Антон Орлов - Западня для ведьмы
– Кто бы ни сделал, нечего было ротозейничать, – подытожил он сухо. – Это позорище снять, и чтобы через четверть часа тут висел пристойный девиз.
– На обратном пути проверим! – зловещим тоном поддержал его Харвет.
Маги двинулись дальше, но больше никаких нарушений в шатровом городке не обнаружили. Удостоверившись, что команда первого амулетчика распоряжение выполнила, они повернули с площади в ту сторону, где высился Дворец Собраний, сверкающий в лучах вечернего солнца белой колоннадой и золоченым шпилем на куполе.
Дирвен устроился в углу на потрепанной сурийской подушке. Перед ним стояла на специальной подставке деревянная рамка с несколькими парами крючков, на которых были подвешены железные цепочки разной толщины.
Первый амулетчик отдавал приказы «Рвущему цепи, рушащему стены»: порвать все цепочки, порвать все, кроме предпоследней, порвать каждую четную, порвать все, кроме третьей сверху… Лопнувшие он заменял на целые, ему выдали для тренировок полную шкатулку расходного материала.
Он уже достиг в этом деле совершенства. И стенки игрушечных домиков он сокрушал с идеальной точностью. Теперь ему не терпелось дождаться окончания этих дурацких торжеств, чтобы опробовать «Рвущий – рушащий» в полную силу. Дирвен не сомневался, что радиус покрытия у него будет не меньше двух десятых шаба. Во всем, что касалось работы с амулетами, с ним никто не мог сравняться.
«Кто много старается – тот многого добивается» – ха, это для всяких там Веселых Чижиков и Прилежных Кроликов. А если у тебя дар, каким обладают единицы на миллион, остальные могут хоть из кожи вон лезть, все равно того же самого не добьются.
Тем обидней, если тебя не пожелали вознаградить по заслугам. Например, не пускают посмотреть на куджарха. Всем можно, тебе нельзя, хотя по справедливости должно быть наоборот.
Чижики опять трепались о женщинах. Одному больше нравились блондинки и рыженькие, другому – брюнетки, а третьему – все равно какие, лишь бы грудь побольше. Из-за них Дирвен начал думать о Хеледике, которая оказалась шлюхой и обманщицей.
Она исчезла из Аленды еще осенью. Учитель Орвехт сказал, вернулась к себе в Мадру, поскольку Тейзург, как предок-прародитель песчаных ведьм, взял ее под свое покровительство, и община приняла ее обратно. Ага, пусть катится к своим ведьмам… Хорошо, что она теперь далеко и ничто о ней не напоминает. Она не знает, что такое настоящие чувства и для чего нужно беречь свою девственность, поэтому без нее лучше.
Вспомнив заодно и о своей второй любви, Дирвен невольно поежился. Хвала богам, что госпожа Зинта в «Яблочной даме» начала колотить в дверь номера и не позволила свершиться чудовищному… Когда Великое Светлейшее Собрание закончится, он опять напишет на мишени для метательных ножей имя «Энга».
Посмотреть на куджарха ему хотелось не только ради интереса, а еще из-за Хеледики. Чтобы убедиться, что ничего страшного нет в этом куджархе, все равно бы он ее не съел, угроза для ее жизни была пшиком, и она просто-напросто последняя шлюха, а Дирвен прав, что бы там ни говорил по этому поводу учитель Орвехт.
Время от времени его все же что-то царапало – какое-то неудобство в душе, словно острый камешек в ботинке. Это было неприятно, хотелось от этого избавиться, и Дирвен решил, что оно наверняка пройдет после того, как он увидит куджарха: ведь тогда он окончательно убедится в своей правоте и в подлости Хеледики.
Для него это важно, а его туда не пускают. Вспомнилась фраза из старой книги, читанной при подготовке к выпускным экзаменам в школе амулетчиков: «Даже если ты лучший из лучших и высишься над другими, как осиянная вершина, это не спасет тебя от людской несправедливости».
Наверное, Челинсе проще было бы украсть булку хлеба в лавке или ударить человека ножом, чем подойти к лекарке и сделать то, что она собиралась сделать. Лишь гордость не позволяла ей передумать и повернуть обратно.
Она дошла следом за Зинтой до Дворца Собраний. Дальше простую горожанку не пропустили бы, да Челинса и не пыталась затесаться туда, где ей не положено находиться.
Остановившись у подножия парадной лестницы, уводящей к грандиозной белой колоннаде, как будто Дворец стоял на облаке и был слеплен из того же облачного материала, преследовательница смотрела вслед Зинте, досадуя, что снова ее упустила. Струхнула, чего уж там, слишком много вокруг свидетелей.
