Василий Горъ - Щит

Кое-как утвердившись на подгибающихся ногах, парень вытер сочащуюся из носа кровавую юшку, посмотрел на заляпанный рукав и с ненавистью уставился на десятника:

— Да я ж тебя…

В это время со стороны лестницы послышался недовольный рык начальника караула:

— Сыч? Башмак? Где вас носит, Двуликий вас забери?

Готовый броситься в драку посыльный мгновенно остыл и принялся торопливо заправляться. А десятник, осенив себя знаком животворящего круга, скользнул к дальней стене коридора, повернулся ко мне лицом и молодцевато гаркнул:

— Напротив камеры Бездушного, ваш-мл-сть! Контролируем прием пищи…

Что на это ответил начальник караула, я не услышал — его слова заглушил возмущенный женский крик:

— Вы его что, еще и кормите?

На этот раз Рыжий изучал разрешение, подписанное королем, не минуту-полторы, а добрых десять. И все никак не мог решиться отпереть решетку. Я его понимал: судя по непрекращающимся воплям, дама, явившаяся по мою душу, была порядком не в себе. Значит, оказавшись в коридоре, должна была повести себя агрессивно и тем самым могла подвергнуть мою жизнь и здоровье опасности.

В общем, если бы не раздраженный рык начальника караула, обещавшего взять всю ответственность на себя, десятник, скорее всего, нашел бы в разрешении какой-нибудь изъян и отправил бы посетителей за новым. Надеясь, что в следующий раз они придут не в его дежурство.

Когда Рыжий отпер замок, а гостья «в качестве благодарности» обозвала его сиволапым отпрыском колченогой кобылы и драного медведя-шатуна, я искренне посочувствовал ее мужу — на мой взгляд, у него были все основания считать этот «дар Вседержителя»[118] проклятием.

Впрочем, когда это самое «проклятие» возникло перед решеткой, отделяющей мою камеру от коридора, мне стало не до сочувствия: «оно» оказалось наряжено в роскошное желтое платье с темно-серыми вставками — в родовые цвета графов Уверашей!

Пока я пытался сообразить, какого Двуликого ей от меня надо, рядом с ней возникли ее спутники — седой, как лунь, мужчина лиственей сорока пяти и двое мальчишек, старшему из которых было в лучшем случае пятнадцать.

Не успев толком оглядеть ни меня, ни мою камеру, графиня Увераш снова сорвалась на крик: по ее мнению, убийца ее детей должен был сидеть не на нарах, а в «Червяке». Или висеть на стене. Распятым.

Кормить меня не следовало вообще, а поить разрешалось исключительно расплавленным свинцом. Причем, желательно, в присутствии кого-то из Уверашей. Ну, и для полного счастья меня надо было немедленно лишить возможности спать — нацепить на шею «Ожерелье Бессонницы»[119] и убрать из камеры нары.

Представив себе ожидание суда в таких условиях, я криво усмехнулся. И совершенно зря — увидев мою ухмылку, гостья чуть не лопнула от возмущения и потребовала у начальника караула немедленно отправить меня в пыточную, «дабы королевские палачи стерли с его лица эту счастливую улыбку».

Сотник опешил. Потом попробовал объяснить, что, согласно Праву Крови, пытать заключенных, признавших свою вину, запрещено, и чуть было не лишился глаз — поняв, что ее требование никто исполнять не собирается, донельзя возмущенная графиня сорвалась с места и ногтями вцепилась ему в лицо.

Пока начальник караула боролся с вбитыми в подсознание рефлексами и пытался придумать, как отцепить от себя озверевшую дворянку, не касаясь ее руками, граф Ильмар, пожиравший меня ненавидящим взглядом, вдруг вышел из ступора и, дернув жену за руку, заключил ее в объятия.

Та попробовала вырваться, отвела руку для удара, но, наткнувшись на ледяной взгляд мужа, сломалась — закрыла лицо руками и расплакалась.

Граф Увераш скрипнул зубами, повернулся ко мне и многообещающе ухмыльнулся:

— Ты мне заплатишь… За все… Понял?

Я равнодушно пожал плечами — мой Путь практически завершился, и угрозы какого-то там графа волновали меня не больше, чем прошлогодний дождь.

Покосившись на плачущую мать, старший из ее сыновей вдруг тряхнул головой, решительно стянул с пальца родовое кольцо и, сделав шаг вперед, с поклоном протянул его отцу:

— Граф Ильмар?! Я возвращаю вам Имя и… прошу благословения на месть…

Глава 25

Король Неддар Третий, Латирдан

Открыв глаза и почувствовав, что улыбается, Неддар благодарно прикоснулся ладонью к своей груди[120], рывком перевернулся на правый бок и посмотрел на мерную свечу. Словно почувствовав его взгляд, тоненький язычок пламени ярко вспыхнул, заставив дернуться прячущиеся по углам тени.

