Людмила Минич - Дети Хедина (антология)
Василий Игнатьевич вздохнул, взял с тумбочки рамку с фотографией, словно ища поддержки у ушедшего друга. Начал рассказывать. Михаил вцепился пальцами в деревянные подлокотники кресла, лишь бы не сбить рассказчика с нити повествования.
Как оказалось, тридцать с небольшим лет назад, еще когда во главе городской власти стоял покойный Влас Сергеевич Трубников, человек железный и суровый, решено было изменить рисунок трамвайных путей. Молодой и прыткий, едва из института, инженер представил Трубникову проект, который обещал городу немалые выгоды от устранения нескольких трамвайных линий и прокладки пары новых. Власу Сергеевичу молодой энтузиаст пришелся по душе, и он дал добро на реализацию проекта.
Радостный смельчак прибежал с новостью к своему старшему товарищу профессору Грабисову. Иван поднял тревогу. Юный инженер обвинил наставника в завистнических кознях, общественность встала на сторону молодости и азарта – на ту сторону, где издалека виднелась мощная фигура Власа Сергеевича. На стороне «противника прогресса» Ивана Грабисова остался лишь верный друг Вася Лазарев. Ему и доверил Иван съемку эксперимента.
– Не увидят – не поверят, – твердил он, пока устанавливали на треногу взятую в прокат кинокамеру «Кварц», пока заряжали бобину. – Так что ты, Вася, даже если что пойдет не так, не смей соваться! Бери пленку и к Трубникову.
Вася кивал, соглашаясь. Проверял аппарат. Рядом, привязанная к молодой осинке, тянула поводок, скулила и трясла лохматой широкой мордой Михрютка.
Иван вывинтил из земли поржавевшие болты, пару раз копнул, подвел под рельс домкрат. Вася сосредоточенно следил за ним через видоискатель «Кварца», на взмах руки нажал кнопку, камера ожила, в ее утробе зашуршала, заворочалась кинолента. Иван разомкнул «печать».
Казалось, ничего не изменилось. Не менялось секунду или две, Василий слышал только грохочущий в висках собственный пульс. Но уже через пару секунд стало заметно, что профессор Грабисов существенно помолодел. От его пятидесяти двух лет не осталось следа: ни благородной, по вискам вверх, седины, ни морщинок вокруг глаз и носа. Через полторы минуты над приподнятым рельсом стоял свежий, двадцатилетний Ваня Грабисов. Он подпрыгнул, пробуя вернувшиеся силы, махнул рукой: выключай, хватит.
Вася взмаха руки не видел – с удивлением рассматривал свои на глазах меняющиеся руки. Он тоже стал моложе. Не так, как Иван, но заметно. Уже забытая молодая резвость откликнулась в теле. Вася радостно похлопал себя по груди. Почуявшая оживление людей Михрютка в своей неуклюжей манере рванула вперед, высунув от полноты чувств язык. Деревце, изрядно истончавшее за последние полторы минуты, треснуло. И собака с радостным лаем бросилась к хозяину.
Грабисов крикнул «Держи!», принялся резво крутить ручку домкрата. Но не успел. Дурочке Михрютке едва исполнилось два года. Щенок утонул в высокой траве, не добравшись до трамвайной линии, и исчез. Грабисов продолжал крутить домкрат. Рельс медленно опускался. Лицо Ивана, все больше молодевшее, налилось вдруг бордовым, легли синюшные тени. Он схватился за ребра и упал, ткнувшись лицом в траву.
В ранней молодости частенько жаловался Ваня на сердце, а потом, видно, изросся. Кардиолог заверил, что все будет хорошо. Да только не знал, что приведется Ивану Грабисову вновь стать восемнадцатилетним. Сердце не выдержало.
Вася бросился к другу, но понял, что не успеет. Сделал шаг и почувствовал, как хлынула в тело волна энергии и легкости. Ивану на вид было уже не больше семи. Лазарев прикинул скорость обратного хода времени и понял, что бежать бесполезно. Слезы беспомощности брызнули из глаз. Василий схватил треногу и что было сил запустил в замерший домкрат. Рельс рухнул. Рядом лежало маленькое, не длиннее ладошки, большеголовое тельце Ивана Грабисова.
Плакать было некогда. Ивана он похоронил тут же, невдалеке за блестящим кольцом рельсов. Как следует замкнув печать, взял пленку, схватил машину и десятью минутами спустя, не говоря ни слова, рванул через проходную, через приемную и сурового секретаря прямо к самому Власу Сергеевичу.
