Дарья Зарубина - Верное слово
Серафима думала, что хорошо запомнила, как идти к Сашиному холму, но этим поздним утром лес показался ей таким чужим, что она испугалась: ну как не припомнит дорогу? Но в отдалении слышался Моцарт, глухой и хрипловатый в записи. Маги двинулись на полные легковесной жизнерадостности звуки и уже успели заметить между деревьями Игоря и Решетникова, наблюдающих издалека за работой добровольцев, когда музыка утихла. Мужчины обернулись, услышав шаги. Матюшин помахал приветственно, и тут из динамика вкрадчиво зазвучала новая мелодия. Профессор тотчас крикнул, чтобы переменили запись, но Сима уже услышала знакомые ноты.
– Реквием? – узнала и Лена.
– Елена Васильевна, – махнул сердито Решетников, – ну что вы, право слово. Мы же с вами учёные. Отчего все эти суеверия…
– Да я разве… – виновато попыталась оправдаться Лена. Сима прошла мимо неё, остановилась, вслушиваясь в далёкие звуки приближающегося поезда.
– Отзывайте людей, Александр Евгеньевич, начинаем через двенадцать минут, – не попросила – приказала она, и профессор тотчас крикнул добровольцам, давно закончившим закладку снарядов, чтобы возвращались в город. Они опасливо оглядывались.
– Если мшаника боитесь, забирайте магнитофон, – махнул председатель, и мужики под прикрытием спасительной музыки поспешно скрылись в лесу, по дороге ловко сматывая провода и лишь раз или два оглянувшись на магов.
Сима шла по жёлтой траве, потемневшей от влаги. Большие резиновые сапоги хлопали на ходу, и она сняла их, пошла по полю в чулках, чувствуя, как промокают подошвы. Земля дышала холодом подступающей осени. Бабье лето мелькнуло и скрылось, докрасна накалив яблоки в садах. Симе захотелось яблок, сварить варенье с яблочными дольками и рябиной, есть его, запивая чаем с мятой. Это ощущение определялось просто и честно – ей не хотелось умирать.
Впервые со смерти Вити Серафима почувствовала себя живой. Вложив всю силу этой жажды существовать в простенькое заклинание концентрации, она переплела пальцы, втягивая руки перед собой.
Жест. Слово. Символ. Аттрактор.
Буровато-жёлтый цвет пожухшей травы налился лимонно-зелёным, хвоя обступавших поляну сосен заблестела бутылочным стеклом. Фигуры магов на краю поляны превратились в синие силуэты: Игорь, как самый слабый, мерцал ультрамарином, васильковая Лена о чём-то разговаривала с почти антрацитовым Решетниковым, и Сима подумала, что профессор явно скромничал, говоря о своих двадцати по Риману.
Цвета сгустились, одновременно расплываясь пёстрым ковром, на котором широкими мазками и полосами виднелись поверхностные токи силы. Алый, испещрённый перекрученными лиловыми струйками, как мышца, оплетённая сосудами, тянулся след движения самой Серафимы. К нему уже слетелись белыми мухами мелкие лесные духи, закопошились, собирая крохи волшебства. Но тотчас бросились в стороны, когда вдали коротко вскрикнул поезд.
Сима сплела руки, заставляя токи магии обвиться вокруг пальцев. Зов вышел неожиданно сильным. Снизу, из глубины, оттуда, где чувствовалось гнилостное шевеление болота, поднималось навстречу зовущему магу нечто, всего пятнадцать лет назад бывшее Сашей. Неуклюжей, некрасивой, безнадёжно влюблённой в своего учителя боевой магии.
Теперь оно обрело силу, о которой девчонка с первой парты могла только мечтать. Обрело силу и потеряло всё – имя, тело, разум. Остался лишь едва уловимый в толще магических токов пульс последнего стремления.
– Вернись, – прошептала Сима, сосредотачиваясь на мерцающем пятнышке приближающейся сущности.
– Пора! – крикнул с края поляны профессор. Хотя сущность шла на призывающего мага, не делая ни малейшей попытки изменить траекторию, Решетников всё же огородил себя и остальных крепким охранным заклятьем, которое держал в одиночку, позволяя коллегам сэкономить силы на случай, если Серафима не справится.
«Пора», – повторила про себя староста. Поезд – шумный грохочущий товарняк – вышел на прямую, параллельно с болотом. Напротив Сашиной могилы его ждал неприятный поворот, перед которым стоило сбросить скорость, но на прямом отрезке пути состав шёл звонко и легко. Эхо разносило по лесу ровный пульс колёс.
Сима попыталась собрать воедино всё, что могло привлечь Сашу. Она подумала о том дне, когда сошёл с рельсов пассажирский, – и тотчас всплыл в памяти эшелон, который они пытались спасти под Смоленском. Клочья тел, огонь, снег.
