Сергей Юрьев - Нашествие с севера

Гонец вздрогнул, как ужаленный, он, несомненно, носил титул эллора, и предложение разделить стол с челядью счел предельно оскорбительным. Он вновь оглядел всех, кто был в трапезной, ожидая хоть в ком-то найти сочувствие, но на него были направлены только суровые или насмешливые взгляды. А герольд Тоом подхватил его под локоток и услужливо предложил проводить его туда, где уже накрыт стол.

Когда дверь за ними закрылась, кто-то из сотников схватил оставленный слугами по недосмотру глиняный кувшин и швырнул его вслед уходящим. Кувшин ударился о створку двери, разбросав черепки в разные стороны и запятнав дубовые доски остатками красного, как кровь, вина.

– Сотник Бодрик! – рявкнул на него Олф. – Иди и сдай свою сотню Ингеру, а сам примешь обозную дюжину.

Бывший сотник молча поклонился и вышел из трапезной, где больше не имел права находиться.

– Ну, не оставлять же в тылу враждебные войска, – обратился Олф к лорду. – Сначала надо разобраться с Холм-Грантом, а уж потом только на север двигаться.

– Не с Холм-Грантом надо разбираться, а с Кардогом, – поправила его Сольвей. – Он либо сумасшедший, либо одержим. От безумия я могла бы попробовать его излечить, а вот от одержимости спасает только смерть или ритуал, который известен только Служителям Храма.

– Даже если лорд сошел с ума, не все же там безумцы! – вмешался в разговор Ион. – Не зря люди оттуда бегут, и ведь не только землепашцы и мастеровые, даже эллоры и те бегут. Вот Олф не даст соврать – вчера трое прибежали, эллор со своей леди и лирник с разбитой лирой. Сейчас у мастера Клёна в кузне сидит да лиру свою по щепочкам склеивает.

Эрл Бранборг поднял правую руку, и все мгновенно замолчали, приготовившись слушать волю лорда.

– Завтра же я выступаю со всей дружиной и половиной ночной стражи к границам Холм-Гранта. У бледных меченосцев, оборотней и прочей нечисти появился союзник, он рядом, и сначала надо покончить с ним.

– Если раньше он не покончит с нами… – мрачно пошутила ведунья Сольвей.

Сотники и Олф молча встали и вышли. До границы Холм-Гранта было недалеко – полтора дневных перехода по Каменной дороге, или один ночной и половина дневного, или один дневной и… В общем, если не останавливаться на ночевку, можно было добраться к послезавтрашнему утру. Бранборг и не собирался останавливаться. Надо было успеть раньше, чем Кардога начнет беспокоить задержка его гонца, которого вместе с дюжиной охранников разоружили прямо в трапезной для челяди, и сейчас он сидел на шкурах в теплой, хорошо протопленной келье, только крохотное окошечко ее было перечеркнуто решеткой, а дверь была железной, и замок висел снаружи. Лорд приказал отпустить их завтра в полдень, чтобы никакими слишком ранними вестями не потревожить спокойствие «Его Милости» и не дать ему собрать в один кулак разбросанные по Холму войска, которых у него было вдвое больше, чем в Холм-Доле, и втрое больше, чем лорд Бранборг собирался вести к его границе.

Когда до назначенного срока выступления войска осталось смениться одной страже, лорд вспомнил про лирника, бежавшего с разбитой лирой из Холм-Гранта, и послал за ним, решив расспросить его о том, что в последнее время происходило во владениях лорда Кардога. Эол пришел в кабинет, единственное во всём замке место, куда без зова лорда не мог войти никто, даже леди Ола. На всякий случай он взял с собой лиру, из которой сегодня утром он извлек первые звуки после того, как она побывала в лапах холм-грантского лорда.

Увидев, что лирник пришел не один, Эрл Бранборг, ответив, как положено, на приветствия, сказал:

– Лирник, прежде чем ты расскажешь мне то, что ты знаешь и чего не знаю я, спой мне об этом же…

И Эол запел «Песню Уходящих», которую когда-то сочинил Гудвин Счастливый, шут великого лорда Карола, тот самый, который отказался когда-то присоединиться к Великому Походу и остался в древнем Холме вместе с несколькими эллорами, которые сочли затею своего лорда позорным бегством.

Нам досталась сегодня нежданная радость – мы живы,

Идол будет накормлен, но будет накормлен не нами,Наша кровь не стекает на дно золотого ковша.Нам предсказана гибель, но все предсказания лживы,Нам обещана воля, но воли добились мы сами –Если тело заковано, значит, свободна душа.

