Антон Корнилов - Урожденный дворянин. Защитники людей
– Ты чего? – изумился мужик, отступив на шаг. – Ты дурак, что ли? Чего ржешь, идиотина?
И тут подоспел Мансур. В полутьме он казался еще огромней.
– Дай-ка мне, э! – спокойно прогудел он, схватил пистолет за ствол и дернул его на себя с такой силой, что мужик – не разожми он пальцев – точно лишился бы руки. – Так себе машинка… – констатировал Разоев, повернув оружие к свету фонаря. – Дерьмо пластиковое. Держи, Никита, трофей… Если ворон пострелять захочется – пригодится.
Сунув Ломову пистолет, Мансур одной рукой придержал за шиворот разоруженного агрессора, у которого вдруг ослабели колени настолько, что он стал оседать к земле, а другой – поманил маячившего в отдалении обладателя ружья:
– Сюда иди, э!
Тот, с ружьем, нерешительно двинулся было к Мансуру, но уже через пару шагов одумался, резко развернулся и кинулся наутек. Ружье, оброненное в ходе поспешного отступления, при соприкосновении с асфальтом издало гулкий и легкий стук, оказавшись – как тут же догадался Никита – никаким не ружьем, а всего-навсего бейсбольной битой.
– Домой пошел, – покачал головой вслед беглецу Мансур. – Кушать захотел, наверное… Ну, выходит, с тобой одним разбираться будем… Так кто, ты говоришь, козел?.. Это мой брат козел, да?
Ломов отошел в сторонку, закурил, с досадой заметив, как дрожат до сих пор пальцы. Чувство громадного облегчения, которое он испытал, когда понял, что перед ним не хладнокровный убийца, а всего лишь дворовый хам, стремительно истаивало.
«Испугался ведь я, – подумал он. – Факт – испугался. Так внезапно все произошло… И смеяться еще принялся, как истеричка. На глазах у Мансура, черт возьми…»
– Каждый день сюда приезжать буду, – втолковывал тем временем трясущемуся мужику Разоев. – Понял, э? Каждый день буду приезжать и проверять – где твоя колымага позорная стоит. Кстати, где она стоит? Которая? Вот эта? Если я ее во дворе хоть раз еще увижу, прыгать буду на ней, пока только колеса не останутся. А колеса тебя сожрать заставлю. Понял, э?
– По… по-по… – силился выговорить мужик.
– Хорошо, что по-по… – одобрил Мансур. – Теперь беги домой. И не греши больше.
Задав направление движения легким пинком, от которого мужик отлетел едва ли не на середину двора, Мансур обернулся к Ломову:
– Готово дело, Никита! Боевая задача выполнена!
– Спасибо, – сказал Никита и немедленно спохватился – еще подумает, чего доброго, что он притащил его к своему дому специально, чтобы разобраться с местными хулиганами. – Ты извини, Мансур, за беспокойство… Я и не думал, что так выйдет.
– Это ты извини, – вдруг смущенно пожал плечищами Мансур.
– За что?
– Я тебе немного того… Дверь в машине отломил, когда вылезал. Кто, слушай, такие тачки придумывал, э? – всплеснул он руками. – У автомобиля четыре двери должны быть, а не две! Человек с достоинством должен выходить-заходить! А не извиваться, как гусеница!.. Но я мамой клянусь – завтра же отвезу твою ласточку на станцию к землякам, они до вечера все исправят!
– Ладно!.. – махнул рукой Ломов. Ему сейчас меньше всего хотелось думать об отломленной дверце. – Я домой сбегаю и вернусь быстро.
– Я с тобой! Я телохранитель или кто? Вдруг в подъезде еще какие-нибудь шакалы притаились?
Никита на секунду предположил, что на одной из лестничных площадок и впрямь найдутся столь ожидаемые разохотившимся кавказцем «шакалы» – какие-нибудь малолетние оболтусы, изредка собирающиеся то в одном, то в другом подъезде дома. А ну как Мансур с энтузиазмом ринется устранять и эту «опасность»? Ох, стыдобища…
– Никаких шакалов! – замотал головой Ломов. – Ты лучше машину посторожи. Как она без двери-то? Райончик у нас – сам знаешь, какой.
– Ну, посторожу, – согласился Разоев не без колебаний.
– И пукалку эту забери. У меня своя есть. Посерьезней.
Отдав пистолет, Никита скорым шагом направился к подъезду. Взлетев на свой этаж, он остановился перед дверью, расстегнул кобуру, достал пистолет. Стараясь действовать потише (акустика пустого подъезда многократно усиливала звуки, превращая легонький стук в устрашающий грохот), привел пистолет в боевую готовность. Затем потянул легонько дверь – заперто.
– Ну, ребята, попробуйте меня взять… – пробормотал он и тут же легонько поморщился от воспоминания о недавнем инциденте во дворе. – Я теперь наготове!
Он сунул ключ в замочную скважину, провернул… Утвердившись на пороге, выставил впереди себя пистолет, прислушался.
