Дарья Зарубина - Верное слово
Машка кивнула, развернула барбариску и забросила за щёку.
– Зачем в Карманове специалист по частному решению общей системы уравнений Решетникова, описывающей тонкие и сверхтонкие взаимодействия при трансформации объектов на границе М-среды? Там лекари нужны, землеведы, агрономы. Погодники. Сыскари, в конце концов, если в милицию. А мы с тобой?
– Может, других не нашлось? – неуверенно предположила Маша.
– Ну да, не нашлось. Бумагу видела? И предписание… – Он достал из нагрудного кармана аккуратно сложенный листок. «Прибыть в распоряжение председателя Кармановского городского совета народных депутатов… товарища… не позже девяти ноль-ноль двадцать пятого июня…». Это в понедельник, значит, с утра явиться надо будет. Куда нас распределили-то? В горисполком? В горсовет? Зачем горсовету или даже исполкому два мага-теоретика?
– Да что ты ко мне привязался? Знаю я, что ли, – не выдержала Машка.
– Прости. – Игорь подхватил оба чемодана, свой и подруги. – Сердце не на месте. Не люблю, знаешь, такого. На фронте когда хорошо? Когда всё по уставу делать можно. А как самодеятельностью надо заниматься, так все знают, что дело табак. В сорок пятом, помню, уже на Одере мы стояли, Берлин видать было, меня только взводным назначили, а фрицы собрали откуда-то последних магов с танками да как вдарили по флангу армии. Разведка проморгала…
– Ага, меня ж тогда в Померанию от вас отправили. Восточнее, но говорили про вас, помню. Ещё думала всё, только бы ты жив остался. – Она опустила голову, слегка покраснела. – Надеялась, вдруг тебя перевели куда-нибудь внезапно, да хоть бы ранили легонько и в госпиталь упекли. Только бы тебя в той мясорубке не было. Не хочу вспоминать, Игорёш. Давай не будем.
Игорь кивнул. Помолчали немного, но невысказанная мысль будто жгла изнутри.
– Я просто сказать хотел, – заговорил он снова, – тогда вот тоже, всё спокойно, всё хорошо. Принимайте взвод, товарищ младший лейтенант, да акт не забудьте подписать. Сейчас не сорок первый, всё по порядку должно быть, по уставу. За недостающее распишитесь, подмахнёте не глядя, а потом головы не сносить за утрату, скажем, ДШК.
– Хороший взвод был, если «дэшки» имелись…
– Комбат запасливый оказался. Но я ж не к тому. Нутром чую, будет нам там пакет огурцов с иголками.
– Да ну тебя, – отмахнулась Машка. – Ничего не будет. Можно подумать, ты кармановских не знаешь. Будет работа, рутина… Хорошо хоть домой.
В поезде на Карманов купейный вагон оказался всего один. Народ попроще, женщины в цветастых платьях и платочках, мужички в потёртых пиджаках и кепках заполняли плацкартные вагоны. Маша с Игорем, при полном параде, сверкая новенькими белыми «поплавками» на правой стороне груди, протянули билеты дородной проводнице.
– О, товарищи маги! – улыбнулась та. – Только что выпустились?
– Так точно, – изжить военное Игорь никак не мог.
– До Карманова, значит… Утром рано приедем, полшестого. Я разбужу. Бельё постельное чтобы успели сдать.
Москва проводила тёплым моросящим дождиком. За окном мелькали редкие фонари, пронзительно-голубые в густом сыром сумраке. Тоскливый стон трогающейся машины, гудок. Поползли назад пути и стрелки, тёмные туши вагонов, зверообразные дизеля, заснувшие до утренней зари; а потом поезд вырвался за кольцевую железку, колёса стучали всё увереннее, всё быстрее, а за окнами быстро сгущалась темнота.
Машка успела переодеться и сейчас сидела, завернувшись в тонкое казённое одеяло, подтянув колени к груди. Игорь, словно заворожённый, замер, глядя в оконное стекло, где не было видно ничего, кроме его же собственного лица.
Как ни просила Машка не вспоминать прошлого, не получалось. Всплывали в голове бои, обрывки фронтовых разговоров. Серые, как на старых фотографиях, лица товарищей.
Игорь смотрел в окно, Машка – куда-то в угол, куда не падал свет лампы под потолком. Там затаилась, подрагивая в такт ходу поезда, треугольная тень от края верхней полки.
Несколько далёких огней мелькнули вдалеке. И скрылись за деревьями. И отчего-то обоим молодым людям вспомнилось, как фрицы подошли к Карманову.
Как же такое забудешь, ту жуткую осень не сотрёт даже победная весна. Когда рухнул фронт на севере и наши отступали на юге, Карманов остался… в стороне. Последних мобилизованных торопливо отправили куда-то в тыл, милиционеры появились на улицах с карабинами, а горком партии призвал всех «крепить нерушимый советский тыл». Даже противотанковые рвы стали было копать, но опоздали, потому что фрицы, нащупав брешь, устремились туда всеми силами, растекаясь, словно гной.