Домой Вася Лазарев вернулся через две с лишним недели, непривычно молчаливый, с пасмурным и серым лицом. В его комнате в общежитии работников депо побывали не однажды – тщательно проверили, нет ли копий снятого фильма, фотографий, документов. Забрали все записи, сделанные рукой Ивана, даже поздравительные открытки. Оставили только фото, и то потому, что на нем знаменитый профессор выглядел слишком счастливым и открытым, чтобы быть узнанным теми, кто не был с ним лично знаком. Там, под фотографией, и сохранилась исписанная страница книги сказок – та, с которой позже Василий сделал пару копий.
Убедившись, что если не трогать старых трамвайных линий, можно жить как и раньше, а заодно – что таинственный местный феномен никак не получится использовать для поддержания молодости ведущих партийных работников и других ценных кадров страны, власти оставили Василия Игнатьевича в покое. Даже подписывать ничего не просили, и так ценность молчания объяснили доходчиво, понятней некуда.
Молодому энтузиасту дали добро на прокладку двух новых маршрутов. Василий еще поработал на своем втором маршруте, словно бы не замечая красноречивые намеки начальника депо на «не те годы», «пошаливающее здоровье», «дорогу молодым»… А как перевели на первый, через вокзал и парк – так и ушел.
– Почему? – не выдержал Михаил.
– Потому что не мог через парк… – просто отозвался Лазарев. – Я там за кольцом Ваню похоронил. Когда на поворот идешь, то место как на ладони видно. Подумал, буду всю смену через его могилу ездить – с ума сойду. Попросился на другой маршрут – отказали. Вот и уволился…
– Значит, – ни к кому конкретно не обращаясь, резюмировал Михаил, – доказательств у нас нет.
– Тридцать лет прошло, – заговорила бабушка, успокаивая. – Может, если эта пленка сохранилась, ее возможно будет достать в архивах. Наверняка уже никто толком не помнит, что это за фильм, и будут рады избавиться от хлама.
– У меня, Люсенька, знакомых ни в одном архиве отродясь не было, – развел руками Василий Игнатьевич. – Уже почитай лет шесть все знакомые здесь.
– И у меня никого подходящего на примете, – подхватил Михаил.
– Тогда… – задумчиво протянул Лазарев, – остается «эксперимент». Уж извини, Михаил Витальевич, но без твоей помощи нам трудновато бы пришлось. В современной технике я мало понимаю. Люсенька еще хорошо справляется, мобильный, дивиди… А я, уж простите, лучше с трамваем. Так что не раздобудешь ли ты нам подходящую камеру, треногу…
– Штатив, – поправил Михаил.
– Да хоть бы и так, – согласился Лазарев. – На разлом пойду я, у меня времени запас будет побольше. Еще нам домкрат хороший нужен. И как-то надо сделать, чтобы бригады раньше времени на работу не выехали.
– Это можно, – усмехнулся Михаил.
Он давно любил трамваи и, как всякий влюбленный, старался быть поближе к предмету обожания. Историков городу было более чем достаточно, вот и пошел в дорожные рабочие, поближе к рельсам. Укладывал дымящийся асфальт, случалось рисовать разметку. Ни от какой работы Михаил не отказывался. Мужики его знали, а он знал все как свои пять пальцев. Решил: уговорю, а если уговорить не получится, чем черт не шутит, позвоню из автомата, скажу, бомба – пока бегают, успеем.
Ни слова больше не говоря удивленным старикам, Мика зашагал по комнате, выискивая, где лучше связь, и нещадно терзая мобильник. Сперва позвонил соседу по дому Лехе. Леха жил тем, что снимал свадьбы и торжества, а потому аппаратуру имел на все случаи жизни. Слезными мольбами Михаил выбил обещание дать на денек видеокамеру и невзначай бросил, что пришлет за ней бабушку. Мол, не гоняй пожилую женщину на четвертый этаж – вынеси через десять минут к подъезду все необходимое для съемки. Потом вызвал два такси. После этого попытался дозвониться приятелю-вагоновожатому, но абонент оказался вне зоны действия сети.
Мика сунул телефон в карман и вопросительно глянул на замерших в своих креслах стариков.
– Василий Игнатьич, баб Люсь? – бодро улыбнулся он. – Сейчас такси приедет, а вы тут чаевничаете!
Старики торопливо набросили пальто.
Во дворе было шумно. Ребята в оранжевых жилетах, рядовые Управления дорожного хозяйства и благоустройства, резво грузили в машины все необходимое для демонтажа трамвайных рельсов.
Кто-то крикнул «Поберегись», и Михаил отступил в сторону, пропуская машину. И тут опомнился, замахал рукой. Ребята из кузова «ЗИЛа» помахали в ответ, мол, привет, Михаил Витальич.
Михаил побежал к другой машине.
– Мужики, – бросился он к троим незнакомым ребятам, на ходу сдвигая на затылок кепку и дружелюбно улыбаясь. – Это куда мои дружки поехали? Думал с ними после смены пивка выпить, а гляжу – укатили.
