Анна Мистунина - Пути непроглядные
Гвейр ответил с досадой:
– Думаешь, я сам понимаю? Игре говорит, призраки из другого мира отнимают их души. Говорит, есть Врата, которые туда ведут и дрейвы всегда за ними следили. Говорит, теперь все пошло не так и теперь она должна это исправить.
– Как?
Гвейр снова выстрелил.
– Не знаю, я не дрейв, – огрызнулся он. – Знаю только, что нас атакуют твари, которых не берут стрелы, что эти твари ищут мою сестру, а дрейвов, которые могли ее защитить, вы убили! Тебе этого мало?
Рольван не ответил. Нечего было сказать, да и те самые твари, которых не брали стрелы, судя по всему, решили наконец перестать расхаживать туда-сюда и заняться делом, проще говоря – пойти на приступ. Было что-то леденяще-жуткое в их мерных движениях, когда они начали разбирать баррикады с обеих сторон. Рольван бормотал проклятия, стреляя снова и снова, но потом стрелы закончились и он едва успел выбросить лук и с мечом в руках отступить назад. Остатки баррикады с грохотом упали под ноги нападавшим. Те хлынули внутрь с рычанием и воем, в которых не было совсем ничего человеческого.
Рольван встретил первого широким ударом от плеча, тут же развернулся, уходя от летящего в лицо топора и поднимая меч для нового удара. Разрубленный им человек пробежал еще два шага, прежде чем наконец упасть на пол, где уже лежала его голова – заодно ответив на вопрос о возможности их убийства.
– Ого! – воскликнул Рольван, когда его меч со шмякающим звуком нашел новую жертву. – Гвейр! Без головы дохнут!
– Сам вижу! – прорычал Гвейр.
Удары его меча доносились до Рольвана сплошным свистом и шлепаньем. Нападавшие не пытались увернуться и не отражали выпадов, но напирали одновременно со всех сторон, заставляя отступать все дальше вглубь зала, туда, где лежала Игре. Она не просыпалась, и теперь уже было ясно, что это не сон, а обморок. Движения нападавших были неловки, и некоторое время Рольван довольно легко уклонялся от них, рубя снова и снова, пока не устала рука и его собственные движения не замедлились. Он обезглавил троих и, прихватив меч левой рукой, нанес рану четвертому, но сильный удар топора наконец выбил оружие из его рук. Рольван отступил, потянувшись к поясу за кинжалом. Успел подумать – до чего же глупо, погибнуть, защищая дрейвку, которую сам должен был бы убить. Присел, уклоняясь от свистнувшего над головой меча единственного во всей компании воина. И услышал:
– Падай, Рольван!
Не понял, но послушался и упал на колени.
– Ты убит! – крикнул Гвейр.
Повторять ему не пришлось – Рольван послушно свалился под ноги своим врагам и вытянулся, закрыв глаза. Тяжелый деревянный башмак немедленно наступил ему на грудь, и он уже решил, что Гвейр ошибся, и приготовился к смерти, но владелец башмака просто перенес через него вторую ногу и пошел дальше. Уловка сработала, его приняли за мертвого. Через него перешагивали, наступали, а он отчаянно искал возможность дотянуться до оружия и не находил. Некоторое время он еще слышал резкие выкрики Гвейра и звуки наносимых им ударов, потом стихло все, кроме тяжелого топота и рычания пришельцев. Скосив глаза в его сторону, Рольван не увидел Гвейра. Пришельцы столпились над ложем, где лежала Игре, и возились там – Рольвана передернуло от этого зрелища, но воин с раной на голове возвышался прямо над ним, и он ничего не мог поделать. Потом крестьянин в серых лохмотьях забросил дрейвку к себе на плечо и тяжело потопал к выходу. Остальные потянулись за ним. Еще несколько мгновений Рольван видел ее бессильно повисшую голову и перепутанные рыжие пряди, рассыпавшиеся по спине похитителя, потом вся компания с шумом прошествовала мимо и исчезла в проходе. Рольван сел, схватившись за грудь. Не вставая, на четвереньках добрался до своего меча и только тогда позвал:
– Гвейр! Ты жив?
