Владимир Свержин - Ловчий в волчьей шкуре
Вот тут я позволю себе прерваться. С одной стороны – чтобы попенять на собственное неведенье. Ведь спрашивается, что бы мне раньше не обратить внимание на очевидные, казалось бы, вещи? Сколько раз мне доводилось возить снадобья, изготовленные нашим капелланом ко двору его высочества. Да и о том, что гарнизон охотничьего домика состоит сплошь из тех, кого фра Анжело выходил и, как сказал бы пиит, «вырвал из объятий смерти», я тоже знал, в отличие от многих.
Правда, о том, что лаборатория у него расположена в этом удаленном от чужих глаз месте, мне не было известно. Да я, прямо сказать, и не интересовался его учеными изысканиями. Однако ж, что правда, то правда, наведывался бывший женевский целитель в лесное убежище и впрямь частенько, так что мог бы его и заподозрить.
Но с другой-то стороны, в чем и для чего было подозревать добрейшего из знакомых мне людей, к тому же особу духовного звания?! И в чем, позвольте спросить, – в занятиях магией или алхимией?! Да о таком и подумать страшно, не то что вслух произнести. И то сказать, не моего это ума дело, чай не олень и не кабан, чтоб мне за ним следить.
А тут вон как оно сложилось: мало того, что фра Анжело оказался адептом тайной науки, так еще совсем странное дело выходит – сам герцог об этом доподлинно знал. Оттого-то, должно быть, в Монсени инквизиторы и не совались. Его высочество хоть и наивернейший слуга святейшего понтифика, а нрава крутого, лучше уж лишний раз с ним не ссориться.
А с другой стороны, сами посудите: если наш ученый капеллан словом Господним и необычайным лекарским искусством спасал не абы кого, а добрых христиан, то чем же это не богоугодное занятие? Ох, непростое это дело – разобраться в разных хитросплетениях, – пока чего путного сообразишь, мозги сломаешь. А потому, да простит меня Господь, не стану кидать в нашего славного причетника ни камнем, ни худым словом.
Но вот что мне подумалось той ночью, как раз после недоуменных слов нашего доброго капеллана: если Алекс и его полосатый напарник говорили правду, а повода сомневаться, увы, не оставалось, то в замке имеется еще одна лаборатория. И о ней, как ни странно, не знает даже премудрый алхимик.
А значит, можно поставить звонкий флорин против оловянной бляхи, что заняты в этих храмах тайной науки очень разными делами. Иначе к чему бы фра Анжело таскаться в этакую даль? И, конечно, хозяин Монсени неспроста так все устроил. О том, что делается в чащобной лаборатории, сам герцог знает, а под шумок и в замке пошустрить можно. Скажем, демона вызвать, или еще чего, поди разбери, – а только здесь уж точно без врага рода человеческого не обходится.
Ну а при случае все как есть можно спихнуть на бедолагу капеллана: сам-то я, мол, ничегошеньки не знал, ничегошеньки не ведал. Поверил ученому человеку. Да, было дело, варил добрый пастырь снадобья из трав, цветов и кореньев, ну так всех их предварительно святой водой омывал, а чего еще втихаря колдовал – поди ж, знай!
И так грустно мне в тот момент стало – хоть волком вой! Честно говорю, вот так бы посреди двора встал да завыл! То-то бы дело было. А потому, от греха подальше, я поспешил откланяться, мол, его преподобие доставил, удостоверился, что тот жив и здоров, – и пора делами заниматься. Ночь перед охотой – самое жаркое время для всякого ловчего.
И только когда ворота за мной затворились, вспомнил отчего-то последние услышанные мной слова фра Анжело насчет эликсиров. Тут пояснить надо, ибо рецепты те, видать, не сохранились, а так вам и невдомек, как эти снадобья действуют.
А действия у них и впрямь разнились преизрядно, хотя оба бодрили безотказно! Но «Радостный источник», как величал первый из эликсиров наш славный причетник, и впрямь отзывался в душе журчанием весеннего ручья, легко перепрыгивающего с камушка на камушек. Душа, очарованная трелями птиц и шорохом листвы, будто пела им в ответ. Так что бодрость получалась спокойной и безмятежной, в самый раз плясать на лугу в обнимку с хорошенькой смешливой пастушкой.
То ли дело «Трели райских птиц» – это зелье не просто так, для красивого словца имя свое получило. Оно и мертвого (ну, может, не совсем мертвого) поднимет, да так, что в теле сила разливается несказанная. Тут, хочешь, не хочешь, тянет мчать куда-то, рубиться с неверными, охотиться на дикого зверя или, с божьей помощью, единоборствовать с коварным демоном.
В прежнее время я бы немедля поворотил коня, бросился к премудрому отцу капеллану и умолял бы исправить ошибку: по всему видать, оговорился граф, кто ж это «Радостным источником» перед охотой себя подкрепляет, если после этого весь мир обнять хочется и даже букашку жалко раздавить?
