Анна Мистунина - Пути непроглядные
– Хорошо, – сказал Рольван. – Я согласен.
«Ей не понравится» – это оказалось очень мягко сказано. Игре шипела, как разъяренная кошка и ругалась, как последний мастеровой. Гвейр безропотно выслушал ее упреки, ничем не возразил, когда сестра заявила ему, что он ее ненавидит, раз готов мириться с убийцей и насильником – Рольван сжал зубы и не стал переспрашивать, кого именно он изнасиловал и когда. Гвейр молчал, и это, видимо, было наилучшей тактикой, потому и Рольван решил пока следовать его примеру. Пока. Позже, если действительно придется остаться в их компании, он не станет терпеть оскорблений этой языкастой дрейвки. Ни за что. Гвейр может верить, будто темное колдовство дает ей власть командовать мужчинами и воинами, но с Рольваном у нее ничего не выйдет.
Выдохшись наконец, она замолчала. Ее волосы были мокрыми после купания в ручье, щеки горели гневным румянцем. В глазах плясали оранжевые огоньки от костра, который первым делом развел Гвейр. Если смотреть на них, делалось не по себе и мерещился волчий оскал. Рольван отводил взгляд. Сама Игре даже и не смотрела в его сторону, как будто Рольвана тут не было и речь шла вовсе не о нем.
Гвейр сказал спокойно и убедительно:
– Я готов принять помощь от любого, лишь бы оказаться полезным тебе, сестра. У нас с Рольваном есть нерешенные дела, из-за которых нам некоторое время придется не терять друг друга из виду. Думаю, нам всем троим это одинаково неприятно, но разве не ты говорила, что должна справиться любой ценой?
– Обойдусь без такой цены! – взвилась она снова, но Гвейр быстро притянул ее к себе и обнял.
– Тсс, девчонка. Ты обещала ко мне прислушиваться.
– Только иногда! – возразила она, тщетно пытаясь вырваться.
Гвейр погладил ее по волосам.
– Сейчас как раз «иногда», Игре. Хватит спорить.
Она наконец высвободилась из его рук и глядела теперь исподлобья – ощетиненный дикий звереныш, только и ждущий момента, чтобы вцепится в палец. Ее ненависть, казалось, можно было потрогать руками, так она была сильна. Рольван вздохнул и пожалел, что не сбежал сегодня по дороге.
Но вот Игре встряхнулась, как будто решила что-то для себя. Не обращая больше внимания на мужчин, склонилась на кучей заготовленных для костра веток. Вытащила одну, затем другую, каждый раз придирчиво их осматривая и выбрасывая. Потом, выбрав толстый и длинный дубовый сук, положила его одним концом в костер. Замерла, глядя, как огненные языки жадно обвиваются вокруг новой добычи. Губы ее шевелились.
По этому беззвучному шепоту, по торжественному молчанию Гвейра, по собственному внезапному страху Рольван догадался, что на его глазах второй раз за сегодняшний день происходит колдовство. А он, Рольван Кронан, приемный сын его святейшества епископа Кронана, не шибко праведный, но все-таки ни разу до сего дня не осквернивший себя отступничеством, ничего не предпринимает, чтобы этому колдовству помешать. Ледяные струйки пота побежали по его плечам. Рольван шевельнул рукой, но совершить знамения не смог. Холод сковал его, заморозил до костей.
Игре вытащила пылающую ветку из огня. Держа ее прямо перед собой, медленно пошла вокруг прогалины, рисуя своим факелом огненные знаки в воздухе. До оставшихся у костра донеслось ее негромкое пение. Рольван понимал отдельные слова, но смысл ускользал от него. Гвейр поворачивал голову, провожая ее взглядом, и Рольван тоже, как ни старался, не мог отвести глаз от этой огненной точки в ночной темноте.
Ему вспомнился, вроде бы совсем не к месту, другой огонек – толстой свечи в потной от страха руке мальчишки по имени Рольван. Тогда он не получил еще своего второго имени, обозначавшего усыновление. В подземелье под жилым зданием обители вела узкая лестница. Дрожащий от дыхания огонек освещал ступеньку, на которую сейчас ставить ногу и чуть-чуть – следующую за ней. Остальное поглощала влажная пугающая темнота. Там, внизу, где даже самым жарким летом приходилось ежиться и кутаться в тонкую, почти не греющую тунику послушника, в тесных одинаковых кельях, часто целыми днями и ночами напролет молились и размышляли самые истовые из служителей божьих. В одной из таких келий молодой священник по имени Кронан терпеливо дожидался, когда ему наконец принесут книги, за которыми он послал уже добрый час назад. Эти книги мальчик изо всех сил прижимал к своему боку левой рукой. Правой же держал перед собой свечу и, думая, что ему не может быть страшно, ведь он следует за светом, делал следующий шаг.
