Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – эрцфюрст
– Это чересчур, – прошептал я. – Нет уж, надо что-то другое…
Никто не видел, как из темноты взлетела большая безобразная птица, голая и дурно пахнущая рыбой, пролетела на высоте и где-то исчезла, а я, оказавшись наконец на черепичной крыше, полазил там, рискуя сорваться, выбрал место и начал осторожно снимать одну пластинку за другой, а когда обнажились доски, осторожно отодрал одну, она противно взвизгнула, появилась щель, но не протиснусь, оторвал вторую и быстро скользнул в дыру.
Ноги коснулись пола, здесь на чердаке всякая рухлядь, полно пыли, паутины, старых тряпок, лаз посредине, я заторопился к нему, но услышал снизу поскрипывание стремянки.
Пригнувшись за мешками с барахлом, я видел, как поднялась крышка, выглянула лохматая голова. Молодой парень посмотрел в недоумении по сторонам, поколебался, но вылез, опустив ляду.
Я зашел на цыпочках сзади и похлопал его по плечу. Он в испуге обернулся.
– Ты пришел узнать, – спросил я ласково, – что тут трещит?
Он побелел, словно перед ним страшное привидение, прошлепал губами:
– Д-да…
– Так вот, – сообщил я страшную тайну, – это… был… я!
Он отшатнулся.
– Ваша милость, – сказал он шепотом, – пощадите…
– Ага, – сказал я еще ласковее, – все понял?
– Все, только пощадите…
– Снимай пояс, – сказал я, – и крепко свяжи себе ноги. Да так, чтоб не развязать, а только разрезать.
Он спешно содрал с себя веревочный пояс, сел и туго связал, но приободрился, сразу сообразив, что если связываю, то не убью, что было бы проще.
Я посмотрел по сторонам.
– Увы, придется убить… Руки связать нечем.
Он сказал умоляюще:
– Ваша милость, вон в том мешке целый ворох веревок, я сам его сюда относил!..
– Ладно, – сказал я. – Живи! Странно, при штурме замков достойные рыцари и лорды обычно гибнут, а слуг не трогаем… Что за потомство будет через лет пятьсот? Какие моральные ценности? Ах да, политкорректность и базовые либеральные ценности гуманизма…
Он не понял, только трусливо хлопал глазами, а я туго связал ему руки, заткнул рот тряпками.
– Лежи, – велел я, – если хоть хрюкнешь… ты понял?.. просто посажу на кол, я это дело что-то полюбил в последнее время.
Он кивками и ужимками начал убеждать, что больше вообще не шелохнется, он же не совсем дурак, он очень даже умный.
По лестнице я спустился торопливо, в холодном и сыром помещении гуляет ночной ветер, в окно заглядывают лохматые тучи.
Едва подошвы ощутили каменные плиты пола, донесся хриплый сонный голос:
– Ну и че там?
Послышались грузные шаги в коридоре. Я подбежал к двери и встал слева.
Створка распахнулась с треском, словно ее пнули ногой, в комнату вошел крупный толстый мужик в кожаном панцире.
– А ниче, – ответил я и с силой бросил дверь обратно.
Она едва не слетела с петель, с такой силой припечатала стража в лоб. Его выкинуло в коридор и ударило о стену напротив. Я быстро выскочил следом, никого больше, затащил его за ногу в комнату, захлопнул дверь.
Он не двигался, на лбу медленно проступает огромное красное пятно, там как будто даже вмятина.
Я покачал головой.
– Надо было не слугу посылать, а самому проверить…
Меч у него плоховат, но все-таки оружие. Я прикинул, как он в руке, двинулся по коридору, присматривался, прислушиваясь и даже принюхиваясь, что вроде бы не по-человечески, зато дает возможность заглянуть за угол, а это огромное преимущество.
Поднимаясь к покоям вожака, именующего себя бароном, все замедлял шаг и удваивал осторожность. Судя по картинкам, что рисует запах, здесь как в любой волчьей стае, все даже спят вместе, черпая в присутствии друг друга добавочную силу и уверенность.
Запах не дает четкие картины, но я «вижу» спящих прямо на полу с десяток скрюченных тел, а за ними, как понимаю, дверь в личные покои барона…
Я с силой постучал в дверь и заорал:
– Заключенные взбунтовались!.. Все на выход!.. Быстрее, быстрее!
Там некоторое время только сонно ворочались, сопели, наконец начали выскакивать в коридор с оружием в руках, но с почти закрытыми глазами.
Глава 14
Я быстро и жестоко зарубил первых же: сонные, неуклюжие, успевшие разжиреть на дармовых харчах, едва двигаются, никчемные бойцы, умеющие пугать крестьян только грозным видом, остальные вывалились кучей, насели разом, еще не понимая, что насели овцы на волка, а я уже в боевой ярости одних хватал и швырял вниз, а они там шлепались, как комья сырого теста, других глушил, как рыбу веслом, а когда выскочили сразу трое, снова пустил в дело меч, и стены забрызгало кровью.
Когда я сам вбежал в их комнату, там накинулись оставшиеся увальни, что за идиоты, рычат и дико гримасничают, вот щас испугаюсь, как пугались робкие крестьяне.