Но теперь я этого делать не стал. Мне все и так было слишком ясно. Замысел-то простенький, даже моим неказистым умишком разгадать его оказалось не сложно, если, конечно, знать, в какую сторону обратить ход мысли. Сегодня герцог и его свита изрядно захмелеют на обильном пиршестве в честь приезда государя, а завтра настойка доброго монаха приведет всех этих понаехавших господ в чувство, да только ж совсем не в то, что нужно для настоящей охоты.
И чем дальше я отъезжал от укромного лесного обиталища, тем яснее становился хитрый замысел Констана де Монсени. Но, простите, всему свое время, а я опять увел повествование в сторону и заставил вас бродить со мною по ночному лесу, будто дела вам иного нет.
Уж не держите зла на бедолагу Рене, а я, в свою очередь, спешу возвратить ваше пристальнейшее и, надеюсь, благосклонное внимание в покои госпожи Сильвии, где в присутствии свернувшейся клубочком очаровательной кошечки вели неспешный разговор граф и его высочество Филиберт Савойский.
– Обидно видеть, – стоя у открытого настежь окна, говорил наш повелитель, – как без всякого толку, вдали от жизненных радостей, увядают ее красота и молодость. Подумать только, я знал ее совсем крохой, и кажется, едва-едва отвернулся – Сильвия уже взрослая дама в расцвете своей красоты. А еще отвернусь – и увижу дряхлую старуху, если, конечно, застану в живых. – Герцог проникновенно глянул на собеседника. – А ведь мы с тобой куда старше, не так ли, мой дорогой Констан?
– Со всей моей преданностью должен подтвердить, ваше высочество, сей непреложный факт. Но мы трудимся над разрешением этой задачи всех задач, и фра Анжело, и я, в меру своих убогих сил и знаний. Без ложной скромности говорю вам, мы достигли немалых результатов.
– Вот даже как? – герцог, казалось, позабыл о несчастной кузине и пристально глядел на ее супруга, силясь понять, лукавит собеседник или есть в его словах доля правды.
– Завтра же, – пообещал де Монсени, – я покажу вам людей, которых стараниями достойнейшего фра Анжело удалось увести из-за порога смерти подобно тому, как Орфей увел прекрасную Эвридику.
– Для этих двоих путешествие плохо закончилось, – напомнил герцог Филиберт.
– Они полагались на демонов, которых почитали богами. Мы же – на божественную науку о человеческом естестве, которую хоть иные и почитают злокозненной, но лишь по великому недомыслию и страху пред неизведанным.
Как утверждала Беллуча, граф говорил искренне, оживленно жестикулируя и размахивая руками, точно пытаясь взбить невидимую подушку. Признаться, я монсеньора таким прежде не видывал, но отчего б и не поверить любимой кошке госпожи Сильвии, а заодно и хвостатому профессору, пересказавшему ее слова?
– А ведь если вдуматься, – продолжал Констан де Монсени, – эти знания исконны, они были даны человеку еще в райском саду, где, неподалеку от Древа познания добра и зла, росло Древо бессмертия. Зачем далеко ходить и выставлять напоказ дремучее мракобесие, когда следует открыть Священное писание и узреть там, сколь длителен был век Адама и Евы, век Мафусаила, причем нигде в Библии не говорится, что в свои годы они были ветхи телом, измождены болезнями и служили лишь обузой для окружающих. О нет, они зачинали детей, когда им были сотни лет. И многое говорит о том, что уходили из жизни лишь потому, что уставали от нее.
– Как такое может быть – устать от жизни? – с сомнением поджал губы Филиберт. – Тем более, оставаясь молодым и сильным, как в лучшие годы расцвета?
– Когда мы с вами проживем тысячу лет, когда вы станете не только королем Иерусалимским, первейшим из земных владык пред лицом Господа, но и настоящим владыкой мира, быть может, и нам с вами станет известна эта усталость. Но вполне может быть и по-другому. Господь приоткрывает нам свои тайны, если полагает нас достойными их, но делает это не просто так, не из-за одной лишь любви к избранным чадам своим, а возлагая некую миссию. Нас еще ожидает необычайное деяние, для которого вы, ваше высочество, и я, ваш покорный слуга, – единственные призванные.
– Ты и впрямь так полагаешь? – с явным удовлетворением спросил герцог.
– А как же иначе?! – удивился граф де Монсени. – Каждый день приносит новые доказательства тому. Казалось бы, совсем недавно мне удалось раздобыть сочинения персидского мудреца Аль-Хорезми, в которых пишется о регенерации, сиречь восстановлении живых тел. Мой библиотекарь еще не закончил перевод, однако, как сами можете убедиться, – мы идем в верном направлении. А ведь Аль-Хорезми и был тем самым великим посвященным, которому впервые после Всемирного потопа открылась тайна вечной жизни.