Совершив полный круг, Игре вернулась обратно. Холод отступил, Рольван опять мог свободно дышать. Только песня, тихая и протяжная, казалось, еще продолжала звучать в воздухе.
– Из круга не выходить, – приказным голосом сообщила Игре. – Призраков здесь нет, но могут появиться. Внутрь они не зайдут, пока горит огонь, для них это наш дом. Если попадетесь им снаружи, станете такими же, как те.
– Что ты с ними сделала, Игре? – осторожно спросил ее Гвейр. – Там, на тропе, отчего они вдруг все умерли?
Девушка пожала плечами:
– Освободила.
– Ты… с самого начала это могла?
– Нет, – она досадливо поморщилась, – или могла. Не знаю. Я попробовала, у меня получилось. Я очень испугалась за тебя и… и разозлилась еще. Это оказалось не так уж и трудно.
– Что мы будем делать теперь?
– Не знаю, – Игре села у костра, обхватив колени. Принялась объяснять, обращаясь к одному Гвейру, нарочно оставив Рольвана вне своего внимания, и это оказалось неожиданно обидно: – Я не говорю с богами по моему желанию, как Учитель. Богиня приходит, когда ей вздумается, ничего толком не объясняет, а когда я зову, не откликается. Откуда мне знать, где искать эти самые Врата! Обследовать все каменные святилища южнее Каэрдуна? Сколько на это нужно времени?! Поэтому я не хотела освобождаться, когда поняла, что меня тащат прямо к ним. Ничего лучше не могу придумать, хоть убей. Я не слышу ее, Гвейр, как будто она не хочет со мной говорить, ждет, что я догадаюсь сама, или сердится – а она сердится, брат, все боги очень сердиты. Мне нужно время, чтобы разобраться, научиться, а времени-то и нет. Но все равно. Здесь тихо. Мы можем пока здесь остаться?
– Конечно, – ответил Гвейр. – Столько, сколько тебе нужно. Мы с Рольваном будем тебя охранять. Так, Рольван?
Он ждал ответа. Было тихо, только потрескивал костер да звенела над лесом ликующая соловьиная песня. Рольван сглотнул, безотчетно потянувшись к мечу. Если сказать «Да», обратной дороги не останется. Зачем ему связывать себя с этими людьми, с их темными богами, с их колдовством и непонятными заботами? Что у него с ними общего, кроме взаимной вражды? Но в этот темный час у костра Рольван почувствовал, что выбора у него нет. Хрипло, через силу он произнес:
– Да.
Ничего не случилось – ни грома, ни молнии, ни черного отчаяния, которое должно быть свойственно всем, свернувшим с праведного пути. Только Игре подняла голову и впервые за много часов посмотрела на него. Ее глаза в свете костра отдавали звериной желтизной, в глубине их плясали огненные язычки. От этого прямого взгляда его снова, в который уже раз, обожгло пьянящим злым весельем.
– Я буду тебя защищать, Волчица, – сказал ей Рольван. – А ты? Не ударишь в спину, как только отвернусь?
Игре оскалилась – назвать эту гримасу улыбкой у него не повернулся бы язык. Ничего не ответила.
– Игре, – негромко поддержал его Гвейр. – Он прав. Если мы доверяем ему, надо дать ему возможность доверять нам.
Звериная улыбка-оскал стала еще шире.
– Что, ему кто-то доверяет?
– Да, – резко ответил Гвейр. – Сколько я его знаю, Рольвана можно упрекнуть в глупости, но не во лжи. Сегодня он последовал за мной и сражался за твое спасение, хотя мог бы поступить наоборот. Я ему доверяю.
– А я – нет, – и, посмотрев Рольвану в лицо через разделяющие их языки огня, Игре сказала тихо и ясно: – Не поворачивайся ко мне спиной.
Молча проглотив сомнительную Гвейрову похвалу, Рольван постарался улыбнуться зловеще, ей под стать:
– Я сделаю все, чтобы не доставить тебе такого удовольствия.
Гвейр смотрел на них обоих. Лицо его было мрачным.
Следующие четыре дня показались Рольвану самыми тревожными за многие годы. Не раз и не два он с сожалением думал о том, что мог бы быть сейчас участвовать в военной кампании и беспокоиться о вещах простых и понятных, какими отсюда казались трудности походной жизни и опасность быть убитым в сражении. Здесь же он ни минуты не знал покоя, хотя внешне все выглядело мирно: Игре едва замечала их с Гвейром присутствие, молчала и подолгу глядела то в огонь, который требовала разводить еще до темноты и поддерживать до утра, из-за чего заготовка дров превратилась в первейшую из забот, то на бегущую воду. Порою шептала что-то, порою начинала петь, и тогда у Рольвана по спине бежали холодные мурашки страха. Как и в первый раз, он не мог разобрать смысла в этих песнях, хоть и понимал отдельные слова.
