Александр Кучаев - За мертвой чертой
Я и поехал. На хуторской ферме было полно туристов, и, чтобы не толкаться среди людей, я прошёл в небольшой сад, украшавший своей зеленью жилые постройки. Здесь под сенью грушевого дерева я и увидел хозяйского сына Яшу. Он сидел в инвалидном кресле, и читал книгу о Томе Сойере.
У Яши был повреждён позвоночник, и мальчик не мог ходить. Купаясь в речке, он нырнул с обрыва, ударился головой о дно, и такая вот с ним приключилась беда.
Мы разговорились. Яша охотно отвечал на мои вопросы. Я как-то сразу почувствовал ту самую закупорку в его организме и понял, как избавиться от неё. Несколько сеансов, и Яша оставил инвалидное кресло. Окончательно он выздоровел, проведя три или четыре ночи в капсуле Бурца.
В то время в Ольмаполе оставалось ещё около сотни лежачих больных. Прослышав о моих врачебных способностях, родственники этих несчастных стали обращаться ко мне за содействием. Пусть и не сразу, но в течение года несколько десятков из них удалось поставить на ноги. Моя мечта теперь – избавить от недуга остальных болящих.
Когда второй срок пребывания Артюшина у власти истёк, он отказался участвовать в очередных выборах, хотя многие предлагали ему снова выдвинуть свою кандидатуру.
– С меня хватит, – твёрдо сказал он в ответ. – Почти девять лет оттрубил – по-моему, достаточно, дальше я только стал бы причиной очередного застоя. Пусть покомандуют молодые, с новым, более свежим взглядом на обустройство современного мира. Вон сколько у нас талантливейших выпускников Ольмсфорда! Им и карты в руки. У них должно получиться лучше, чем у меня.
Словом, Артюшин остался верен себе.
Отойдя от управления городом, Юрий Владимирович устроился в университет преподавателем на отделение общественной политики и социальной работы. Его лекции пользовались огромной популярностью, и аудитория всегда оказывалась переполненной.
Глава тридцать седьмая. Мы – не воры!
В одно прекрасное утро, выйдя на луг, протянувшийся за Старыми Пестерями, я увидел на противоположной стороне приближающуюся человеческую фигуру, показавшуюся знакомой. Я двинулся навстречу, человек тоже прибавил шаг. На середине луга мы встретились.
Это был Виктор Алексеевич Черноусов. Он почти не изменился, может, только взгляд стал более глубоким и проницательным, почти как у дона Кристобаля, но гораздо мягче, участливей.
Мы задержались в долгом рукопожатии.
– Мне хотелось видеть тебя. Очень, – сказал старый товарищ. – И ты первый, кого я встретил на этой земле.
Я ничего не ответил – от волнения перехватило горло.
– Что ты молчишь? – спросил Черноусов. – Или не рад мне?
– Пойдём в дом, – сказал я, справившись с чувствами. – Познакомишься с моей ребятнёй. И Зина будет рада тебе.
– Это она там? – сказал бывший сокамерник, устремив взгляд за мою спину.
Я оглянулся.
За низким штакетником нашей усадебки стояла Зиночка и приветственно помахивала платком.
– Пойдём. Ей не терпится поздороваться с тобой.
Но не успели мы сделать и несколько шагов, как на краю луга показалось такси. Когда автомобиль остановился, из него вышла какая-то женщина и побежала к нам.
Прежде я никогда не видел её, но сразу понял, что она как-то близка моему товарищу.
Черноусов побежал навстречу; вот они перешли на шаг, женщина, должно быть, чего-то испугалась, остановилась, побледнела. Мужчина ещё приблизился к ней и произнёс несколько слов. И вот протянутые руки сплелись, и два человека сомкнулись в долгих объятиях.
Женщина, приехавшая на такси, оказалась Генриеттой Леопольдовной, давнишней симпатией моего бывшего шефа.
Дети были отправлены к матери Зинаиды, и весь этот день мы провели вчетвером. Завтракали, обедали, пили приятное малиновое вино домашнего изготовления, гуляли по лугу и опушке леса. Чуть ли не половину дня провели на Ольме, катаясь на пятнадцатиметровой парусной яхте нашего с Зиной соседа Ефимыча. Бывший моряк, Ефимыч зимой строил яхты на продажу, а в летний сезон ездил по реке с туристами.
Разговоры не прекращались. Генриетта, рослая, статная, красивая женщина, без какого-либо стеснения рассказывала, как все эти годы тосковала по возлюбленному.
