Юлия Федотова - Враг невидим

– У него дядюшка умер, – пояснил Веттели со знанием дела, и вдруг почувствовал, что тоже умрёт, если немедленно чего-нибудь не съест, – а я что-то проголодался.

– Ещё бы вы не проголодались, за двое-то суток, – усмехнулся Саргасс. – Сейчас я вам чего-нибудь раздобуду, а вы лежите смирно. Если у вас возникнут ещё какие-то потребности, не трудитесь вставать. Средство для их удовлетворения вы найдёте под кроватью, – вот как он деликатно выразился!

Доктор ушёл, а Веттели поспешил свесить одеяло до пола таким образом, чтобы казалось, будто оно само невзначай сползло. Вдруг войдёт кто-то посторонний? Не хотелось, чтобы он увидел лишнее.

Как в воду глядел! Стоило Веттели остаться одному, как с потолка ему на живот рухнула одна знакомая фея. Не то чтобы она считалась посторонней, но кое-что не следовало видеть и ей.

– О! – воскликнула она, поднимаясь с четверенек и отряхиваясь по-собачьи, кажется, приземление вышло не совсем удачным. – Ты перестал быть чудовищем? А что, тебе к лицу! Не сочти меня ксенофобом, но у всякого добропорядочного существа должна быть одна благонадёжная натура, а не десяток сомнительных.

– Десяток? – не на шутку перепугался Веттели. – Во мне ещё что-то лишнее осталось?

Наверное, он слишком громко завопил, потому что фея от неожиданности подскочила на несколько футов, и снова упала на четвереньки. Зная характер собеседницы, он ждал, что его строго отчитают, но Гвиневра заговорила вполне миролюбиво.

– Ах, да не паникуй ты так, милый, тебе вредно волноваться. Ничего постороннего в тебе нет, только одна-единственная личность, данная от рождения.

– Слава добрым богам! – Веттели в изнеможении откинулся на подушку, неожиданный всплеск эмоций его порядком утомил. Зато какое же это удовольствие – чувствовать себя простым, нормальным человеком…

– Что?! «Простым нормальным человеком»? После того, как провёл за гранью жизни дольше трёх минут? Не смеши меня, пожалуйста! Один мой знакомый паренёк из Кармартена в ранней юности пробыл там от силы минуты две, после чего вошёл в историю под именем Мерлин… Ну-ну, не расстраивайся, я знаю, что магическая карьера тебя не прельщает, ты выбрал стезю гидравлика. Что ж, твоё право, всяк сходит с ума по-своему. Одного не понимаю: откуда в таком утончённом и интеллектуальном юноше, как ты, могла взяться эта нездоровая страсть к насосам, компрессорам и прессам? Должно быть, сказывается пагубное влияние проклятий, другого объяснения я не нахожу.

Веттели недоумённо моргнул, стараясь понять хоть что-то из её бурного монолога.

– Подожди, пожалуйста! Какая страсть? Какие насосы? Причём они тут вообще?

– Как – «при чём насосы»? – Гвиневра старательно изобразила возмущение. – А чем, по-твоему, занимаются гидравлики? Выращиванием оранжерейных роз?

– Ты знаешь, даже не задумывался над этим вопросом, – ответил Веттели честно. – Я слишком от него далёк.

– А-а! Так ты подумай, подумай на досуге, чему собираешься посвятить свою жизнь! Насосам, компрессорам, прессам и этим… как его? Демпферам, вот! – последнее слово в её устах звучало как ругательство. – Одна ему, видите ли, дорога – в гидравлики! Ничего лучше придумать не мог!

Вот оно что! Он опять слишком громко подумал, а она подхватила мысль, не уловив иронии, и распереживалась!

– О, великолепнейшая из фей Гринторпского парка! – провозгласил Веттели высокопарно. – Будет ли твоя душа довольна, если я прямо сейчас, не сходя с этого места, поклянусь любой клятвой, по твоему выбору, что никогда не имел серьёзных намерений заниматься гидравликой?

– Неужели? – фея не верила, смотрела подозрительно. – Тогда зачем было о ней думать так часто?

– Слово красивое, – брякнул он первое, что пришло в голову.

Фея глубоко задумалась.

– Да! – признала она наконец. – Гидра-а-авлика! Звучит куда мелодичнее, чем Гвиневра. Как думаешь, не пора ли мне поменять имя? – кажется, она не на шутку загорелась этой дикой идеей.

– Жизнь твоя, имя твоё, и решение, конечно, за тобой. Но так и знай: если ты поменяешь имя на Гидравлику, я из принципа стану звать тебя Насосой или Демпферой, – ответил он сурово.

– То есть, имя «Гидравлика» ты почему-то не одобряешь, – фея решила расставить все точки над «и».

– Категорически. Это вообще не имя.

– А «Гвиневра» тебе нравится?

