, силу или быстроту. В этом возрасте ум питается, а не питает, силу не меряют, потому как прибывает она ежеминутно, а быстроты хватает всем. Вон, дочь Пустулы, Процелла, так быстра, что порой Кама с недоумением косилась на ее мать, должна же была девчонка унаследовать от кого-то свои таланты, если отец Процеллы сущий увалень? Странное дело, что у такой ведьмы получились вполне приличные дети. И если семнадцатилетний Дивинус чем-то напоминал не слишком расторопного отца, то четырнадцатилетняя Процелла, за неимением достойной прямой наследственности, явно впитала в себя все лучшее от двоюродных братьев и сестер. Или кто-то из Адорири бросил нитку достоинства и доблести белобрысой (в бабку-лаэтку) племяннице через голову ее мамаши-ведьмы? Или же наставники постарались? Вылепили из негодного что-то приличное? Тотус Тотум нанимал лучших. У короля пятеро детей, у его среднего брата двое, да у младшего один сын – красавчик Палус. Вот же опять загадка – его мать, Тела Нимис, лаэтка из Раппу, сестра тамошнего покойного короля, для Камы была лучше любой подружки, даром что ей уже за сорок лет отстучало, а сын пошел в отца, такой же скользкий и гадкий. Что Малум Тотум был горазд отпустить грязную шутку в спину любому, что его единокровный любимчик Палус. Что папочка смотрел на всех с ехидной усмешкой, словно нож готовился всадить в живот, попробуй только зазеваться, то и его сыночек. Хорошо, что его нет в отряде. Тела еще пару недель назад отбыла в Ардуус вместе с обозом, слугами, лучшими оружейниками и прочими мастерами Лаписа – ярмарка не только потеха, нужно и лучшие места для королевских ремесленников загодя занять и обустроить, да и присмотреть, чтобы в снятом для королевского семейства богатом доме все было в порядке. Кому еще мог поручить такое дело король, разве что жене или старшей сестре, но на старшую сестру оставлено королевство, а жене место рядом с мужем. Так что никто, кроме Телы, не мог с этим поручением справиться. И хвала всеблагому Энки, что она забрала с собой собственного отпрыска. Может быть, столкнется он в Ардуусе со своей двоюродной сестрой Лавой, дочерью Куры. Точно схлопочет между глаз, у той не задержится, она не то что слово, взгляд может счесть оскорбительным. Кама тоже и взгляда поганого не стерпит, не станет ждать грязного слова, на первом звуке любую пасть заткнет, но обещала ведь, обещала и отцу, и матери, что будет сдержанной в поступках? Будет, куда же деваться, не убивать же Палуса, хотя иногда казалось, что ничто, кроме смерти, не может исправить мерзавца, точно так же, как его папочку. Тому бы, кстати, не с Телой Нимис сойтись, а с Пустулой, вот была бы ядовитая смесь, но Малум словно вовсе не интересовался женщинами. Все не наиграется со своими наемниками. Хотя и Кама нет-нет да бросала на них взгляд. И ведь было на что посмотреть, было. Двадцать светловолосых верзил были похожи друг на друга, как братья. Ни одного лаэта, все с севера, и управляться горазды не с мечами, а с топорами, и ходят так, словно половину жизни провели в рыбацких барках, говорят с акцентом, горланят иногда что-то на своем, на непонятном, словно гуси на королевском дворе гогочут. Смеются они над Пустулой или хвалят ее? Та-то словно расцветает от чужеземного гогота, и так вырез на ее платье едва ли не до пупка, так еще шнуровку ослабила, волосы распустила, шестой день держится среди подопечных вельможного деверя. И детей там же морит. И что не отпустит несчастных в середину отряда? Что там в хвосте, кроме ехидной улыбки Малума и жадных взглядов его дозорных на ее грудь и бедра? Хочешь позабавиться, забавляйся, но детей отпусти под надзор строгого дядьки-воспитателя Сора Сойги. Если уж мастеру оружия не доверять, то никто доверия не заслуживает.