– Ты знаешь, Зиночка, – в порыве откровенности шептала она на ушко моей жене, – я прямо-таки сохла по этому негодяю. А он хоть бы весточку прислал. После него у меня не было ни одного мужчины. Все были противны. Даже мужу я не позволяла прикоснуться к себе. Ты знаешь, Витёк, – Генриетта Леопольдовна повернулась к предмету своей любви. – Я ведь со своим «суженым» развелась. Может быть, мы с тобой поженимся? Ага?!
– Давай поженимся, – ответил Черноусов без тени колебания.
– Тогда завтра в ЗАГС?
– С радостью!
– Будете свидетелями? – Генриетта просверлила взглядом и меня, и Зину.
– С удовольствием.
Мы располагались прямо на палубе в передней части судна, и перед нами было вино.
– Тогда выпьем за завтрашнее бракосочетание! – Генриетта Леопольдовна подняла бокал.
– Надо сначала подать заявление и только через месяц… – робко напомнила Зинаида.
– Я всё улажу, – сказал Черноусов. – Это в моих силах.
– А вы знаете, как я с ним познакомилась? – сказала Генриетта, когда бокалы опустели. Она с нежностью взглянула на возлюбленного. – Меня за большие деньги подговорили, чтобы я ввела этого мужчину в грех, а потом предала. И я, дура, гусыня этакая, согласилась. Но когда узнала, что он собой представляет, то поняла – лучше убить себя, чем предать его.
Вечером, вернувшись с реки, мы ещё долго сидели на веранде, сумерничая и перебирая былое. Когда дамы оставили нас вдвоём, я спросил о доне Кристобале, собирается ли тот вновь посетить Ольмаполь?
– Наш общий друг сумел вступить в контакт с представителями четырёхмерного мира, – сказал Черноусов, – и сейчас совершает путешествие в их среде обитания. Конечно, интересно было бы узнать, с чем он воротится. А здесь что ему делать?.. Только если побывать у могилы матери!
– Ну а что там у них? Рай, чистилище или непосредственно сам ад? Или всё как у нас, но только совершеннее?
– Понимаешь, главная разница между ними и нами, на мой взгляд, в более полном использовании мозговых, духовных и внутри энергетических способностей. Им, к примеру, не нужны подъёмные краны или ещё какие-либо машины для возведения тех или иных объектов. Для этого достаточно только умственно и энергетически сконцентрироваться, и за счёт этого строительство пойдёт полным ходом. Я сам видел, как один единственный человек перемещает и укладывает на нужное место многотонные плиты. Всего лишь определённым напряжением мысли.
– И давно так у них?
– Несколько сот лет. И примерно столько же времени они шли к этому состоянию, отдаляясь от нашего сегодняшнего уровня.
Генриетта Леопольдовна и Виктор Алексеевич остались у нас ночевать, а в первой половине следующего дня наша свадьба поехала в ольмапольский ЗАГС. Заведующей учреждения была та самая женщина, которая побоялась зарегистрировать меня и Зину в тюремной камере. Я не осуждал её – не каждому по силам превысить норму закона. На этот раз Зиночка стала свидетелем со стороны невесты, а я – со стороны жениха.
Заведующая произнесла напутственные слова, в паспортах молодых появилась желанная отметка, и мы отправились в «Таверну Кэт», чтобы там оторваться по полной.
В зале на первом этаже мало что изменилось после той оргии с областным спецназом «Тур». Если, конечно, не принимать во внимание отсутствие ансамбля фантомных девиц.
Мы попросили поставить какую-нибудь песню. Наше пожелание было немедленно исполнено, и помещение заполнили слова всё того же знакомого и, если подумать, весьма печального шлягера:
Когда взошла заря, в далёкие моряОтправился французский теплоход.И он покинул порт, но не взошли на бортЧетырнадцать французских моряков.Не быть им в плаваньи,Не видеть гавани,И клёши новыеЗалила кровь.
Остаток дня и ночь мы провели в таверне, а когда забрезжил рассвет, расстались. Черноусовы поехали отсыпаться в какой-то мотель возле ольмапольского заповедника, а я и Зина вернулись в свой дом в Старых Пестерях.
– Ты думаешь, у них сладится? – вяло проговорила Зина, имея в виду новобрачных. Она разбирала постель и, кажется, уже наполовину спала.
– Они столько лет шли к этому союзу, – тоже полусонно ответил я. – Думаю, всё у них будет хорошо.
Мы легли спать, и наши тела свились в привычных желанных объятиях.
В дальнейшем я и Черноусов виделись чуть ли не через день. Мне нравился этот человек, и нам было что вспомнить. Иногда мы перебирали старых знакомых и рассказывали друг другу то, что слышали о них.
Вскоре после нашего заключения в «Матросскую Тишину» младший Федотов и Анна Смолецкая поженились. Молодая женщина оставила себе девичью фамилию, и её легко было понять. Спустя немного времени фамилию жены взял и Григорий.
