Олег Фомин - Льдом и мечом
Перед глазами сгущается муть, Эгорд понимает, что задыхается, голову ломит боль.
Ноги подгибаются, колени бьют в пол, рука хватается за горячее горло.
Вот идиот!
Знал же: идет в царство демонов, видел Зараха, все тело которого — сплошь облако яда. И не подумал запастись противоядием!
Судорожно шарит по торбе, еще есть несколько бутылочек…
Жадный глоток осушает стеклянный сосудик… Боль, тошнота и разводы плавно отступают. На сколько этого хватит? Эгорд пересчитывает флаконы: еще пять. Долго не продержаться, надо спешить. Найти Зараха, убить… Желательно — вернуться. Но сперва — выбраться из клетки.
Эгорд оборачивается, глаза ищут выход, а находят…
К полу прикована девушка в доспехах. Ноги сведены вместе, руки наоборот — раскинуты, даже чуть растянуты. Запястья, лодыжки и талию скручивают черные стальные змеи, ныряют в пол с одной стороны, выныривают с другой, чешуйчатые кольца ровно вращаются, как шестерни.
Кожа пленницы излучает нежный белый свет, тело сияет теплой пеленой. Девушка напоминает Наяду: лицо прекрасное, но нельзя запомнить, наверное, из-за того же света, что размывает очертания. Волосы из света стелятся по плечам и груди, некоторые дотекают до живота, нельзя разглядеть каждый волосок по отдельности, они как острые слитки. Если бы свет имел свойство превращаться в лед — скорее всего, выглядело бы так. Громоздкие, в несколько слоев, доспехи тем не менее кажутся легкими, гибкими, словно часть кожи. Серебристые пластины граничат между твердым и жидким состояниями, переходят из одного в другое, и эти линии переходов даже можно заметить.
На вдохе девушка медленно выгибается, хочет вырваться, свет наливается яркостью. Змеи глухо поскрипывают, сбавляют обороты, но упорно держат, продолжают нарезать круги. Девушка плавно, как шелковая простыня, оседает.
— Нельзя сдаваться. — Голос как тихий ветер. — Не помню, сколько лет прошло от первой попытки… Тысяча? Десять тысяч? Но смиряться нельзя…
— Кто ты? — Эгорд хочет подойти, но в теле слабость, борьба яда и противоядия лишает сил, приходится ползти на коленях.
— Это самое трудное, что удается помнить здесь, где самая страшная пытка — время. — Пленница поворачивает на Эгорда глаза, зрачки многогранные, как бриллианты, мерцают всеми цветами радуги. — Но я еще не забыла… Леарит, младшая богиня света. Отлученная от небес.
— Эгорд. — Воин-маг проникает в кокон сияния девушки, в мышцы приливают силы, не божественные, но по крайней мере не шатает, можно держаться твердо, и воздух кажется не таким ядовитым. — Никогда не разговаривал с богиней. Но мне пытка временем не грозит, жить осталось ровно пять флаконов с противоядием. Надо выбираться…
— Если богиня не может выбраться столько лет…
— Но смиряться нельзя.
— Да. — Леарит мягко улыбается.
Эгорд оглядывает тюрьму, померкшие от царапин и копоти плиты намертво связаны грубой кашей сплава, застывшей, наверное, в день сотворения преисподней. Ни намека на сквозящую трещинку, тем более — на дверь… С трех сторон глухие стены, четвертая — клетка.
— Это и впрямь царство демонов? — спрашивает Эгорд.
— Да. Сожалею, Эгорд.
— Я здесь добровольно.
— Неужели? — Лицо девушки становится менее отстраненным, пестрые огоньки в глазах переливаются чаще, но вместе с тем осторожнее. — Как это случилось?
— Моего друга Витора… и многих моих близких убил демон по имени Зарах. Я пришел за его смертью.
— Зарах… Я его знаю…
Эгорда будто прошибает молния.
— А ведь только сейчас вспомнила. — Леарит печально улыбается своим мыслям. — Меня взяли в плен, когда охотилась именно на Зараха.
— Ты тоже хотела его убить? — Эгорд с трепетом думает о Леарит уже как о лучшей боевой подруге, хотя знакомы меньше десяти минут… или часа?.. Да, время тут зыбкое.
— Его и всех сильных демонов. Но меня остановил Ямор, их царь. И вот, я здесь… Так долго, что сомневаюсь, было ли это или я все выдумала…
Прутья разбивают пейзаж на полосы, этакие высокие до нелепости картины. Небо пересекают пухлые ленты метеоритного дождя, огненные хвосты преображаются в стволы дыма, те сплачиваются в черные кроны. По взрывам упавших камней можно определить, где горизонт, но даже этих вспышек не хватает разглядеть что-либо вокруг, тьма словно тоже соткана из металла, непреодолимо прочного черного металла.