Немногие части, вырвавшиеся из кольца, отступали. Весь Карманов высыпал на улицы, когда на проспекте Ленина, в центре города, укатанном свежим асфальтом, а на западе за почтой превращавшемся в грунтовое шоссе, появились усталые солдаты.
Вид у них был совсем не бравый. Покрытые потом и пылью, многие с повязками, они торопливо принимались рыть окопы на самой окраине городка.
– Фрицы! Фрицы идут! На танках прут! Тьма-тьмущая!
К несчастью, особенных войск в Карманове как раз не случилось. Эшелоны простучали колесами, направляясь куда-то на юг, на станции они останавливались, лишь спеша утолить голод и жажду трудяг-паровозов, жадно глотавших из чёрного жерла водокачки да грузившихся углем.
На площади перед горкомом (там же, где горсовет и горисполком) собирались ополченцы: обещали выдать оружие. Увы, склады оказались заперты, и не просто на замок, а запечатаны какими-то хитрыми магическими скрепами, и, пока с ними возились, за рекой поднялись столбы пожаров.
Было тихо, накрапывал дождик. Стоял серенький осенний день, каких в конце сентября хватает по великой Руси, когда уже отошло погожее бабье лето. За речкой Карманкой тянулись заливные луга, за ними – лес, прорезанный рельсами, убегавшими на запад к Орлу. Оттуда к набрякшим тучам лениво и неспешно поднимались неподвижные столбы дыма.
– Михеевка… Михеевку жгут… – пронёсся по кармановским улочкам всеобщий вздох.
– И Маркино…
Пожарища вспыхивали по огромной дуге, продвигаясь всё дальше и дальше на юг и на север. Ветер дул с запада, он нёс гарь. И народ в Карманове, даже повесив на плечо старый карабин с ещё царскими вензелями, лет этак тридцать пролежавший в арсенале, смотрел на вздымающиеся дымы не то чтобы с растерянностью или страхом, но с каким-то странным неверием, словно ожидая, что вот-вот всё кончится. Наваждение сгинет, и это окажется лишь страшным сном.
Пронеслись над городом две пары самолётов, с заката на восход, но наши или немцы – сказать никто не мог, слишком высоко. Бомб, однако, никто не бросал, и общество решило, что точно наши. Немцы, никто не сомневался, бомбить стали бы сразу.
И отступавшие солдаты, и ополченцы – все высыпали на высокий левый берег Карманки. По закону природы восточным берегам положено быть отлогими, однако Карманов стоял на древнем, очень древнем холме с каменным, скалистым сердечником, и никакая река с ним справиться не могла.
Правда, и окопов настоящих было не вырыть.
Что будет, чего ждать – ополченцы не знали. Крутили в городском клубе «Боевой киносборник»: ну так там немцы по-русски говорят и даже с нашим оружием ходят.
Дорога на закат опустела. Наши все прошли, немцы не показывались. Кто из своих ранен, отстал – всё, сгинули.
Говорят, что такие дни запоминаются в мельчайших деталях. Каждое лицо, каждое слово, жест. Запах, цвет, дуновение ветра, летящие жёлтые листья – всё.
Однако ни Маша, ни Игорь, тогда, пятнадцатилетними, отчаянно пытаясь «добыть оружие», отчего-то не помнили командиров, гонявших их от моста. Не остались в памяти лица солдат-пулемётчиков, устроившихся за баррикадой из мешков с песком, – словно стёрло.
Осталось только ожидание. Жуткое и выматывающее, что хуже, если верить казённым писакам, любого боя.
Не запомнили тогдашние ребята-подростки и лица полкового мага, серого и шатающегося от усталости, что сидел на древнем валуне подле моста – валуне, что помнил, наверное, ещё дружины киевских да владимирских князей. Но зато в память врезалось: «Если прорвутся, Егорыч, конец всей армии, да что там армии – фронту», сказанное магом командиру полка, немолодому и грузному, с двумя майорскими «шпалами» в петлице. «Шпалы» они почему-то запомнили.
А ещё они запомнили шинель мага. Продрана в дюжине мест, словно рвали когти какого-то крупного зверя, перемазана глиной и выглядит так, что её не надели бы даже рыть окопы.
…А потом полковой маг отчего-то вскочил, вытягиваясь по стойке «смирно», несмотря на недоумённое майорское: «Михалыч, ты чего, эй?»
К ним подходил какой-то человек, но его Игорь с Машей не запомнили совершенно. Ни лица, ни фигуры, ни одежды, ни тем более звания. И вообще они как-то враз сообразили, что им вот сейчас же, немедленно, требуется быть в совершенно другом месте.
