Ярослав Коваль - Родная кровь
– Нет, ваше высочество. Я на младшем послушании, прислуживаю. Собиралась остаться тут два года, а потом вернуться к семье, но, может быть, задержусь и на третий – из-за войны. Мой отец – ткач из Иштева, городка недалеко от Велла, ему будет трудно содержать ещё одного человека. С работой пока плохо, а здесь у меня есть крыша над головой и еда, одежда и всё остальное. К тому же работать на Храм – благочестиво, это дарит благословением всю семью.
– Сколько тебе лет?
– Двадцать пять.
– И ты не замужем?
– Нет, ваше высочество.
– Тогда я могу проявить к тебе интерес? Не примешь его за оскорбление?
– Разве принц может проявить интерес к такой, как я? – Голос у девушки задрожал.
– Почему же… Конечно, могу.
– Но я ведь… Некрасива. Я совершенно некрасива, поэтому отцу не удалось выдать меня замуж. Поэтому он отправил служить Храму именно меня – у сестры был жених…
Бовиас с усмешкой отвернулся от стола и жестом пригласил собеседницу присоединиться к угощению.
– Некрасива? А я не вижу. Для меня сейчас все люди красивы, и ты красива тоже… Понимаешь ли, я хочу, чтоб ты родила мне сына. Или дочь. Всё равно. Я хочу обзавестись наследником или наследницей на случай, если кто-нибудь снова задумает отстранить меня от Выбора, лишив какой-нибудь из естественных возможностей… Но ладно, оставим. Тебе будет сложно это понять, само собой, да и ни к чему. Просто – я хочу ребёнка. Полагаю, ты была бы не против родить мне кого-нибудь.
– Ваше высочество, я…
– У тебя очень мягкие руки. – Он поймал её ладонь и прижал к щеке чуть пониже повязки. – Я это и раньше почувствовал. Если у женщины мягкая рука, то и душа у неё тоже мягка. Я хочу для своего ребёнка мать с нежной душой, и только такую.
Он чувствовал, как стремительно приходит в себя – уже на третий день спокойно гулял в садике при странноприимном доме, прикасался к головкам цветов, кустам и спрятанным тут и там маленьким изваяниям святых угодников. Ренира, монастырская служанка, безропотно ставшая его любовницей, всего лишь ждала в стороне, на случай, если принцу вдруг что-нибудь понадобится.
Но ему почти ничего не требовалось.
Через неделю принесли наконец маску, которую он заказал у монастырских мастеров. Точёная из слоновой кости, она оказалась тёплой на ощупь и приятной к коже. Плотную повязку на глаза Бовиасу заменили тонкой батистовой полосой, и он стал носить маску. Хоть сам себя принц увидеть не мог, но, разглядывая изящное изделие из кости, искренне любуясь им, был уверен, что с этим украшением на лице больше никого не будет пугать. И, казалось бы, какое ему дело, привлекателен ли он в чужих глазах, или может напугать даже взрослого человека, что уж говорить о детях. А всё-таки приятно, когда от тебя не шарахаются. Даже с Ренирой он целовался, не снимая маски, и для уверенности заказал тому же мастеру ещё две.
А через время Бовиас потребовал бумагу, перо и чернила, попробовал писать и убедился, что вполне на это способен. Странно было разглядывать серые буквы на сером фоне и при этом всё отлично разбирать. Исписав несколько листов и убедившись, что он видит именно тот текст, который потом Ренира по его просьбе читает с того же листа вслух, принц написал письмо Гадару, поблагодарил его за своё спасение и заверил, что чувствует себя прекрасно. Подумал, что надо бы написать то же самое и Ианее, но не сумел себя заставить. В его нынешнем восприятии сестра, сумевшая так уверенно взять за горло почти весь Лучезарный, казалась ему слишком похожей на герцогиню Овеяния. Разумеется, он не хотел оскорблять её таким сравнением, но всё-таки… Неприятно.
Поэтому, поразмыслив, Бовиас написал графу Гиерона, давнему союзнику герцогини (от брата он уже знал, кто из прежних союзников остался верен Овеянию, а кто уже отступился), и постарался объяснить сложившуюся ситуацию. Он писал о том, что теперь сторонники её светлости больше не могут успокаивать себя соображениями, будто бы поддерживают также и кого-то из представителей королевской семьи. Он рассказывал, как мать пыталась заставить его поднять армию против сестры, и что сделала после того, как он отказался. Принцу чудилось, будто он совсем не искажает реальность, лишь чуть-чуть приукрашивает её, делает проще и понятнее для стороннего ума. Да и какая ему была разница, если перед ним стояла цель, и нужно было её добиваться. Если у Овеяния не останется союзников, Гадар при помощи Ианеи раздавит герцогиню с лёгкостью.