Массы хохота и криков накатывают гудящей волной, растекаются по сознанию, отползают… И опять: волна — затишье, волна… затишье… Непрерывно. Эгорд словно на берегу моря из крови.
Леарит вновь пытается выдрать оковы. Тело взлетает, как подхваченный ветром платок, но руки, ноги и пояс упираются в бока стальных змей, твари движутся, острая чешуя старается распилить доспехи, серебристая гладь льет искры, топорщится лучиками света, но остается гладью.
— Все эти крики, огни… внушают лишь поначалу. — Леарит опускается, из груди протяжный выдох. — Мне трудно видеть что-то, кроме потолка, но даже так все успело надоесть. Не раздражает, не злит, — просто не думаю об этом, как не думаю о воздухе, который вроде бы сплошь везде.
— Мне долго не прожить. — Эгорда щекочут катящиеся гроздья пота. — Задохнусь.
— Наоборот, — едва слышно шепчет Леарит. — Умереть здесь, если не в бою, очень трудно. Ослабнуть, истощиться так, что жизнь будет причинять боль, — да, легко, очень легко… Но умирать придется долго.
— Знаешь, хоть ты и в оковах, но не похожа на ту, кто собирается умирать.
— Я сражаюсь. Не всегда помню, зачем… Но сражаюсь. Борьба хранит мою память. Благодарю, Эгорд, за появление. Разговор помогает мне возвращаться к себе.
— Взаимно. — Эгорду с двух попыток удается встать, покачивается, мотает головой, прогоняя клейкую завесу. — Рад, что не одинок. Только выбираться все равно надо, так можно и с ума сойти.
— Да, здесь многие теряют разум… — Леарит плавным движением головы стряхивает с лица локон жидкого света, томно глядит в потолок. — Что ж, попробуй, Эгорд. Возможно, у тебя правда выйдет, я ведь сужу по себе… А боги не должны думать пренебрежительно… о наследниках.
— Что?
— О людях. История долгая. Потом, лучше попытайся что-нибудь сделать…
— Хорошо. — Эгорд по-хозяйски, руки в боки, подходит к прутьям, осматривает. — Арсенал не богатый, но хоть зубами грызть не придется.
С усмешкой замечает, что выражается как Тиморис. Вот бес, как все-таки не хватает этого остряка-паникера.
Эгорд замораживает прут, кулак летит разбить, но в следующий миг воин-маг кусает губы от боли, прячет кулак в животе. Лед и впрямь вдребезги, но под ним как была сталь, так и есть.
Обхватывает прут обеими руками, внутренняя поверхность пальцев и ладоней обрастает подушками света, лучи набирают яркость, из золота в белизну, Эгорд весь мокрый, во рту режущая засуха… Но идея расплавить проваливается, прут лишь слегка раскален докрасна.
Мимо клетки проходит демон. Три глаза при виде попыток Эгорда выбраться наливаются кровью, толстенная перекладина рогов таранит прутья, воин-маг успевает убрать руки, но его отбрасывает воздушная волна, приправленная ревом и грохотом. Демон хлопает пастью, копыта пинают подножие клетки, Эгорда подбрасывает колючая стальная дрожь. Вдоволь наигравшись, гигант уходит, иногда стучит об улицу булавой, где на цепях вместо шаров с шипами окровавленные тела людей. Следом стрекочут лапами мелкие языкастые пауки, слизывают багровые кляксы, слюнные разводы испаряются с горячей стали, улица вновь чистая.
— Хотя бы попытался, — прокрадывается шепот Леарит. — И попытаешься еще.
Эгорд переворачивается набок, опять душит тошнота, рот беспомощно открывается, хватает будто исчезнувший воздух, но грудь не двигается, сердце дребезжит, сейчас тоже замрет…
Зубы впиваются в стеклянную ягоду с противоядием, чуть не сгрызают в крошку, воин-маг кашляет, конечности судорожно сгибаются, подтаскивают, толкают к Леарит, в облако целебного света.
— Тут постоянно такое и не только такое, ко всему привыкаешь, — говорит богиня. — И это плохо. Лучше не привыкать, а то перестанешь сражаться.
Эгорд раскинут рядом с Леарит, глаза в потолок, дышит, только дышит, весь мир сужается до дыхания, даже Зарах, Леарит и кто бы то ни было уходят призраками за кулисы, терпеливо ждут, когда оркестр из легких и сердца отгремит, рухнет без сил. Но его сменяет жажда, дикая, сухая, в трещинах, беспощадная, заставляет плакать, но без слез, вода в дефиците. Эгорд обгладывает кубик льда, восхитительно… первые минут пять… или часов пять?.. Бесы, ну и время здесь, табачный дым — и тот более постоянен! Но воды хочется еще и еще, пожирание льда сводит с ума, Эгорд чувствует, что звереет, рычит от непрерывного удовольствия и злости, что оно не кончается. Выплевывает. Собственный кулак заряжает по лицу звучным ударом, отрезвляет, голова бессильно падает на обмякшую руку.
