Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – эрцфюрст
Он пробормотал:
– Но тогда что?
– Да ничего, – заверил я.
– А… зачем?
– Готовлюсь, – пояснил я. – Издали, постепенно, очень осторожно и боязливо, я же мужчина, чтобы не упасть в обморок от волнения, когда меня будут лишать девственности уже окончательно. Это же такой важный шаг – женитьба!.. Надо потренироваться. Несколько раз. Я человек серьезный, не могу вот так сразу легкомысленно взять и жениться!.. Я, может быть, сперва вообще попробую еще гостевой брак, посмертный брак и призрачный брак, а то и прерывающийся… может быть, даже встречательный, потому что традиционный, церковный или даже гражданский – это весьма серьезная ступень брака, нужно сперва потренироваться в более простых формах типа шведского, полигамного, корпоративного, открытого, аменгерского… ах да, аменгерский я уже, да, это я молодец, так что я уже на пути к традиционному. Только как-то подспудно хочется, чтобы этот путь был достаточно долгим и насыщенно продуктивным с множеством ярких впечатлений и расширением опыта.
Он слушал, слушал, наконец проворчал с пониманием:
– Думаете, ваше высочество, только вам такое хотелось?..
Я охнул:
– Сэр Жерар, неужели?
Он опустил взор и даже как бы поковырял носком сапога пол.
– Ваше высочество…
– Ну-ну?
– Увы, – проговорил он несколько театрально, – этого не избежать… Что, вам жаждется, чтобы это случилось как можно позднее? Да, это многим хочется. Некоторые вообще затягивают настолько, что уж и не, как вы понимаете.
– У меня затянуть не получится, – сказал я с тоской. – И рад бы, да разве дадите?..
– Ваше высочество!
Я сказал укоризненно:
– Все о пользе для королевства думаете, а где мужская солидарность?
– Вы же сами говорили, – возразил он, – благо Отечества выше личных интересов!
– Так то ваших, – напомнил я. – Про свои я по врожденной и всемерно развитой скромности умалчивал. В общем, подводя итоги, скажем так: слава Богу, я – женат. Так что от… гм… отцепитесь все кандидатши в невесты и примеряющие корону поверх свадебной фаты.
Он поинтересовался игриво:
– А которые не примеряющие?
– Это кто?
– Фаворитки, – подсказал он.
Я отмахнулся.
– Их должна отпугивать королева турнира…
– Что, – спросил он опасливо, – такая страшная?
Я напомнил сварливо:
– Она должна показывать, что место занято!
Он посмотрел на меня с интересом.
– Ваше высочество, они претендуют не на холодное место на соседнем стуле, а на теплое в вашей постели!
Я подумал и махнул рукой.
– Ладно, пусть. А то пойдет слух, что со мной что-то не в порядке, если буду избегать их слишком уж.
Бобик распрыгался, чует что-то особое, даже на кухню не ринулся, хотя даже я слышу, как оттуда пахнуло копченой рыбой. Я позволил себя одеть, указывая пальчиком, что изволю на этот раз, вызвал сэра Жерара, чего никогда не делал, он появляется только в кабинете, взглянул на него строго и значуще.
Он торопливо поклонился, выражением чем-то схож с Бобиком, то же напряженное ожидание.
– Сэр Жерар…
– Ваше высочество!
– Сэр Жерар, – провозгласил я, – начинаем процесс ускорения и перестройки. А также гласности!
Он обеспокоенно:
– А гласность… это куда?
Я сказал раздраженно:
– Откуда я знаю? Не будьте мелочны, сэр Жерар! Вы рыцарь или демократ?.. Или хуже того… нет, хуже я уже не знаю. Разе что либеральная ценность? В общем, мы модернизировали армию, основу культуры и просвещенного гуманизма, это называется ускорением. Видимо. Или перестройкой… Хотя какая разница? Слова есть слова, но у нас, кроме слов, теперь есть и пятидесятитысячная армия! Потому наши слова приобретают не просто добавочный вес, а ваще… за нас могут и будут говорить мечи!
Придворные, подавая мне одежду, бледно улыбаются, но кое-кто гордо расправил плечи, посмеивается, подкручивает усы и смотрит соколом, а то и вовсе грифом.
– Ага, – проговорил он тревожно, – значит, уже?
– Да, – сказал я. – По моим расчетам, наши армии сейчас уже двигаются вдоль железной дороги в сторону Тоннеля.
– Хотите возглавить?
Я поморщился.
– Что значит, хочу? Есть такое понятие, может, слышали, долг! Потому возглавлю и поеду впереди, милостивый и красивый, срывая аплодисменты и наступая копытами на чепчики.
Он почему-то скосил глаза и посмотрел на мои ноги.
Я прошел через залы, отвечая на приветствия, как и положено такому гиганту, с нужной долей снисходительности, вышел вслед за Бобиком в яркий свет жаркого солнечного дня, во дворе тоже поклоны со всех сторон, уже привык.
В левом корпусе дворца, что несколько в сторонке, располагаются всякого рода канцелярии и службы, в то время как мои алхимики трудятся в удаленном правом крыле, куда тоже доступ посторонним запрещен.
Я пошел в левый, в первой же комнате увидел отца Дитриха, настойчиво что-то внушает двум священникам, они складывают руки ковшиком у груди и кланяются. Я отметил про себя, что после возвращения из Ватикана ни разу не видел великого инквизитора не то что у костра, но даже за молитвой и прочими отправлениями культа. Сейчас он больше похож на администратора, в чьем ведении хозяйство разрастается угрожающе быстро.
Он взглянул настороженно, я замахал руками.
– Святой отец, я не потащу вас на Север! Справимся, только парочку священников все-таки дайте от себя лично.
– Зачем?
– У вас, – объяснил я, – теперь авторитет еще выше, любая дурь от вашего имени пройдет и даже прокатит!
– Ну-ну, – сказал он суховато, не принимая веселого тона, – и для какой дури они понадобились?
– Надо освятить железную дорогу, – сообщил я. – Победоносная армия движется на Север укреплять веру Христа, растоптанную полчищами Карла!.. Правда, на платформы я сумею поместить только цвет крестоносного рыцарства, а также их коней, все остальные потопают на задних ногах, но это только начало! И нужно, чтобы оно было успешным. Народ у нас дик, но если церковь скажет, что железная дорога – это такая же полезность, как водяная или воздушная мельница… вопросов не возникнет и в будущем! Все, что служит церкви, угодно Господу и даже полезно людям!
Он покачал головой.
– Ты умеешь убеждать. Хорошо-хорошо, я выделю для твоего войска двух-трех энергичных священников. Они отправятся с тобой и дальше… Только не заставляй их нарушать божественные заповеди!
Он улыбался, но голос прозвучал серьезно.
– Вообще-то, – сказал я с апломбом неофита, что берется рассуждать о сложнейших вопросах, – отец Дитрих, на мой непросвещенный взгляд простого и трезвого человека, все заповеди можно свести к одной…
Он спросил с благожелательным интересом, как разговаривают с ребенком, что поймал муравья и спрашивает очень серьезно, почему он тащит травинку:
– Правда? И что это за такая заповедь?
– Господь дал ее Адаму, – сообщил я, – ну, я уверен, что дал, чувство у меня такое, но они с Евой потеряли в скитаниях, да так и не отыскали. Нашли через тысячи лет уже мы, потомки.
– Ну-ну?
– Звучит она просто, – сказал я, – и бесхитростно: «Что делать нельзя – делать нельзя, но если уж очень хочется, то можно».
Он несколько мгновений молча смотрел на меня, потом вспомнил, что я что-то вякал, прогнал слова в памяти, уже хотел что-то ответить, но закрыл рот, еще раз подумал, посмотрел на меня с интересом и уважением.
– Ну… как бы сказать, – проговорил он медленно, – звучит очень просто, а мудрость никогда не бывает сложной или заумной. Несмотря на кажущуюся крамольность этой мысли, зерно в ней есть…
– Спасибо, отец Дитрих!
Он сказал невесело:
– Господь в своей мудрости понимал, человек не сможет быть праведником… всегда. Иногда соблазны становятся настолько велики, что проще разок согрешить, чтобы потом покаяться и снова вести праведную жизнь, уже зная предел своих сил и сокрушительную мощь соблазнов.
– Во-во, – воскликнул я. – О том и говорю!
– Человек соблазнившийся, – добавил он грустно, – и снова вставший на путь праведной жизни, лучше других понимает, что это и как этого избегнуть. А также как бороться и вообще как нужно поступить. И другим подскажет.
– Точно формулируете, – сказал я с удовольствием. – И почему я в вас такой влюбленный, отец Дитрих?
Он покачал головой.
– Все мы помним слова Господа, что раскаявшаяся блудница дороже ста девственниц, но догадываемся ли, почему так сказано?
Я сказал почтительно:
– В народе говорят, за одного битого двух небитых дают. Да и то не берут! Спасибо, отец Дитрих, за поддержку.
Он вздохнул.
– Не пожалеть бы мне только…
– Отец Дитрих!
– Больно ты резвый, – объяснил он кротко. – А церковь идет медленно, потому что не пристреливает отставших.
– Отец Дитрих! – воскликнул я снова. – Я пока что не пристреливаю отставших.
– Пока что, – согласился он.
Я поцеловал ему руку.
– Отец Дитрих…
