Тим Скоренко - Ода абсолютной жестокости
– Ты знаешь, что они делают с пленниками? – спрашивает он.
– Едят, наверное.
У меня хорошее настроение. Я люблю, когда меня опасаются.
– Едят годами. Нам повезло… – он осекается.
– …потому что я – Риггер.
– Нет, – он неожиданно возражает. – Потому что мы попали на какой-то ритуал. Я знал одного человека, который попал в обычную их кабалу. Он прожил у них пятнадцать лет, если это можно назвать жизнью. Они ели его каждый день. Держали в цепях и отрезали куски. Каждый день. Они этим питаются. Просто они питаются человеческим мясом.
– Потому что это неистощимый источник, – говорю я спокойно.
– А ты бы смог? – в голосе Бурхи вызов.
– Да, – говорю я.
Он умолкает.
– Веди, – я подталкиваю его к выходу с арены.
Он осматривается.
– Мы теперь без провианта, – говорит Бурха.
– А я без мечей.
Бурха с сомнением смотрит на притороченный к моему поясу ритуальный клинок самоедов.
* * *Нас никто не трогает. Снежная дорога утоптанна и широка. И слишком открыта. Мы проходим метров сто, и тут Бурха говорит:
– Я понял, где мы. Я тут никогда не бывал, но вон те пики, – он показывает на одну из вершин, – знаю. Там есть пункт государственной границы. Пойдём туда.
– Меня не пропустят.
– А меня там знают. Люди бывают сильные и богатые. Сильных я веду тайной тропой. Богатых – через пропускной пункт.
– А если человек сильный и богатый?
– Тогда я предлагаю ему выбор.
– Почему ты не предложил выбора мне?
– Ты не выглядел богатым.
На золото, которое у меня с собой, я могу купить деревню. Только часть его ушла вместе с рюкзаком. Самое ценное зашито в поясе. И по карманам немного распределено.
– Ладно.
Мы сворачиваем с дороги и идём практически по целине. Тропка есть, но едва заметная.
– Бурха, а сколько примерно этих самоедов?
– Человек двести, – говорит он. – Большая часть – женщины, они не сражаются.
Теперь понятно, где прочие самоеды. Я их всех просто перебил. Я снова жалею, что не знаю mortirum.
Мы долго идём по каким-то едва заметным тропкам. Несколько раз приходится забираться на уступы. Самый высокий – более двух метров. В качестве верёвки мы используем мою плеть. Крюки отлично цепляются за неровности в камнях.
– Ты знаешь дорогу? – спрашиваю я проводника.
– Да, – говорит он.
По нему заметно, что он лукавит. Он знает направление, но не уверен, что та или иная тропа приведёт куда нужно. Ладно. Главное, чтобы довёл.
Часа через два мы уже вымотаны до предела. Особенно я. Я устал ещё вчера.
Вдруг Бурха останавливается.
– Ну вот. – говорит он. – Я знаю эту тропу. Хотя никогда сюда не хожу: слишком близко к самоедам.
Мне становится спокойнее. Мы идём дальше.
– Бурха, – спрашиваю я. – Зачем ты тут поселился?
– Платят, – пожимает плечами проводник.
– А самоеды до твоего жилища не доходят?
– Нет. У них какие-то собственные границы есть.
– А когда мы туда шли…
– Виноват. Сам нарушил, – в самом деле, голос Бурхи звучит виновато. – Срезать хотел. Часа четыре бы выгадали.
Я молчу.
– Мы уже не на их территории.
Я хмыкаю в ответ.
– Правда, – он мнётся, – мы на территории патруля.
Час от часу не легче.
– И давно ты проводником?
– Лет двадцать уже, верно.
– И за двадцать лет?..
Он понимает вопрос.
– Трижды. Ты – четвёртый.
– А сам как выкручивался?
И тут до меня доходит. Как всегда, с запозданием. Человеческий глаз в банке в жилище Бурхи. Бурха, несвязанный, стоит между стражниками во время ритуала.
Сука. Ублюдок. Деньги зарабатываешь, да? Территорию нарушил, да? Продажная тварь.
Нельзя себя выдать. Нужно дойти до заставы.
Но Бурха уже понимает. Он делает рывок вперёд и пытается убежать. Я успеваю поймать его за капюшон. Рывком валю сволоча на снег, бью в лицо. Ломаю нос. По его лицу стекает кровь.
– Куда, сука! – кричу.
Он безуспешно пытается вырваться. Бью его ещё раз, сильнее. Он затихает, хотя остаётся в сознании.
Нагибаюсь к самому его лицу.
– Так вот, – говорю. – Ты доведёшь меня до границы, как ни крути. Попытаешься сбежать, я буду тебя жрать, будь уверен. Провианта у нас нет, а я уже полтора дня не жрамши ничего. Я от тебя буду мясо отрезать и на твоих глазах его хавать, понимаешь, ублюдок?
Ему страшно. Я это вижу.
– Ты думаешь, я не смогу? – я реву. – Отвечай, падла!
Он кивает, мол, да, верю, сможешь.
Рывком поднимаю его на ноги.
– Веди.
Он идёт впереди, спотыкается.
Плохо то, что я не могу отомстить. Я могу причинить ему боль, но уже завтра он забудет о ней. Уже завтра он будет жив и здоров. У меня нет возможности вмуровать его в каменную кладку или в дно фекальной ямы, как это делал император Аонга. Аонга Жестокий. Наверное, Риггер тоже мог бы получить подобную кличку.
Идём долго, более трёх часов. Я выдыхаюсь, но держусь. Нельзя показывать, что я слабее Бурхи.
А я – слабее. Без сна, без еды, в непривычных условиях.
Неожиданно Бурха падает на снег. Падаю рядом.
– Что такое? – шепчу.
– Застава.
Выглядываю из-за камня. Метрах в двухстах от нас – пограничный пост. Заснеженная дорога хорошо утоптана. Над горами – вечернее солнце. Мы вышли справа от поста, отсюда хороший обзор.
По обеим сторонам дороги стоят воины.
Это воины Фаолана.
– Где воины с нашей стороны?
– Мы миновали их, – говорит Бурха. – Мы попали как раз в промежуток между двумя постами.
Впрочем, неважно. Свои бы выпустили. Наверное.
Впустит ли Фаолан?
– Сколько там стражников?
– Человек двадцать. Не знаю точно.
– Прорваться можно?
Бурха смотрит на меня, как умалишённого.
– Нет, – говорит он. – Никто не прорывается. У них даже кодекс чести есть: если кто-то прорвался, они его не преследуют. Признают, что он сильнее.
– А если этот кто-то – войско императора Файланта?
– Если нападающих больше, чем стражников, они сразу сообщают дальше. Тут кодекс не работает.
Кодекс. Не преследуют. Я думаю, как механизм. Надеюсь, Бурха не соврал.
Достаю нож и вонзаю его в шею лежащему проводнику. Он больше мне не нужен. Даже если он бывал по ту сторону гор, мне уже не потребуется скрываться.
Бурха хрипит. Кровь орошает снег.
Он затихает. Я вытираю нож и прячу обратно в рукав. А потом встаю в полный рост и иду прямо к заставе.
Потому что я ничего не боюсь. Потому что я не менее бессмертен, чем любой из них. Потому что я – Риггер.
* * *Я выхожу на дорогу, и только теперь стражник замечает меня. Мои куртки распахнуты. На бедре болтается клинок самоедов. На другом – семихвостка. Огнестрел – в петле под внешней курткой. В рукавах – ножи. На ходу я извлекаю из карманов на поясе кастеты и надеваю их. До метательных ножей не дотянуться: они под внутренней курткой.
Я иду прямо посередине дороги навстречу стражникам.
Один из них поднимает руку, приказывая остановиться.
– Стой! – кричит он.
На нём боевые доспехи. Очень тяжёлые, делающие воина неповоротливым. Но зато его практически невозможно поразить холодным оружием. Кираса на его груди выгнута под таким углом, что пули, выпущенные в грудь или живот, тоже не возьмут. Их просто отбросит в сторону.
Он извлекает меч из ножен, укрепленных за спиной. Меч – огромный. Я никогда не видел меча таких размеров. Двуручник. Стражник легко размахивает им, точно это деревянная палка.
– Стой, говорю! – приказывает он.
Второй стражник тоже достаёт оружие.
Два монстра, закованных в железо. Под шлемами я не вижу даже их глаз. Они закрыты мелкой железной сеткой. Плети и кинжалы против стражников бессильны. Но меня зовут Риггер, и нет стены, которую я не преодолею.
Я достаю огнестрел. Двадцать выстрелов. Поднимаю огнестрел на вытянутой руке – между нами около двадцати метров – и стреляю. Стараюсь попасть в голову. Не попадаю. Стражник бросается на меня.
Его неповоротливость – деланная, картинная. На самом деле это совершенная машина-убийца. Картина выглядит апокалипсической. Белый утоптанный снег, довольно яркое ещё солнце. И три фигуры. За спинами стражников – ворота, встроенные прямо в скальные отроги по обе стороны дороги.
Огромный меч опускается. Стражник просто рубит, пытаясь располовинить меня. Я перекатываюсь и стреляю в упор стражнику между ног. Он разворачивается и рубит снова. Что же там за сталь?
Второй уже около меня, я едва увёртываюсь от их мечей. Пока я сделал только два выстрела. Надо экономить патроны. Интересно, как это смотрится: рукопашное сражение между мечниками и стрелком?
Два меча сталкиваются в воздухе. Я вскидываю огнестрел и стреляю в голову одного из пограничников. Сеточку, прикрывающую глаза, разрывает. Из щели в шлеме хлещет кровь. Он падает на спину, тяжело, неуклюже.
Второй отступает. Я иду на него. Он поднимает руку:
– Стой, путник! – говорит он почти ласково.
Я знаю твоё уязвимое место, сволочь. Два выстрела подряд, перезарядка, ещё два выстрела. Он падает. Все пули попали в цель. Через доспехи прорвалась только одна, но этого достаточно.