В нескольких шагах от начала ступеней расположились продавцы пирожков, сластей, мороженого и жареных колбасок. Торговля шла бойко: и участники Собрания, и студенты, которых поселили в шатрах на рыночной площади, и пришедшие на гулянье расфранченные горожане – все не прочь угоститься. Из пергамонских и салубских Челинса много кого знала, и никто не удивлялся, что она тоже здесь.
Увидев Зинту, сбежавшую по лестнице и устремившуюся сквозь праздничную толпу в глубь булыжных улочек, Атаманша поняла, что лекарка спешит на зов, – и бросилась за ней. Может, в этот раз наконец-то выгорит?
Помощь понадобилась старому часовщику Крешонгу. Опять у него ущемило грыжу. Запыхавшаяся Челинса решила, что непременно дождется Зинту – и дальше будь что будет.
По соседству жила Глименда, ее племянница, вышедшая замуж за негодящего пропойцу. Из переулка доносились их голоса: тот с заунывным надрывом просился домой, а жена его не пускала.
«Еще чуть-чуть – и пожалеет мерзавца, дуреха несчастная, – прислушавшись, определила Челинса. – Пойти, научить девку уму-разуму, пока лекарка занята? А то ведь уступит, как последняя размазня!»
Она всех учила уму-разуму, из самых лучших побуждений, так как знала, что правильно, а что – нет. И любое дело у нее спорилось, хоть плетение кружев, хоть мытье полов, поэтому ничего худого не было в том, что она всегда бралась руководить товарками при совместной работе. С Зинтой из-за этого сшиблись… Но госпожа должна держать себя как госпожа, а если она молчком присоединилась к занятым уборкой работницам, поди пойми, кто она такая.
Раздраженно хмурясь от этих мыслей, Атаманша повернула за угол. Возле крыльца Савдо не было, его душераздирающие вопли доносились из-за дома. Она дернула шнур дверного колокольчика.
– Тетушка! – выглянувшая Глименда говорила шепотом. – Как себя чувствует Сабрила?
– Все хорошо с ней, с растяпой несчастной, обошлось, – вздохнула Челинса. – Урок ей, другой раз не будет тягать кастрюлю с кипятком, витая мыслями незнамо где. Растяпы вы, девки, и в кого такие выросли… Твой-то чего орет? Я думала, ты его, пьяного, домой не пускаешь, как я научила.
– Так он за домом стоит и орет. И смех, и грех: вы же знаете, у нас там, на западной стенке, оберег намалеван – запертая от всякого худа дверь, вот он и разоряется перед нарисованной-то дверью, думает, я ему открывать не хочу. Слышите?
– Глименда, открой по-хорошему, не по-людски поступаешь! По-людски же прошу, не буяню… Боги-милостивцы, пустите меня домой!
– Боги его домой не пускают! – заметила Челинса едко. – Последний умишко пропил.
– Не знаю, позвать его или нет, он там уже давно…
– Не зови, – отрезала Атаманша. – Делай, как я сказала. Пусть урок ему будет, нечего винищем заливаться чворкам на смех. Идем к нам ночевать, а дом запри, и пусть орет хоть до утра.
– Ой, спасибо вам, тетушка! И с Сабрилой повидаюсь…
– Только подожди маленько. Я за тобой зайду.
Она вернулась к дому Крешонга с вывеской в виде большого циферблата с узорчатыми стрелками. Через некоторое время лекарка вышла на улицу, дожевывая на ходу пирожок. Челинса, с ураганом в душе и стиснутыми, как перед дракой, кулаками, шагнув из-за угла, заступила ей дорогу. Зинта попятилась и едва не подавилась пирожком.
– Спасибо вам, госпожа лекарка, – испугавшись, что она сейчас убежит, и тогда опять за ней гоняйся, торопливо заговорила Атаманша. – За дочку мою Сабрилу спасибо, она обварилась, а вы ее вылечили. И простите, что я про вас всяких зряшных глупостей наговорила, виновата я перед вами.
Ну вот, она все-таки это сказала, хотя очень не любила извиняться и признавать свою неправоту.
Зинта выглядела растерянной, даже смущенной, и смотрела на нее, обескураженнно моргая, а потом промолвила:
– Так ведь и я тоже хороша… Надо было сперва по-доброжительски объясниться, а я сразу вас уволила… Как дела у Сабрилы?
– Все уж затянулось, спасибо вам и хвала Тавше. Она мажет ноги той мазью, которую вы прописали. А вот это для вас! – Атаманша открыла украшенную матерчатыми цветами сумочку из крашеной холстины, которую сама себе сшила, и вытащила подарки.
– Какая прелесть, – ахнула Зинта, разглядывая серебристый кружевной воротник – хризантемы, как будто сотканные из инея на стекле. – Спасибо… А это что?..
– Чехол на вашу лекарскую сумку, должен оказаться впору. Вы же сейчас на Светлейшее Собрание пойдете, так пусть у вас сумка будет такая же красивая, как все остальное!
