Антон Корнилов - Урожденный дворянин. Рассвет
– День города ведь на видео же снимали? – предположила Ирка. – Местное телевидение или еще кто-то… Пресс-служба тогдашнего мэра, например? Тут как ни старайся, а не попасть в объектив камеры не удастся.
– Точно! – вскинулся Антон. – Айда в Кривочки, к Пересолину! Олег?
– Мне, вообще-то, и так надобно в Кривочки, – озабоченно кивнул Трегрей, отвернув рукав куртки, чтобы посмотреть на часы. – Четверть двенадцатого. Я уже должен быть на площади.
* * *Площадь перед правительственным зданием клокотала орущей, гогочущей, свистящей толпой. Горожане праздновали с каким-то прямо-таки яростным исступлением, будто копили заряд веселья весь год и намеревались выплеснуть его в одну ночь. На недавно возведенной временной эстраде под ритмичный грохот скоморошьи извивались несколько парней и девчонок: это был бывший детско-юношеский коллектив «Веснушки», в прошлом месяце ввиду повзросления участников сменивший не только репертуар, но и название – на «Респект-шоу-бэнд». Гранитный Ленин, возвышавшийся над сонмом колышущихся шапок, взирал на происходящее с укоризненной печалью, вращающиеся прожектора осыпали его монументальную фигуру множеством разноцветных световых пятен, словно небывало крупными конфетти.
На ступенях правительственного здания Фима Сатаров вдруг вздрогнул и обернулся.
– Там… – тихо проговорил он, ухватив Олега за рукав. – Жар идет… – Фима указывал на эстраду, – оттуда…
Трегрей посмотрел на него потемневшими глазами:
– Ты уверен?
– Я никогда не ошибался.
Пересолина витязи застали на его рабочем месте. Евгений Петрович, вооруженный калькулятором, бегал по кабинету и, щелкая кнопками, мучительно хмурился. Время от времени он останавливался, обхватывал калькулятор обеими руками, тряс им в воздухе, точно хотел его задушить, а не добившись по понятной причине желаемого, топал ногами и возносил к потолку болезненные стоны.
Настроение мэра Кривочек настолько дисгармонировало с настроением вверенных под его опеку горожан, что ввалившиеся в кабинет витязи не сразу даже и заговорили о том, что их сюда привело.
– Расслабился бы, Евгений Петрович, – пожалел Пересолина Борян Усачев. – Праздник все-таки.
– Кому праздник, – посетовал мэр, – а кому сплошные убытки. Вот что за народ, а? Городской бюджет трещит по швам, то одно, то другое требуется, а им – отдай веселиться. Сколько денег на этот Новый год угрохано, подумать страшно.
– Неужто «Респект-шоу-бэнд» такой гигантский гонорар за выступление запросил?
– Да при чем тут этот… бэнд? – поморщился Пересолин. – С ними-то как раз все ровно. В прошлом году за шоколадки работали, в этом – за шампанское. Главная статья расходов – салют. Делов всего на пять минут, а стоит это все столько, что ахнешь и прослезишься. В прямом смысле слова: деньги на ветер. Налимов, прежний мэр, кривочцам эту привычку дурацкую привил: чуть что – будь добр салют устроить. Город запустил, развалил все, что можно было развалить, а про гулянья не забывал. К устроению праздников со всей ответственностью подходил… За что ему разруху и прощали. Удивительно устроен русский человек: любое отношение к себе стерпит, но уж если ему погулять от души не дадут – ни за что не простит… Как я не хотел салют устраивать, как ни уговаривал горожан отказаться на этот раз от него, а пришлось все-таки уступить. Кривочцы слушать даже не хотели: без салюта, говорят, и Новый год – не Новый год. Вынь да положь им салют. За казенный счет, естественно… Едва опять до митингов дело не дошло… Вроде и одумались люди, за ум взялись, все вместе город поднимать стали, а вот это идиотское пристрастие к сияющим бабахам так и не изжили… Почему салют для кривочцев так важен?
– Как дети, – поддержал мэра Усачев.
– В последний раз поддался, – пообещал Пересолин, погрозив кулаком за окно. – На следующий год, хоть режьте меня – не будет салюта! У нас водопровод на ладан дышит, а они – салют…
– А может, не стоит у людей отнимать возможность иметь хоть какой-то повод на несколько минут поднять глаза к небу и восхищенно помолчать? – задумчиво предположил Семеныч. – По-моему, это все же очень важно…
Олег и Фима Сатаров о чем-то негромко и встревоженно беседовали, отойдя к окну, за которым гулко гремела огненная новогодняя городская ночь. Ирка нервно ежилась в сторонке, но подходить к ним не решалась, понимая, что сейчас им не до нее.