Или, по крайней мере, у них будут на то все шансы. Есть ведь ещё и он, Бовиас, который многое помнит об обороне герцогства и полосах обеспечения. С его помощью всё это можно будет пройти с минимальными потерями. Может быть, он даже уточнит для них местоположение каких-нибудь подземных ходов – Бовиас помнит, они там есть.
«Подумайте сами, – писал принц Гиерону, – если её светлость без колебаний поступила так с собственным сыном, то как она поступит с вами, когда вы станете не нужны, или же ей будет выгодно отступиться от союзника? Неужели вы думаете, такой человек способен сражаться за вас так же, как за себя? Этого не будет, и вы пожалеете, что стоите на одной стороне с Овеянием против всей королевской семьи. Отступитесь от герцогини, пока не поздно, изъявите преданность наследникам трона и будущему королю, кто бы им ни стал».
Он показал письмо настоятелю, который время от времени заходил к нему поинтересоваться здоровьем и побеседовать о Пламени.
– Что скажете – сильно ли изменился мой почерк?
– Очень сильно, ваше высочество, – ответил тот, внимательно изучив листок. – Я почти его не узнаю.
– В таком случае, прошу, оставьте здесь подтверждение, что письмо написано целиком моей рукой. – Бовиас осторожно передал настоятелю перо. – Странно, мне показалось, что почерк тот же. Я теперь очень странно вижу.
– Высшая сила даёт испытания, которые человеку под силу, и помощь, которая поддержит его в тяготах. Вы уже благословлены, ваше высочество.
– Да я и не сетую.
Под присмотром настоятеля Бовиас написал также письма примерно того же содержания графу Кателиппа и барону Элиоста. Ни к чему было упускать хоть какую-нибудь возможность ослабить врага. Настоятель своей подписью заверил, что текст писан собственной рукой принца, и послания были отправлены на восток. Ответа, если он вообще будет, предстояло ждать долго, но принц готов был терпеть. Он был уверен, что после всего пережитого его терпения хватит на всё.
Гадар пока не появлялся. Взяв себя в руки, Бовиас всё-таки написал сестре в Лестницу. Он напомнил ей о своём предыдущем послании и сообщил, что обрёл новое зрение, которое, возможно, будет сопровождать его лишь рядом с Благой горой, только в непосредственной близости к Высшему храму. Однако даже если за пределами Храма он снова ослепнет, то всё же, как только понадобится, готов будет вести армию в бой. Он надеется, что сможет поучаствовать в разгроме Овеяния и, безусловно, сумеет быть полезным. Бовиас напомнил даже, что знает Овеяние лучше всех, что герцогство это сильное, однако победить его можно.
Жизнь в Велле начинала тяготить принца, но он долго не решался покинуть пределы монастыря, боясь, что зрение действительно оставит его. Мысль снова превратиться в беспомощного и чудовищно одинокого человека была слишком страшной. Однако, получив любезный, полный искренней заботы ответ сестры, он всё-таки собрался с духом и в сопровождении бойцов из храмовой охраны (половину которых составляли люди Гадара, оставленные в Велле для его защиты от притязаний всех других, кто только мог заинтересоваться священной землёй) собрался ехать в Оскард.
Конечно, боязно было появляться так близко от Овеяния, да ещё и в сопровождении небольшого отряда – всего тридцать пять человек, – но в какой-то момент Бовиас уже просто взбесился. Не много ли чести её светлости, чтоб принц боялся даже приближаться к границам её земель? Ну правда – она ждёт, что сын будет от неё прятаться? Пусть ждёт.
В самом деле – с кем ещё из братьев он мог увидеться? Конгвера и Гадара надо было ещё отыскать, они в разъездах, а ехать к Аранефу он не хотел категорически. Ему казалось, что тот воспримет его приезд как капитуляцию, просьбу пожалеть и оказать покровительство. От Аранефа ему покровительство нужно было ещё меньше, чем от Ианеи, и оно куда сильнее уязвляло его самолюбие.
Зато общение с Эшемом казалось совершенно безопасным, потому что самый старший брат обладал на редкость спокойным и прямодушным нравом, а кроме того, откровенно и напоказ держался в стороне от любых политических споров. Можно было подумать, ему безразлично, кто станет королём, и что вообще произойдёт с Лучезарным, но это выглядело не постыдным дезертирством, а какой-то особенной глубинной мудростью. Будто бы Эшем точно знал, что всё закончится хорошо, и просто не нужно мешать провидению. В его сдержанности и отстранённости хотелось видеть не только надёжность, но и даже силу. Поэтому братьев и сестёр неосознанно к нему тянуло.