Я со злостью прошелся по ним, как лютый ветер по траве, раздавая зуботычины, хватая за головы и стукая лбами, а кого-то и просто о стену. Черепа трещат почти так же, как глиняные горшки, перестоявшие на жарком солнце.
Дверь из внутренних покоев распахнулась, барон выбежал полуголый, но с мечом в руке, за его спиной Заозерный и один из стражей.
Увидев меня, барон побледнел, торопливо сделал шаг назад и указал в мою сторону:
– Убейте его! На месте!
Заозерный и напарник не бросились вот так прямо, на лицах уже не страх, а откровенный ужас, а начали осторожно заходить с боков.
Я прыгнул в сторону, быстро отвел лезвием меча выставленное копье, ткнул острием в раскрытый рот, тут же повернулся к Заозерному, но дурак даже не попытался ударить мне в спину, слишком медлителен.
Я сказал люто:
– Ну, хрюкай?
Он выронил копье и упал на колени.
– Пощади!
– Господь пощадит, – ответил я. – А я не Господь.
Лезвие рассекло ему горло, я моментально повернулся к барону. Тот выставил перед собой меч, но все пятился, не спуская с меня затравленного взгляда.
– Ты дурак, – сказал я четко, – и набрал одних неуклюжих идиотов. Ты даже не знаешь, что такое настоящие воины. Хотя, наверное, в этом сонном краю они и ни к чему?
Он отступал, пока не уперся спиной в стену. Я думал, хоть сейчас зарычит и бросится, как загнанная в угол крыса прыгает на собак и людей, но он затрясся, выронил меч.
– Пощади…
– С какой стати? – спросил я.
Он опустился на колени, на лице смертельный ужас, сказал, всхлипывая:
– Пощади, я стану твоим слугой… Слабый всегда служит сильному. Ты – сильнее. Я буду делать все, что прикажешь.
Я спросил со злобным интересом:
– Думаешь, если успел бросить меч, то как бы неприкосновенен?.. А безоружного убивать нельзя?
Он прокричал, всхлипывая:
– Нельзя, нельзя!..
Я сказал сквозь зубы:
– А почему нельзя? Тварь я дрожащая или право имею? Сейчас проверим…
Я поднял меч, барон охнул и застыл, когда я быстро сунул кончик меча в его полуоткрытый рот, зубы запоздало скрипнули по стальному лезвию.
– Так тварь ли я, – повторил я снова, – или право имею…
Он смотрел умоляюще, глаза выпучены, вот сейчас я должен вздохнуть, убрать меч и сказать что-то высокопарное насчет того, что живи, гадина, руки марать о тебя не хочу, сунуть клинок в ножны и пойти прочь в надежде, что гад бросится на меня со спины, я тогда со всего размаха сладостно так это развернусь и красиво снесу его голову, весь из себя красивый, благородный и задумчивый.
– Так быть или не быть? – спросил я.
Он мимикой старательно давал понять, что да, быть лучше, потому как бы обязательно быть…
– Это смотря кому, – ответил я, – огородник должен выпалывать огород, хотя это фашизм, и нельзя убивать сорняки только за то, что у них листья другой формы, плоды другого цвета!
Он вытаращил глаза, я посмотрел в его лицо, перевел взгляд на свой клинок.
– Обойдемся без эффектов.
Он вздрогнул, когда я резко и сильно двинул вперед плечом. Острая сталь пробила тыльную часть черепа и скрежетнула по камню стены.
Я вытер меч об одежду барона, подумал, отшвырнул в сторону и пошел в оружейную, где забрал свое оружие. Все-таки, как мне кажется, я не тварь дрожащая, действующая по чужим законам, придуманным политкорректными дураками.
Во дворе кто-то высунулся из конюшни и тут же скрылся. Я отпер дверь в подземную тюрьму, ключ с шеи неудавшегося барона подошел идеально, начал спускаться, покрикивая:
– Эй, там!.. Это я, свобода! Также эта, как ее… ага, как бы равенство и даже братство… Но не совсем гуманизм…
Они все сгрудились внизу, никто не вернулся в камеру, готовы драться, на меня уставились испуганно удивленными глазами, я уже совсем иначе одет, при оружии и даже с диковинного вида луком.
– Дверь открыта, – сказал я. – Проверьте весь замок. Если кто где из ваших обидчиков спрятался… убейте. Говорят, солдаты не виноваты, но здесь… добровольцы.
Лирк воскликнул:
– Но… как это…
Я сказал нетерпеливо:
– Не теряйте времени. Оно не только деньги…
Я как бы умыл руки, что, конечно, не совсем, ибо вырвавшиеся на свободу узники в ярости и жажде мщения убили всех, пощадив только одного, найденного туго связанным и с кляпом во рту на верхнем этаже. Его то ли сочли таким же обиженным, то ли утолили гнев, убив прислугу и троих последних стражей, что спали мертвецки пьяные внизу с дворовыми девками, но я увидел его среди крестьян, когда вывел из сарая коня и взобрался в седло.