Жалость, горечь, чувство вины захлестнули, царапнули за сердце, и по этому свежему следу страдания сущность кинулась к новой жертве.
Серафима почувствовала удар – не физически, на уровне глубинных нитей силы, пронизывающих всё существо мага. Мгновение она не могла дышать, лишившись подпитки от внутренних источников, заклятье зова начало таять. Сима и не пыталась его восстановить – да и была ли на поляне в нескольких кругах магических мин прежняя староста героической седьмой?
Ей показалось, что удар вышиб все мысли и чувства, кроме невыносимой тоски по любимому и желания отыскать его. Перед глазами возникло лицо с пятном от старого ожога – такое родное, такое знакомое. Лицо заслонило всё. Заглушил звуки гул поезда, словно накрывший Серафиму гулким стеклянным колпаком.
Руки сами собой двинулись, складываясь в знаки, о которых Сима так мечтала забыть навсегда. Формула Решетникова сама слетела с губ – уже неясно, которой из «серафимов». Саша властно вторгалась в обретённое тело. Наконец-то оно было подходящим, телом мага, которое способно не только выдержать атаку магического существа, но и приютить его, дав воплощение, подарив жизнь.
Крылья взметнулись за спиной. Плечи раздвинулись, с хрустом и нестерпимой болью менялись мышцы, кости, трещали рёбра.
– Вернитесь… Вернитесь… – гудел как колокол далёкий голос. Он уже не звал – он тащил за собой, словно на крепкой верёвке.
Видимо, профессор решил, что она не справилась – вокруг начали рваться магические снаряды первого контура – они должны были питать щит, который не позволит демону взлететь. До Серафимы этот грохот доносился будто издалека, как через воду. Всё вокруг превратилось в умноженное и тысячекратно повторенное эхо: «Вернитесь!»
– Витя, – выдохнула Серафима, не зная, удалось ли ей произнести хоть звук, или любимое имя прозвучало только в голове, так и не обретя дыхания. – Ты умер…
Не стоило ждать, что подействует, как по волшебству. Волшебства в их жизни хватало с избытком. Но Сашка, так властно хозяйничавшая в обретённом теле, на мгновение выпустила вожжи чужого сознания, и Серафима тотчас воспользовалась этой секундой. Она представила Виктора, представила таким, как его привезли с последнего выезда. Бледный лоб покрыт испариной, на губах – тёмно-рубиновая пена. Его пальцы судорожно сплетались, вновь и вновь пытаясь сложиться в охранное заклятье, но так и не сумели. Температура росла всю ночь, после тридцати девяти и шести он начал бредить. Говорил о Карманове, просил прощения. Сима вспоминала синие тени, залёгшие под веками и скулами. Его уже никто не пытался спасти, потому что все знали – есть магические повреждения, при которых медицина бессильна.
Сима сидела с ним до утра, прикладывая полотенце к горячему лбу любимого, и ждала минуты, когда всё решится. Были мгновения, когда ей казалось, что судьба слишком сурово наказала Виктора за Кармановское болото. Она даже с трудом удержала себя от заклятья, что знает каждый солдат, на случай, если придётся сделать последнее одолжение умирающему товарищу.
А потом всё прекратилось. Краски схлынули с его лица. Виктор лежал белый и спокойный, попросил воды. Сима побежала на кухню. Руки дрожали так, что она уронила чашку. Взяла другую. А когда вернулась в комнату – его уже не было. Осталось только тело. Оно, конечно, выглядело совсем как Витя – но его самого в этой пустой знакомой оболочке больше не было. Он оборвал всё сам, уходя, и никакой некромант уже не дозвался бы его обратно…
Серафима почувствовала, как сущность в её теле замерла, всматриваясь в эти воспоминания, словно желала найти лазейку для своей недоверчивости, крошечную возможность уцепиться за иллюзию, что смерть Учителя была обманом.
Тогда Сима вспомнила большой зал, где прощались с Виктором Арнольдовичем коллеги. Белые статуи, алые флаги.
Кажется, по щекам струились слёзы, но Сима не сумела бы сказать, чьи. Саша уже не могла плакать, Сима – уже выплакала всё, что могла.
– Умер? – прошептало что-то внутри сознания. Сима ухватилась за эту ниточку, пассивизируя сущность по формуле Вернадского.
– Умер на моих руках, – сказала она самой себе. – Он умирал плохо. Ему было больно.
Формула работала, одновременно создавая для сущности оболочку, что-то вроде кокона. Сима усилием воли отделила часть собственной силы, перенеся в кокон. Свободные от контроля Саши руки взметнулись сами: жест, слово, символ, аттрактор.
