Игорь Колосов - Идущий
Он не прошел и половины деревеньки, когда рядом пронеслась уродливая тень, встряхнувшая неподвижный сиреневый воздух. Летучая мышь нашла его в который раз. Дини пожалел, что не принял предложения стариков. Проведи он у них ночь, глядишь, за следующий день получилось бы оторваться от назойливого существа. Летучая мышь, напугав его, снова исчезла, но мальчик не испытывал по этому поводу иллюзий. Он ведь собирался ночевать в лесу.
Он остановился у этого дома на окраине селения, забыв про летучую мышь, забыв о стремлении поскорее покинуть деревеньку.
– Ты не здешний? – спросила женщина.
Дини показалось, что она только что плакала. Он покачал головой, отступив на один шаг, хотя в хозяйке, как и в самом доме, не было ничего настораживающего.
– Голодный?
Мальчик кивнул, спохватившись, испытал мгновенный стыд и замотал головой. Женщина восприняла это по-своему.
– Зайди, я накормлю тебя. Еды немного, но кое-что есть.
Дини сделал шаг к крыльцу, отступил назад.
– Спасибо, тетя. Меня уже покормили.
Она улыбнулась.
– Зайди, не бойся. Даже если ты не голоден, никогда не помешает покушать плотно. Особенно одинокому мальчику. И негоже идти ночью по лесу.
В ее голосе послышалось усилие, которое она прилагала, чтобы не разрыдаться. У нее что-то случилось. Горе с кем-то из близких. Дини не мог ей отказать. И еще он вспомнил о летучей мыши. Вряд ли тварь потеряет его окончательно, раз уж прилетела за ним в деревню, но это был хоть какой-то шанс.
Вслед за женщиной Дини вошел в дом.
2
Когда хозяйка усаживала его за стол, она тихо сказала:
– Не смотри туда.
Это относилось к чему-то, что находилось в дальнем, самом темном углу большой комнаты, из которой и состоял этот дом.
Женщина поставила перед ребенком миску, наполнила ее жиденькой, но вкусно пахнущей кашицей, положила рядом кусочек пшеничной лепешки. Самый дорогой сорт хлеба в этих местах. Дини заставил себя смотреть перед собой. Родители учили его правильно вести себя в гостях. Если хозяева что-то просят, это надо выполнить в первую очередь.
Поначалу это оказалось несложно.
От каши, на вид не очень аппетитной, пахло сказочно, и этот аромат с легкостью отогнал любопытство, замешанное на едва уловимой тревоге. Дини понял, что его нельзя назвать сытым. Он лишь приглушил голод благодаря старикам, живущим на другом конце деревушки. Пока он ел, женщина дважды отходила к темному углу, и Дини догадался, что там стоит топчан, на котором… кто-то лежит.
Когда мальчик вычистил миску остатком лепешки, женщина что-то сказала лежащему, и ее голос переполнила скорбь. Дини не смог отводить глаза и посмотрел на женщину. Она стояла подле ребенка, мальчика чуть младше самого Дини. Он почувствовал, что мальчик тяжело болен.
Ему стало не по себе. Примешивался стыд. У этой милой женщины ребенок, наверное, при смерти, но она пригласила в дом чужого. Не просто пригласила. Накормила, предложила ночлег. Дини почувствовал сильное желание что-нибудь для нее сделать.
Женщина подошла к нему.
– Покушал?
Дини кивнул.
– Спасибо вам большое. Очень вкусно.
– Ты можешь спать здесь, – она указала на кровать, стоявшую в противоположном от топчана углу.
Дини встал из-за стола, не выдержал и спросил о том, что его терзало. Мать говорила ему: не бойся задавать вопросы, не бойся показаться смешным, особенно, если это продиктовано не праздным любопытством.
– Скажите, там… ваш сын?
Она опустила глаза, кивнула.
– Он заболел?
На щеке у женщины блеснула слеза. К ней присоединилась вторая.
– Заболел. Ложись, поздно.
Дини не колебался. Он не заметил, как сами собой вырвались слова:
– Можно я подойду к нему?
Женщина вскинула голову, промолчала. Возразить ей помешали неожиданность и удивление. Пока она осмысливала происходящее, Дини оказался подле топчана.
И встретил взгляд глаз на исхудавшем, подернутом болью лице.
3
От ребенка исходил жар. Дини почувствовал это прежде, чем опустился перед ним на колени.
Сказать, сколько мальчику лет, было сложно. Реальный возраст искажали худоба и одеяло, скрывавшее тщедушную фигурку. У мальчика повышалась температура. Дини почему-то знал, что у сына хозяйки жар усиливался под вечер, под утро же температура сильно падала. Дини не смог бы объяснить, откуда взялось это знание, но сейчас он об этом не задумывался. Его приковал вид ребенка.