– О! Это великолепное имя, звучное и царственное, уходящее корнями в историю, – заверил Веттели, хотя на самом деле и оно ему не слишком нравилось, казалось немного грубоватым. Возможно, наследникам старшей крови полагалось иметь более изысканный вкус, но он, что греха таить, предпочитал помпезным старинным Линеттам, Лионессам и Моргаузам традиционных, непритязательных Молли, Дженни, Эмм и Алис. Ну, и Эмили, конечно, Эмили вообще вне конкуренции.

– Ладно, убедил, – неохотно согласилась фея. – Оказывается, ты ретроград…Так-так, а чем это пахнет? Кажется, яичница с беконом? Очень кстати, ведь я голодна как лев с единорогом вместе взятые, поэтому никакое другое блюдо не могло бы мне помочь. А так – лев получит бекон, единорогу достанутся яйца, вот оба и насытятся. Логично?

– Вполне, – согласился Веттели, и великодушно не стал уточнять, что вообще-то приближающееся блюдо изначально предназначалось лично ему, а не единорогам, львам и прочим геральдическим животным. Конечно, человек несведущий никакого великодушия в его поступке не усмотрел бы. «Подумаешь, – сказал бы он, – сколько там съест малютка-фея? Клюнет, как воробышек…» Да, спору нет, умела Гвиневра и крошками обходиться, если заставляла жизнь. Но поселившись в школе, фея пришла к выводу, что мелочиться больше нет нужды. Выбирала на блюде самый лакомый кусок, прикасалась ладошкой, и тот послушно уменьшался до размеров, пропорциональных едоку. А поскольку аппетит у эфирного создания был отменным, ей ничего не стоило в один присест прикончить, к примеру, четверть пирога, целую вазочку печенья или солидных размеров бифштекс. Мисс Фессенден, которая, в отличие от Веттели, не была склонна особенно деликатничать с бесцеремонной гостьей, однажды полюбопытствовала, зачем она так поступает, зачем надо уменьшать галету в десять раз, вместо того, чтобы отломить подходящий кусочек? Спросила, и узнала, что структура продукта существенно влияет на восприятие его вкуса, поэтому в уменьшенном варианте пища гораздо нежнее и аппетитнее, чем в изначальном. Эмили сочла объяснение разумным: в самом деле, кому понравится вместо сочного и жирного куска ростбифа грызть сухое и грубое мясное волокно в палец толщиной, или царапать рот гигантской хлебной крошкой? С тех пор Гвиневре, случись ей явиться к столу, причитались вполне человеческие порции. Так что за свою яичницу Веттели опасался не без основания, и утешался лишь тем, что у жареных яиц и бекона структуры, кажется, нет.

…Если явление лесной феи в стенах медицинского изолятора и произвело на доктора Саргасса какое-то впечатление, то виду он не подал. Веттели сначала даже решил, что тот её просто не увидел, и всерьёз обеспокоился, не сочтут ли его сумасшедшим: лежит, разговаривает сам с собой…

– Доброе утро, любезная леди, с кем имею честь? – осведомился доктор, являя собой образец невозмутимости и спокойствия.

Чего нельзя сказать о прислуге, вошедшей следом с подносом. Только огромный профессиональный опыт позволил ей не вывалить свою ношу на пол, а аккуратно водрузить на стол, и только потом умчаться с визгом.

– Какая нервная особа! – осуждающе покачала головой Гвиневра. – Я бы не стала давать ей хорошие рекомендации… Так о чём бишь, мы? – и она принялась церемонно раскланиваться с Саргассом, а Веттели тем временем, под шумок, расправился с половиной яичницы. Он бы и ещё успел съесть, но тут вошла Эмили, немного заспанная, немного взъерошенная и с рыжим пером в волосах.

Не надо было обладать искусством чтения мыслей, чтобы понять: в тот момент ей больше всего на свете хотелось броситься на шею любимому и слёзно, по-бабьи, причитать «ах ты мой родненький». Но мисс Фессенден была девушкой сдержанной, эмансипированной и вообще, настоящей леди. Поэтому она ограничилась восклицанием:

– Ах! Бекон! Мистер Саргасс, вы думаете, ему уже можно?

– А почему бы и нет? – пожал плечами доктор. – На несварение желудка он, вроде бы, не жаловался.

– Да, но ведь он чуть не умер! Мене кажется, лучше было бы обойтись более лёгкой пищей, хотя бы овсянкой.

– Тогда бы он точно умер, – заметила Гвиневра скептически, овсянку она терпеть не могла.

– Кхе-кхе! – сказал Веттели, ему наскучило, что о нём говорят в третьем лице, всё-таки он ещё не помер.

Тут Эмили всё-таки не выдержала: присела у кровати, уткнулась лбом в его колени и всхлипнула почти сердито:

– Берти, милый, ты бы знал, как ты меня напугал! Я думала, рехнусь за эти три минуты! Ещё никогда в жизни… – тут она снова всхлипнула и не стала продолжать.