Из пучины времен поднимаются древние твари,Змеи, выйдя из кожи, покинули мир привиденийИ, свернувшись клубками, в людских угнездились сердцах.Нам предсказана гибель – вокруг полыхают пожары,Нам обещана воля – мы отданы ей на съеденье,Нам оставлена жизнь – чтоб увидеть начало конца…

Эта песня почти не звучала в мирные времена, да и когда случались короткие стычки между лордами или набеги лесных варваров, ее вспоминали редко, а когда ночами овладели оборотни, ее вообще избегали петь, боясь накликать еще большие беды. Но Эолу казалось, что всё самое худшее он уже пережил, пока находился при дворе лорда Кардога, и бояться больше нечего. Он вспомнил, как вспыхнули красными угольками глаза владетеля Холм-Гранта, как затрещала под его пальцами лира, продолжая звенеть, пока не рассыпалось вместилище звуков… Потом, когда он, сидя в своей келье, уже ощущал дыхание Иного Мира, а его седые волосы тронул ветер с Той Стороны, к нему без стука вошла безмолвная прекрасная Нега, прижимая к груди осколки его души…

– А теперь расскажи, что привело тебя сюда, – сказал Эрл Бранборг, когда песня смолкла.

– Лучше сказать, что увело меня оттуда… – отозвался Эол. – Никогда ни один лорд не изгонял лирников из своих владений, но никто никогда не пытался нас задержать. Я пробыл в Холм-Гранте три месяца, за всё это время лорд лишь четырежды пожелал услышать меня и всегда щедро вознаграждал… Но когда я пытался уйти из замка, всякий раз меня задерживала стража то прямо в воротах, то на ближайшей дорожной заставе. Сначала я хотел уйти лишь потому, что не пускали… А потом появилась эта ведунья в черном, которая возложила на Кардога двурогую золотую корону, и дружина, подогретая щедростью лорда, рыдала от счастья, а сам он утверждал, что скоро его корона воцарится над всеми Холмами и только он теперь единственный наследник Карола Безутешного. Всех, кто позволил себе сказать что-то неугодное лорду или кто просто ему не приглянулся, он казнит, не утруждая себя судом. А встретившись с ним в последний раз, я видел отсветы адского пламени в его глазах, какие, по слухам, бывают у оборотней… Он оборотень, мой лорд. Нет, он страшнее оборотня, потому что у него есть власть над людьми, многие из которых ослеплены его щедростью и величием… Мой лорд, позвольте мне присоединиться к вашему войску, ведь любую армию в походе должен сопровождать лирник…

– Хорошо, скажи кому-нибудь из сотников – пусть найдут место в обозе…

Ночь прошла скорым маршем. В походе время, свободное от сна, летит быстро и кончается стремительно, как искра ночного костра. Войско двигалось по Каменной дороге без барабанного грохота и воя рожков. Случайные оборотни, уцелевшие после последних неудачных для них стычек с ночной стражей, заслышав шум на дороге, приближались к ней и сразу же, стараясь себя не обнаружить, тихо отползали в лесную чащу.

Лорд ехал впереди на вызывающе белом коне, а рядом с ним на пегой кобыле – его герольд, бывший шут, а сразу же за ними Элл Гордог, эллор королевы Элис, которому не терпелось скорее покончить с врагом, потому что помощи ждала стоящая на краю гибели Пальмера. Олф с конным отрядом обогнал пешие колонны и через каждые полстражи отправлял навстречу главным силам гонца сообщить, что пока никто, кроме огромного красного диска луны, повисшей над дорогой, не посмел встать на пути лорда, ведущего свои войска навстречу неизвестности.

До встречи с лирником Эрл Бранборг думал, что схватка с посланцами Тьмы произойдет позже, там, за Северной Грядой, а пока лишь придется поставить на место не в меру возгордившегося лорда, но сейчас и ему, и всем остальным, кто двигался в этой колонне, было ясно, что уже началась именно та война, к которой они готовились.

Глава 14

Войску, которое не знает, за что воюет, достаточно одного поражения, чтобы разочароваться в своем вожде.

– Ты наконец сделал это?! – спросила Хозяйка, не повышая голоса. Впрочем, голоса она почти никогда не повышала, но гнев ее Дриз ощущал всегда. Это были удары боли, это были приступы сомнений, которые были хуже, чем боль, это было пусть временное, но всё же осознание того, что он пока еще человек, и не более.