В свете нескольких свечей лицо казалось покрытым прозрачной шершавой пленкой. Белки глаз нездорово блестели. Во всем теле, в позе, в блеске глаз, даже в каплях потах читалась боль.
Дини нащупал руку мальчика. Пальцы с неожиданной силой сомкнулись вокруг его запястья. При этом мальчик не шевелился, только рука. Боль цепко держала его. Капли пота на лбу уплотнились.
Он обречен, шелохнулось в сознании Дини. Обречен и знает об этом. Мать не смогла бы скрыть это от него. Она не могла вызвать лекаря из ближайшего города, медицина нынче – удел избранных. Знахари, берущие меньше, есть далеко не в каждой деревне, но и они – лишь простые смертные и не могут творить чудеса. Сейчас развелось столько болезней! Некоторые из них поначалу не опасны и являют свою сущность, когда становится слишком поздно. Болезни – бич последних десятилетий, по-своему они опаснее недостатка пищи, опаснее многочисленных банд, произвола баронов.
Дини с нежностью смотрел на мальчика, ощущая в душе что-то странное, как если бы он должен был и мог поскорее придумать какой-то спасительный выход.
Между лопаток возникло покалывание, похожее на покалывание в ноге, если ее отсидеть. Мириады иголочек вонзались в кожу, рождая сеточку легко переносимой боли. Покалывание распространилось на шею и затылок. Дини чувствовал волнение стоящей за его спиной женщины, чувствовал, как она хочет сказать, что ее сын умирает, что пусть он поспит, и мальчику лучше отойти и тоже поспать.
Вместо этого женщина шагнула к сыну, отерла ладонью пот с лица. И отступила.
Дини опустился на колени рядом с больным. Ребенок, в глазах которого мелькнули удивление и надежда, ослабил хватку, и Дини высвободил руку. Подушечками пальцев он коснулся тела ребенка, медленно, осторожно. Даже сквозь тонкую, пропитанную потом ткань рубашки Дини почувствовал, какая горячая кожа на груди мальчика.
Пальцы медленно спустились ниже, к его животу. Глаза больного расширились, дыхание замедлилось. Дини испытал странное ощущение: мальчик, поедавший его взглядом, удалялся, и одновременно Дини погружался в него. Он не знал, что именно делает, он как будто отдался течению невидимой реки, и его несло, несло. Покалывание, слегка усилившись, породило ощущение припекающих солнечных лучей, завладело им полностью, погружая в транс. Дальнейшее Дини воспринимал отстраненно, словно только наблюдал за происходящим.
Теперь рука ощупывала тело более требовательно и тщательно. Она опустилась еще ниже, к паху. Здесь пальцы нащупали опухоль, она вздулась так, что не вмещалась в руку. Дини не заметил ее сразу только потому, что живот мальчика прикрывало одеяло. Наощупь образование было мягким, таким же горячим, влажным, как и все тело, но даже с такой маскировкой оно не могло скрыть свою чуждую суть.
Опухоль грозила убить мальчика. Она посылала во все органы тела потоки боли, ей не надо было расти до невероятных пределов. Опухоль закончила рост, теперь она просто высасывала жизненные силы, беспощадно, с монотонностью запущенного механизма.
Дини накрыл ладошкой бугор чуждой плоти, мягко, почти с робостью, как предмет, принадлежащий сейчас другому, но который он хотел бы забрать с собой.
Женщина прижала руки к груди и наблюдала происходящее расширенными глазами.
Дини почувствовал, как покалывание потоком крохотных насекомых переходит в левое плечо, в руку, в ладонь. Руку обжигало, будто он опустил ее в горячее тесто, но боли почти не было. Его глаза стали медленно закрываться.
В этот момент краем глаза Дини увидел нечто, напоминавшее тончайшую паутину или прозрачную ткань. Казалось, прозрачная ткань делила комнату на две части, абсолютно похожие, как зеркальные отражения.
Дини вздрогнул, глаза распахнулись шире. Все было по-прежнему, ни прозрачной ткани, ничего. Короткая пауза, и он вновь сосредоточился на больном мальчике.
Продолжая держать руку на мерзком образовании, Дини закрыл глаза.
4
В доме было тихо.
Женщина в центре комнаты изредка отрывала взгляд, обращенный на своего сына, чтобы с благоговением посмотреть на маленького гостя. Горела только одна свеча, и лица детей укутало мягким, теплым полумраком, уже не пропитанным, как прежде, угрозой. Женщина стояла и наслаждалась ощущением таявшего внутри льда, который, скапливаясь, грозил задушить ее раньше, чем она увидит смерть сына.
