Стивен Эриксон - Память льда. Том 2
Трое мужчин ещё некоторое время разглядывали открывшуюся картину, затем вернулись к остальным. Вперёд скользнули взводные сержанты. Началось совещание.
Штырь, тот самый солдат, который сопровождал Парана, заговорил первым:
— На позициях средняя пехота, — прошептал он. — Два небольших отряда, судя по паре знамён…
— Две сотни, — согласился Тротц. — Остальные в палатках, больные и раненые.
— Я бы сказал, в основном больные, — ответил Штырь. — Судя по запаху — дизентерия. Эти паннионские офицеры куска навоза не стоят. Больные драться не будут, что бы мы ни делали. Думаю, все остальные в городе.
— За воротами, — проворчал Тротц.
Паран кивнул.
— А перед ними — множество трупов. Может, тысяча, может, больше. На самих воротах баррикад нет, и стражи я не видел. Самонадеянность победителей.
— Надо пробиться через среднюю пехоту, — пробормотал сержант Мураш. — Штырь, как у тебя и твоих сапёров с морантской взрывчаткой?
Коротышка ухмыльнулся.
— Снова осмелел, а, Мураш?
Сержант сердито глянул на него.
— Мы же тут воюем, разве нет? Отвечай на вопрос, солдат.
— У нас её много. Хотя неплохо было бы иметь парочку таких бомбомётов, какие Скрипач делает.
Паран моргнул, а затем вспомнил огромные арбалеты, которыми Скрипач и Вал увеличивали дальность «руганей».
— Может, у Вала есть? — спросил он.
— Он, дурак, его сломал. Нет, мы забросим парочку «руганей», но только для затравки. Сегодня будет «шрапнель». От «горелок» слишком много света, тогда враги увидят, как нас мало… «Шрапнель». Пойду, соберу парней и девиц.
— Я думал, что ты маг, — пробормотал Паран, когда Штырь направился к стоявшим позади взводам. Тот обернулся.
— Так и есть, капитан. Но я ещё и сапёр. Смертоносное сочетание, а?
— Для нас смертельное, — парировал Мураш. — Это, и твоя проклятая рубаха…
— Эй, выгоревшие куски отрастают — видишь?
— За работу, — прорычал Тротц.
Штырь принялся собирать взводных сапёров.
— Значит, просто прорвёмся, — сказал Паран. — С «шрапнелью» сложностей не должно возникнуть, но тогда враг сомкнётся за нами с флангов…
Штырь вернулся как раз вовремя, чтобы крякнуть и сказать:
— Для этого мы и затравим «ругань», капитан. Две капли на воск. Десять ударов сердца. Команда «бегите!», и когда мы её заорём, именно это вам и надо делать, причём быстро. Если, когда она взорвётся, будете меньше, чем в тридцати шагах, — вас на фарш порвёт.
— Готовы? — спросил Штыря Тротц.
— Да. Нас девятеро, рассчитывайте, что мы прорубим путь в тридцать шагов шириной.
— К оружию, — скомандовал баргаст. Затем Тротц потянулся, схватил Штыря за рубаху, притянул ближе и оскалился. — И чтобы без ошибок.
— Без ошибок, — согласился солдат, расширившимися глазами глядя на заострённые зубы Тротца, оказавшиеся в тревожной близости от своего лица.
Через мгновение Штырь и его восемь товарищей уже двигались к заставе, словно бесформенные тени в дождевиках с капюшонами.
Паран снова ощутил присутствие. Он мысленно делал всё, что мог, чтобы оттолкнуть его. Кислота в желудке бурлила, нашёптывала обещание боли. Капитан глубоко вдохнул, пытаясь успокоиться. Если скрестятся мечи… Это будет впервые. Моя первая битва за всё это время…
Вражеские пехотинцы сидели группами — по двадцать с лишним человек у каждого из ряда костров на единственном в лагере возвышении — бывшей просёлочной дороге, которая шла параллельно городской стене. Паран прикинул: полосы в тридцать шагов шириной достаточно, чтобы перебить бомльшую часть трёх групп. И останется сотня с лишним паннионцев, способных дать отпор. Если среди них есть толковые офицеры, дело может обернуться худо. Хотя, будь там толковые офицеры, лагерь выглядел бы совсем иначе…
Сапёры припали к земле. Капитан больше не видел их. Перехватив меч поудобнее, он глянул через плечо, проверяя, как там остальные «мостожоги». Хватка была впереди, болезненно морщилась. Паран как раз хотел спросить, что случилось, но тишину ночи разорвали звуки взрывов. Капитан обернулся.
Тела корчились в свете рассыпавшихся костров.
Тротц издал заливистый боевой клич.
«Мостожоги» рванулись вперёд.
Взорвались ещё «шрапнели», теперь по бокам, отбрасывая растерянных солдат на соседние костры.