Полюбовавшись на зыбкую грань между огнем и тьмой, только-только коснувшуюся второй черты[121], король сладко потянулся, покосился на занавешенное окно, за которым слышался отдаленный шум никогда не засыпающего дворца, и отбросил в сторону одеяло.

Первый же шаг по соловьиному[122] полу — и за дверью начался переполох. Сначала лязгнула сталь — скорее всего, кто-то из телохранителей, сорвавшись с места, зацепил ножнами меча косяк. Потом скрипнула сама дверь и, кажется, кресло, на котором пробуждения короля дожидался хранитель королевской опочивальни. Затем раздался звук разбиваемого кувшина, и чей-то смутно знакомый голос в сердцах помянул Двуликого. Еще через мгновение стенания прервались, но в опочивальню ворвались оба дежурных телохранителя.

Убедившись, что их сюзерену ничего не угрожает, они тут же разделились — первый скользнул к стене и превратился в статую, а второй вернулся на оставленный пост. Потом дверь скрипнула снова — и на пороге возник Даран Скопец:

— Доброе утро, сир! Изволите одеться?

— Как видишь, я уже одет… — демонстративно почесав голый живот, чуть громче, чем обычно, ответил король. — Я работал! Всю ночь! А сейчас собираюсь пойти потренироваться…

— Вы себя совсем не бережете… — так же громко посетовал хранитель, потом аккуратно притворил за собой дверь и еле слышно добавил: — Ваше величество, так нельзя! Граф д’Ларвен приезжает во дворец каждое утро, а вы еще ни разу не позволили ему воспользоваться привилегией, пожалованной вашим отцом!

— Будь на месте Этрана молодая и красивая девушка, я бы еще подумал! — хохотнул король. — А позволять себя одевать мужчине я не собираюсь…

— Да, но…

— Мне плевать на этикет. И на мнение придворных по этому поводу — тоже! — рявкнул Неддар. — Я буду одеваться сам! Всегда! А чтобы д’Ларвен не чувствовал себя ущемленным, могу пожаловать ему другую привилегию. Скажем, право открывать дверь моей кареты…

— Эти привилегии далеко не равнозначны, сир: первая дает графу возможность общаться с вами практически наедине, а вторая…

— …демонстрирует мое доверие: он сможет видеть, с кем я уединяюсь!

Поняв, что спорить бесполезно, хранитель королевской опочивальни сокрушенно вздохнул и развел руками:

— Как скажете, сир…

— Вот такой подход к решению спорных вопросов мне нравится! — ухмыльнулся Латирдан. — А теперь, когда мы договорились, принеси мне ара’д’ори[123] и наш’ги…

— Не передумал? — раздалось из-за портьеры.

— Нет! — Король, дождавшись, пока Скопец выйдет за дверь, с вызовом уставился на вошедшего в опочивальню побратима: — И даже не уговаривай!

Воин обреченно пожал плечами, опустил взгляд и вздохнул:

— А я так надеялся увидеть, как ты прячешь наш’ги[124] от собственной гард’э’но’иары…

От укола в горло мечом Вага уклонился. Второй удар, нацеленный в низ живота, отвел наручем. Третий — в сердце — подправил вовремя выхваченным из ножен Волчьим Клыком. Потом прыжком разорвал дистанцию и торопливо склонил голову к правому плечу[125]:

— Я пошутил!!!

С трудом убедив себя не рубить по подставленной под удар яремной жиле, Латирдан сплюнул и раздраженно швырнул меч на кровать:

— Ох и дошутишься ты у меня однажды…

— Зато теперь ты готов к любой тренировке! — хохотнул хейсар, оглядел короля с ног до головы и ехидно добавил: — Хотя… нет: я бы на твоем месте все-таки оделся.

Зал для тренировок сверкал, как бриллиант — выполняя пожелание своего сюзерена, слуги не только отполировали висящее на стенах оружие и до блеска надраили полы, но и зачем-то расставили на всех горизонтальных поверхностях подсвечники. Язычки сотен свечей, отражаясь в лезвиях топоров и мечей, освещали его, как мириады крошечных солнц, и создавали ощущение праздника. Правда, только у Неддара — Вага, ввалившийся в зал следом за побратимом, равнодушно оглядел все это великолепие и, наконец, высказал то, что его мучило:

— Может, я все-таки постою где-нибудь в уголке?

До прихода леди Этерии оставалось чуть больше получаса, поэтому Латирдан неторопливо прошел к окну, уселся на подоконник, прислонился спиной к стене и демонстративно закрыл глаза.