Тихо. Вроде, никого… Никита шагнул в прихожую, захлопнув за собой дверь.
Сразу стало очень темно. Ломов привычно шлепнул ладонью по стене, попав с первого раза по выключателю. Тот податливо щелкнул, но тьма в прихожей так и осталась тьмой. Это, впрочем, нисколько не напугало Никиту.
– Перегорела опять, зараза… – пробормотал он, задрав голову к невидимой лампочке. – Вот тебе и энергосберегающие… Каждую неделю менять приходится…
Шурша ладонью по стене, он двинулся вперед. Пистолет Никита все-таки не убирал, правда, нес его, подняв дулом кверху, – не в кого было ему целиться в кромешной темноте.
Через несколько шагов он больно наткнулся на что-то грудью.
– Да что за день-то!.. – громко пожаловался Никита, схватившись за ушибленное место.
Под пальцами почему-то мокро хлюпнуло.
И в это же мгновение Ломов сообразил, что нет в его прихожей ничего, на что он мог бы наткнуться по пути к гостиную.
Понимание того, что произошло, взрезало его мгновенно и страшно, как рыбацкий нож распарывает бьющуюся в руках добычу от жабер до хвоста. Он подался назад, попытавшись выстрелить перед собой, но рука отчего-то отказалась подчиниться. Пистолет, ставший вдруг неимоверно тяжелым, тут же с громким стуком упал на пол.
«Как же так? – беспомощно подумал Никита. – Не успел ничего понять, даже испугаться не успел. Даже ничего почти не почувствовал. И уже – все…»
Ноги его утратили силу резко и безнадежно, будто из них вынули кости. Никита Ломов сполз по стене на пол. Дышать стало трудно: чтобы сделать вдох, приходилось напрягать горло. Поразительно – боли не было совсем. Только саднило в груди в том месте, где Никита комкал слабыми пальцами быстро пропитывавшийся горячей влагой свитер.
«А где же… они?» – трепыхнулась мысль.
Словно ответом на беззвучный вопрос в темноте гостиной бледно засиял круг белого света. Никита попытался прикрыться от ударившего в глаза луча, но рука не подчинилась. Луч скользнул по нему вниз, осветил неуклюже подломившиеся ноги, жирно блеснул на порядочной уже черно-красной луже, натекшей из-под куртки.
Короткий шепоток сунулся из гостиной в прихожую, и рядом с первым световым кругом вспыхнул второй. Еще один луч, ощупывая, прошелся по Никите.
«Да что же это?! – заорал без голоса Ломов. – Вот это – конец? Как же все-таки… нелепо… Глупо!..»
Он задвигал ногами по полу, силясь подняться. Превозмогая тошнотворную слабость, приподнял-таки руку, потыкал негнущимися пальцами пол рядом с собой – в безнадежной попытке отыскать пистолет. Распялил рот, страстно желая закричать, доказывая кому бы то ни было: этим… или самому себе – что в нем еще осталось жизни хотя бы на крик.
– Приткни его, приткни! – услышал он встревоженный шепот. – Так голосить будет – соседей взбаламутит!..
Эту тревогу Никита встретил с удивительно острым наслаждением.
«Боятся… – утвердился он. – Боятся они нас. Потому и убивают…»
А потом глаза его закрылись сами собой, и под тяжелеющими веками побежали события сегодняшнего вечера – почему-то задом наперед. Вот улепетывает, боясь оглянуться, перепуганный сосед, так не отвоевавший права на собственное парковочное место. Вот Мансур Разоев, морщась, вталкивает громоздкое свое тело на заднее сиденье «восьмерки». Вот бухгалтер Алевтина Юрьевна, прижимая ладони к нарумяненным щекам, сочувственно качает фиолетовой шапкой волос. Вот он сам, Никита Ломов, произносящий нехотя и не ожидая понимания:
– Ничего нет нелепого в смерти. На войне солдаты гибнут, и никто не говорит: мол, глупо и ни за что…
* * *– А ты молоток, Гусь… – прозвучало из темноты гостиной. – Качественно сработал. Ну да, у тебя ж опыт есть – людей гасить в прихожей. Тебя ж за такую же мокруху прихватили граждане начальники, да? И, чтоб от зоны отмазать, на крючочке подвесили… Кого ты мочканул тогда по дури, ты рассказывал? Девку, что ли, какую-то?
– Кончай, Шаха! – взволнованно пропыхтел тот, кого назвали Гусем. – Лучше посмотри: откинулся он или нет еще?
– Сам и посмотри.
– Да не могу я покойников трогать!
– Во дает! На самом два жмура висит, а он барышню из себя строит! Не Гусь ты, походу, а Гусыня!
– Посмотри, Шаха, трудно, что ли?..
– Ладно, гляну, не истери…
Именуемый Шахой покрутил светящийся глаз налобного фонарика, поставив мощность на максимум. И направил окрепший луч на неподвижное лицо Никиты:
