Наталья Болдырева - Два сердца Дио
– Он начал откачивать энергию глаза, вливая ее в толпу, – за Флегонта ответил Март. – Ты бы видел, что творилось на арене! – добавил он, и в его голосе Дио почудилось восхищение.
– А потом начался сдвиг. Убейте его, – повторил Флегонт без прежней своей убежденности.
– Он должен жить. – Март склонился, убрав со лба Дио взмокшие волосы и заглянув ему в глаза. – Он нам нужен. Помещение экранировано, так что здесь он больше не опасен. Тесак, ты можешь пересадить ему сердце?
Лекан шагнул в сторону и не увидел ужаса, мелькнувшего в глазах Дио.
– Легко. – Раздался щелчок зажигалки, и воздух наполнился удушливым сигаретным дымом. – Пара помощников, материалы из моей лаборатории, и часа через четыре я его прооперирую.
Дио захрипел, силясь повернуть голову.
– Кажется, ему не нравится эта затея, – Тесак оставался как всегда невозмутим. – Зафиксируй его, Март. Ему достанет силы и упорства убить себя раньше.
– Он нас слышал?! – переполошился Флегонт.
– Пойди лучше узнай, что там с Леком. – Март захлестывал конечности Дио ремнями. – Извини, – сказал он, окончив.
«Ненавижу тебя», – подумал Дио.
Глава 15
Операция состоялась лишь под утро и заняла больше девяти часов. Тесак сделал так, чтобы Дио слышал все происходящее в комнате. Дио исключал возможность ошибки. Тесак туго знал свое ремесло и использовал свое искусство, чтобы позволить Дио прикоснуться к некоторым тайнам слуг Схарма. И хотя Дио не чувствовал боли, те несколько часов, что он провел под наркозом, стали самыми ужасными часами его жизни. Осознание необратимости происходящих с ним изменений и невозможность им противостоять сводили с ума. Не в силах пошевелить хотя бы пальцем, он мог лишь следить за своим постепенным превращением в тварь.
Тесак использовал материалы из своей лаборатории, это значило, что Дио пересаживали сердце одного из пойманных им же самим леканов. У Тесака хранился достаточный запас сердец: товар этот не пользовался спросом. Гораздо больше ценились глаза, дарящие невероятную зоркость, тонкие слуховые механизмы, позволяющие слышать писк комара на расстоянии в несколько метров, желудки, способные переваривать любую дрянь… Дио слышал, как Тесак выбирает ему новое сердце, нахваливая Марту свою коллекцию, перечисляя достоинства и недостатки каждого. Лекан ассистировал Тесаку, но говорил мало и скупо, обходясь короткими рублеными фразами. Зато Флегонт болтал много и без передышки, и этого вполне хватило, чтобы уяснить себе кое-что о целях схарматов.
Схарм, которого Дио всегда считал кем-то вроде Губителя: богом, пугалом, священным оракулом – обрел вдруг реальные черты. Даже Март, вяло переругиваясь с Флегонтом, говорил о нем словно о человеке, действительно томящемся где-то в заточении. А Лек выступал проводником его воли.
Это многое объясняло. Дио и раньше догадывался, что во главе всей схарматской клики стоит этот плешивый одутловатый человечек с пронзительным взглядом серо-голубых глаз и неприятным холодком, исходящим от сердца. Теперь, когда он был в этом уверен, становилось ясно, почему Губителям платили так дорого за останки механизмов, найденных на руинах Города, и зачем схарматам был нужен завод. Мастер Слова, кому бы он ни служил, мог бы приносить пользу, лишь занимаясь тем, к чему был призван: созданием удивительных машин, обладавших зачатками разума, способных выполнять простейшие команды. Величайший из всех мастеров Слова, сумевший соединить живое и мертвое, служил Схарму, создавая неуязвимых солдат, силами которых рассчитывал уничтожить последователей какого-то Ордена Равновесия.
Все это мало волновало Дио. Гораздо больше его заботила собственная судьба. Он хотел знать, зачем вдруг так понадобился схарматам, что его жизнь теперь беспокоила Марта даже больше, чем жизнь Лека, а Флегонт, еще недавно требовавший его смерти, вдруг сам пришел проследить за ходом операции. Дио так до конца и не понял, что именно произошло с ним на арене. Никогда раньше он не испытывал ничего подобного, никогда раньше ему не удавалось инициировать настоящий, полномасштабный сдвиг. Но этот ток силы, нечаянно пойманный и перенаправленный им в иное русло, предназначался Леку, а вернее тому, что Флегонт называл Глазом Схарма. И теперь мастер Лек балансировал на грани между жизнью и смертью. Глаз Схарма, артефакт, позволявший Леку общаться со своим невесть где заточенным хозяином, требовал чудовищное количество энергии, и после того, как Дио опустошил его весь, тот тянул из Лека его жизненные силы. Мастеру Слова мог бы помочь лишь новый бой на арене, но, смертельно напуганный начавшимся сдвигом, Город не спешил возвращаться под крыши ангаров. Требовалось время, которым схарматы не располагали совершенно. С каждым часом Леку становилось все хуже. Флегонт боялся, что Лек умрет. Он говорил об этом громким зловещим шепотом.