Паран увидел, как тёмные фигуры сапёров сошлись впереди, присели среди мёртвых и умирающих паннионцев.
Арбалеты звякнули в руках дюжины «мостожогов».
Зазвучали крики.
Вслед за Тротцем «мостожоги» добежали до мертвецкой дороги, миновали сгорбившихся сапёров: все, как один, готовили более крупные бомбы — «ругань». Две капли кислоты на восковую затычку в глиняной гранате.
Многоголосое приглушённое шипение.
— Бегите!
Паран выругался. Внезапно десять ударов сердца показались мгновением. «Ругань» была самой сильной из всего разнообразия морантской взрывчатки. Одна такая бомба могла сделать непроходимым перекрёсток четырёх улиц. Капитан побежал.
Сердце чуть не остановилось у него в груди, когда Паран посмотрел на ворота впереди. Тысячи трупов зашевелились. Проклятье. Это не трупы. Спящие. Эти ублюдки спали!
— Ложись-ложись!
Команда была малазанской, голос принадлежал Валу.
Паран замешкался ровно настолько, чтобы увидеть, как Штырь, Вал и другие сапёры догоняют их… чтобы метнуть «ругани». Вперёд. В скопившихся между ними и воротами тенескаури. Затем сапёры рухнули на землю.
— О, Худ! — Капитан бросился вниз, скользнув по мокрому песку, выпустил меч и зажал уши руками.
Земля выбила воздух из его лёгких, подбросила ноги в воздух. Он опрокинулся в грязь на спину. Паран начал перекатываться, когда впереди взорвалась «ругань». Он закувыркался от ударной волны, сверху посыпался град кровавых ошмётков.
Что-то большое упало рядом с головой Парана. Он открыл глаза и увидел бёдра человека — только бёдра, зияющую мокрой чернотой полость, в которой должны были быть кишки. Ляжек не было, их оторвало по суставу. Капитан смотрел.
В ушах звенело. Он чувствовал, как из носа течёт кровь. Грудная клетка болела. Отдалённые крики наполнили ночь.
Чья-то рука ухватила его за ворот плаща, поставила на ноги.
Молоток. Целитель приблизился, вложил меч ему в руки и прокричал слова, которые Паран еле расслышал:
— Быстрей! Все отсюда бегут к Худовой матери! — И толчком отправил капитана вперёд.
Глаза Парана видели, но разум отказывался осознавать разрушения с обеих сторон дороги, по которой он сейчас мчался к северным воротам. Он чувствовал, как отключается изнутри, даже спотыкаясь и продираясь через человеческие останки… отключается как раньше, несколько лет назад, на дороге в Итко-Кане.
Десница мести недолго оставалась холодной. Любая душа, в которой сохранилась хоть толика человечности, не могла не увидеть реальность за жестоким приговором, каким бы справедливым он поначалу ни казался. Бледные, мёртвые лица. Изломанные тела в неестественных, невозможных позах. Разрушенные жизни. Месть поднесла зеркало ко всякой жестокости — и в отражении понятия добра и зла размылись, утратили всякий смысл.
По сторонам капитан видел бегущих солдат. Затрещали несколько «шрапнелей», ускоряя бегство.
«Мостожоги» заявили врагу о себе.
«Мы равны им в расчётливой жестокости, — понял капитан на бегу. — Но это война нервов, в которой никому не победить».
Безраздельная тьма ворот поглотила Парана и его «Мостожогов». Сапоги заскользили, когда солдаты остановились после безумной гонки. Припали к земле. Перезарядили арбалеты. Ни слова.
Тротц выбросил руку и притянул Вала поближе. Баргаст жёстко встряхнул сапёра, и собрался с размаху швырнуть на землю. Вскрик Штыря остановил его. В конце концов, у Вала был кожаный мешок, полный взрывчатки. Лицо Вала всё ещё представляло собой огромный синяк после нежностей Дэторан. Он выругался.
— Выбора не было, обезьяна!
Паран услышал эти слова. Уже лучше. Он не был уверен, на чьей он стороне сейчас, но правда заключалась в том, что это не имело значения.
— Тротц! — рявкнул он. — Теперь что? Если будем ждать здесь…
Баргаст проворчал:
— В город, тихо.
— В каком направлении? — спросил Мураш.
— К Пленнику…
— Хорошо, но что это?
— Светящаяся цитадель, идиот тупоголовый.
Они продвинулись вперёд, из-под мрака арочного прохода на площадь прямо за ним. И замедлили шаг, когда мерцающее пламя пожара высветило ужасную картину впереди.
Здесь была безжалостная бойня, а затем — пир. Булыжники были покрыты костями, порой обглоданными, а порой — алыми и влажными, с остатками плоти и сухожилий. И две трети мертвецов, насколько капитан мог понять по форме и одежде, принадлежали захватчикам.