Кама открыла глаза, поймала строгий взгляд Сора, отметила едва приметную улыбку – клыки дакита блеснули над нижней губой, ответила похожей улыбкой, но без клыков, откуда они у дочери атера и лаэтки, хотя могли и проявиться звериные черты, разное гуляло в крови у королевы, и принялась озираться. Гнедая шла ровно, комок тошноты и лед в груди приутихли, подчинились усилию воли шустрой девчонки, а тело ее было привычно к верховой езде сызмальства. Королевская стража вместе с венценосными следовала впереди, опасность она бы не пропустила, оставалось не забивать голову всякой шелухой, а любоваться видами ардаусского кряжа, что вставал по правую руку от дороги, отливая черной, едва отошедшей от снега землей, словно отвалы у замкового рва, да туманом, ползущим со стороны реки Малиту и Кирума, а то и от самой Светлой Пустоши, ужасней которой, как говорили в Лаписе, немного мест найдется в Анкиде, да и во всей Ки. Скоро уже покажутся башни Ардууса, скоро. Поднимется ввысь крепостная стена, что отделяет самую большую и самую плодородную долину с этой стороны гор Балтуту от равнины, за которой только нечисть и смерть. Неспроста с этой стороны стены от деревни до деревни не один десяток лиг, а с той, едва минуешь город, начинается сразу с десяток селений и каждое следующее на околице предыдущего. Только к чему Каме ардуусские деревни, если в самом городе ждет ее встреча с тем, о ком она думала весь прошедший год? Сколько осталось до счастливого мгновения? День, половина дня, два дня? Ведь не побежит она к тому, кто и знать не знает о ее чувстве? Или побежит? Когда же? Последнюю деревню миновали с час назад, вокруг перелески да поля, ждущие плуга пахаря. Скоро. Эх, в прошлые времена стражники непременно затянули бы какую-нибудь песню, а теперь даже лошади не стучат копытами, а словно крадутся…
Сразу за королевскими стражниками правил конем старший сын короля Игнис. Принц, по которому сохло не менее десятка принцесс, в отличие от Палуса, обходился без брезгливо выпяченной губы и презрительного прищура глаз. Не было добрее парня среди молодых атерских, да и араманских королевичей, причем его доброта сочеталась не только со статью и умом, но и с внутренней твердостью, к воспитанию которой были причастны и мать с отцом, и тот же Сор Сойга. Сегодня черные волосы принца были взлохмачены, подбородок не брит, а глаза – мутны. Игниса, судя по кислому виду, тоже мучило недомогание, но скрывать это, как его сестра, он даже не пытался. За ним следовали девятнадцатилетние двойняшки Нигелла и Нукс, а уж следом тащился на молодой кобыле младший из Тотумов – Лаус. Время от времени Лаус спускал затвор маленького самострела. Механизм срабатывал со звонким щелчком, мальчишка специально выдернул из него кожаную прокладку, и белая лошадь Нигеллы всякий раз испуганно взбрыкивала. Лаус закатывался в хохоте, его старшая сестрица оборачивалась, чтобы призвать на голову мальчишки несчастья и неудачи, но затем вновь продолжала ту самую песню, которую тянула шестой день и из-за которой Кама уже была готова растерзать сестрицу.
Нигеллу интересовали женихи. Она перечисляла всех неженатых отпрысков королевских домов, отзывалась о каждом, иногда мечтательно закатывала глаза, затем переходила к списку незамужних принцесс, теперь уже время от времени скрипя зубами. Толстяк Нукс прислушивался к ее говору, но скрипел зубами именно тогда, когда его сестричка вздыхала, а вздыхал, когда раздражалась она. Да, конечно, от Пустулы Тотум было немного пользы, но важность ее присутствия в королевском замке Лаписа недооценивать не стоило. Именно Пустула примером собственного мужа дала понять каждому из молодых отпрысков рода Тотумов, что к вопросу выбора будущей жены следует подходить со всей ответственностью. Каждому, но не Нуксу. Нукс, вместе со всей своей сообразительностью и прилежанием в науках, не слишком часто думал о будущей женитьбе, потому как чаще всего думал о еде, так что за ним следовало держать глаз да глаз. Но как раз теперь он думал именно о женитьбе, потому как прилип к Нигелле, словно вымазанная в смоле шишка, да и еда, в виде мешка сушеных с медом слив, висела у него на груди. Неизвестно, что творилось у него в голове, но скорее всего то же самое, что и за столом, потому как особенно горестно Нукс вздыхал, когда Нигелла перечисляла невест, которые, как помнила Кама, отличались некоторой полнотой. К тому же толстяк не только вздыхал, но и пускал при этом сладкую слюну, всасывая ее в себя обратно вместе с очередной сливой. Ведь вляпается братец, вляпается точно так же, как его дядюшка Латус! Конечно, подобных Пустуле среди невест королевского рода как будто не осталось, но так кто же их знает, с виду все кувшинчики золотые, но пока крышку не снимешь, в котором самоцветы, а в котором сушеное дерьмо – не определишь. Нигелле бы не самой жениха подыскивать, а о братце позаботиться, но куда там, и думать о нем забыла, да и Кама, которая не просто так вспомнила о собственных достоинствах, хоть и раздражалась, но ждала только одного, когда Нигелла произнесет заветное имя. Было отчего поерзать в седле. С прошлого года это имя жгло ее так, что будь она бумажным свитком, давно бы обратилась в пепел. На языке висело, сколько раз грозило слететь в ненужное время, так, что Кама уже язык прикусывать начала и только повторяла чуть слышно по вечерам в своей комнате: Рубидус Фортитер, Рубидус Фортитер, Рубидус Фортитер. Да-да. Сын короля Кирума засел в ее сердце. Да, ему уже двадцать пять, а Каме в прошлом году исполнилось только шестнадцать, но ведь Рубидус заметил ее тогда?