– Да! – вскинулся Нуржан. – Мы к вам, Евгений Петрович, по делу же! У вас где-то в архивах должны остаться видеозаписи с прошлого Дня города… Кто из пресс-службы сейчас на месте?
– Должны были остаться, – кивнул Пересолин. – Только вот не остались. Я это вам безо всякой пресс-службы могу сказать. Сразу после Дня города все системники в администрации погорели. Ничего не осталось, ни документации, ни видео… ничего. Может, Налимов следы подчищал? Того, как на Дне города-то наварился?
Витязи со значением переглянулись.
– Раненько ему было следы подчищать, – высказался за всех Женя Сомик. – Он после Дня города еще порядочно поцарствовал; времени, чтобы следы всех своих махинаций убрать, у него имелось достаточно. Не Налимов это постарался…
– Телевидение же здесь было, – высказалась Ирка. – Не могло не быть, Гуревича-то с «Войной Миров» снимали…
– Точно! – воскликнул Сомик.
– Что-то мне подсказывает, что и в архиве местного ГТРК ничего интересного мы не найдем, – сказал Олег.
Он снова присоединился к общей компании. Фима остался у окна. Он, будто дозорный, вглядывался в громкую, трепещущую светом темноту и время от времени болезненно морщился.
– Но проверить-то надо!
– Бессомненно. Правда, есть другой способ, более быстрый. Мозг человека бесстрастно и беспрерывно фиксирует все, что мы видим и слышим, – даже то, на что мы не обращаем… специального внимания. – Олег покосился на Артура Казачка. – Вопрос только в том, что далеко не все могут извлечь необходимую информацию на поверхность сознания.
Он сосредоточенно потер ладони одна о другую. Фима Сатаров повернулся к нему от окна, взгляд его потеплел.
– Ну, мы-то не все! – с энтузиазмом определил Сомик.
– А извлеченную информацию необходимо еще и верно интерпретировать. Одно дело выудить из глубин чьей-либо памяти, допустим, регистрационный автомобильный номер…
– Ага, – кивнул Нуржан. – Как со мной тогда… Когда меня едва по асфальту в блин грузовик не раскатал!
– Другое дело, – договорил Трегрей, – портрет человека. Для этого необходимо обладать способностями художника.
– Понял, – серьезно кивнул Семеныч, подходя к Олегу. – Я весь к вашим услугам.
– А я не понял, – высказался Евгений Петрович. – Что происходит-то?
Пока ему объясняли, Трегрей и Семеныч уселились рядышком за длинным кабинетным столом. Перед Семенычем положили чистый лист бумаги и остро отточенный карандаш.
– Приступим? – с готовностью спросил Семеныч.
– Погоди сюминут, – сказал Олег и позвал. – Фима?..
Амфибрахий Сатаров, наблюдавший теперь за приготовлениями с самым живейшим, каким-то ученическим интересом, вмиг понял, что от него требуется.
Оглядевшись по сторонам, он привычным толчком указательного пальца в переносье поправил очки и попросил:
– Пожалуйста, пока никто не двигайтесь…
Потом, осторожно ступая, прошелся по кабинету, приглядываясь к находящимся в нем вещам так, словно видел их впервые.
– «Рычаги» ищет… – понимающе пробормотал Нуржан.
– Какие еще рычаги? – шепотом спросил Сомик.
– Надо быть в курсе научных тенденций палестры, – важно ответил Нуржан.
– Тихо! – попросил Олег, и оба тут же замолчали.
Фима вдруг, будто углядев, что искал, метнулся к стеллажу у стены. Уперся в него плечом, отодвинул на несколько сантиметров. Отступил, присмотрелся, отодвинул еще. Приоткрыл одну из стеклянных створок. Подошел к окну, приспустил створку горизонтальных жалюзи ровно вполовину. И наконец, подставив стул, выкрутил из потолочной люстры две лампочки, одну ахнул о пол, другую, спрыгнув со стула, положил на подоконник.
– Готово! – развернувшись к Олегу, возвестил он. – Теперь точно получится.
Все задвигались, задышали громче, заговорили.
А Олег закрыл глаза, взял Семеныча за левую руку (в правой тот держал карандаш) и откинулся на спинку стула.
– Глаза закрой! – требовательно шагнул к Семенычу Фима.
– А?
– Зажмурься. Тебе нельзя отвлекаться на действительность.
– Н-ну ладно… – согласился Семеныч, пожав плечами.
Голубая жилка на виске Трегрея проснулась, толчкообразно забилась под кожей. Несколько минут не происходило ничего. Потом Семеныча вдруг что-то ударило изнутри – он вздрогнул и, расслабленный раньше, упруго распрямился. Карандаш в его руке быстро-быстро забегал по бумаге.