Пытаясь хоть на миг отвлечься от того, что с ним происходит, забыть и не думать о ставшем вдруг явью кошмаре, Дио живо представлял себе, как взмывают на лоб брови Флегонта, как распахиваются от ужаса его глаза. Флегонт зависел от Лека. В схарматской верхушке было достаточно людей гораздо более умных, смелых и амбициозных. Флегонт стоял у власти волей Лека, и теперь положение его серьезно пошатнулось. Но даже он оставил хозяина, которому верно служил, чтобы прийти и самому посмотреть, как Тесак будет пересаживать Дио сердце.
Они переговаривались с Мартом о чем-то на языке, которого Дио не знал. Забываясь, Флегонт переходил порой на всеобщий, но, отвечая ему, Март неизменно возвращался к тому отрывистому гортанному наречию, что Дио слышал уже однажды. А это могло означать только одно. Март не доверял Тесаку. То ли он догадывался о том, что Дио, возможно, их слышит, то ли просто не хотел, чтобы Мясник узнал нечто, не предназначенное для его ушей. Двух мертвых тварей, стоявших «на подхвате» и бессловесно выполнявших короткие приказы Тесака – подай, придержи, зажми, – Дио в расчет не брал. Преданность мертвых леканов своим хозяевам давно уже стала притчей во языцех. Как бы там ни было, выводы не утешали. Лекан оставался загадкой, и веры ему не было. Дио понял, что предпочел бы не сталкиваться с ним больше, чтобы не запутаться окончательно в паутине лжи. Тот же Флегонт выглядел много понятнее и проще. Его поступками руководил страх.
Дио знал, что такое страх.
Он не чувствовал холодные наперстки датчиков на пальцах Тесака, но мог видеть беленый потолок комнаты, когда Март оттягивал ему веко, заглядывая в глаза. Тело воспринималось словно чужое. Отсутствие боли лишь усиливало иллюзию, будто все это происходит не с ним. Лишь по коротким обрывкам фраз он догадался, что ему вскрыли грудную клетку. Звякали, ударяясь об эмалированные миски, хирургические инструменты, невнятно бормотал Тесак, шумел аппарат искусственной вентиляции легких. Ровно, мерно, в такт замедленному под действием введенных препаратов пульсу раздавался сигнал прибора, фиксирующего каждый удар сердца Дио. «Бьется. Еще бьется. Еще бьется», – как будто бы говорил он, и с этой мыслью еще можно было жить, не думая о предстоящем. Звук успокаивал. Бьется. Еще бьется. Еще бьется…
– Флегонт, готовься. Скоро. – Голос Марта был сух.
Если бы Дио мог, он распахнул бы глаза. Если б он мог, он закричал бы во всю силу легких.
– Тесак! Что с ним?!
«Что со мной? Что со мной?!» Невозможность пошевелиться сводила с ума. Но если Март заметил, значит, тело еще как-то слушалось его. «Бьется. Еще бьется. Еще бьется» – всю свою волю Дио сконцентрировал на этом монотонном размеренном ритме, и ему показалось, что музыка пульса чуть ускорила свой бег.
– Тесак! – Имя ударило как плеть.
Флегонт забормотал вдруг быстро и неразборчиво, словно боясь не успеть. Забирал все выше и выше, пока не сорвался на крик. Стоя прямо над Дио, он вопил что-то на чужом языке, и гортанные на выдохе, на вдохе слова превращались в визг.
– Спокойно, спокойно, спокойно, – приговаривал Тесак, и голос его звенел от напряжения. Почти так, как звенел, непрерывно, пронзительно, на одной ноте, сигнал прибора, фиксировавшего ритм сердца. «Все, – понял Дио, разом сбрасывая нечеловеческое напряжение последних секунд. – Все…»
– Все! – сказал Март с нескрываемым торжеством в голосе. – Все.
Флегонт замолк вдруг. И во внезапно обрушившейся тишине прозвучал сигнал, возвестивший о первом ударе нового сердца Дио.
Из наркоза он выходил очень долго и очень мучительно. Ломило все тело, болела спина. Першила гортань, поврежденная интубационной трубкой. Страшно хотелось пить, но Тесак не давал ему воды. «Заблюешь мне все», – ворчал он. Тесак был порядком зол и на Дио, и на себя. За то, что, зная Дио, не предусмотрел этой его выходки, за то, что сам испугался произошедшего и дал такую дозу анестетиков после внезапного приступа, что едва не отправил пациента на тот свет.