Тот со стоном поднялся. Рольван увидел на его лице кровь и слезы, причем первое наверняка не было причиной второго.
– Игре, – простонал Гвейр.
– Они идут медленно, верхом догоним в два счета.
– Мы?
Рольван пожал плечами, глядя, как Гвейр вытирает кровь и ощупывает свою рану – длинный порез, наискосок протянувшийся через лоб.
– Мы условились убить твоих врагов, а потом сразиться друг с другом. Я держу слово. А ты?
– Помоги спасти Игре и потом делай со мной, что хочешь.
– Договорились.
Поднявшись наконец на ноги, Рольван выглянул наружу. Поредевшая компания полуживых-полумертвых медленно уходила вниз по склону. Впереди всех шел рослый оборванец, чей мощный торс и широкие плечи болезненно напомнили Ториса. Игре беспомощным кулем болталась на его плече.
– Что им от нее нужно? – спросил Рольван у подошедшего Гвейра.
– Ничего хорошего, – мрачно ответил тот. – Как и вам всем. Поехали.
Рольван молча пересчитал взглядом уходящих врагов. Восемнадцать. Покачал головой.
– Может, они не отличают живого от мертвого, но глаза-то у них есть. Если открыто поедем следом, увидят, – и добавил, видя, что Гвейр собирается возразить: – Ты хочешь спасти сестру или погибнуть ради нее?
– Что ты предлагаешь? – спросил Гвейр, помолчав.
– То, что ты сам бы предложил, не будь она твоей сестрой, – Рольван пожал плечами. – Выждать, поехать за ними незаметно и напасть, когда это будет удобно нам, а не им. А пока – похоронить Ториса и моего слугу. Куда ты дел их тела?
– Навалил над ними камней у боковой стены, – Гвейр встряхнул головой и добавил: – А ты думал, что? Брошу зверям и птицам?
Рольван не ответил. Он именно так и думал и был рад, что ошибся, но на самом деле это ничего не меняло. Неохотно решив отпустить на свободу лишних лошадей, о которых едва ли сможет позаботиться, он быстро проверил седельные сумки, отобрав все, что могло пригодиться и выбросив остальное. У Ториса не было вещей, которые можно было бы сохранить как память о нем, разве что меч, а его, судя по всему, Гвейр положил вместе с ним в могилу. Рольван постоял немного у этой могилы – бесформенной каменной кучи, скрывшей два тела. Прошептал молитву, не чувствуя никакого отклика, ни изнутри, ни с неба над головой – одну лишь пустоту. Он потерял двух самых преданных и дорогих ему людей, и их смерть, без сомнения, была на его собственной совести. Хуже всего, что Рольван больше не был уверен, что знает, ради чего принес эту жертву. Все оказалось далеко не так просто и ясно, как он думал вначале.
У него болела голова и ныло все тело, особенно почти зажившая было рана на левом плече. Он ощупал свой затылок, где красовалась приличных размеров шишка с кровоподтеком, и поморщился. Пожалуй, следовало бы поблагодарить дрейвов за то, что они лишь оглушили его, а не убили на месте. Но…
– Провались оно все, – прошептал Рольван и вернулся в дом.
Гвейр не мешал ему, занимаясь наведением порядка в зале. Когда Рольван вошел, трупы были уже выброшены прочь, растоптанные угли сметены в кучу, а соломенное ложе аккуратно поправлено.
– Здесь часто ночуют, – объяснил Гвейр. – Плохо будет так и оставить.
Это был тот Гвейр, каким он его помнил – серьезный, в любых обстоятельствах заботящийся о том, о чем другим даже и не приходило в голову подумать. Рольван вытащил из кошеля тяжелый золотой браслет и, подойдя, протянул ему.
– Это твое, – сказал он.
Несколько мгновений Гвейр вглядывался в его лицо.
– Мне пришлось его продать, – произнес он затем. – Почему ты возвращаешь мне его, Рольван?
Тот неловко пожал плечами.
– Ты берешь?
– Да, – ответил Гвейр, протягивая руку за браслетом.
На показавшемся из его рукава запястье Рольван увидел опоясывающий шрам. Вздрогнул. Такое ни с чем не перепутаешь – давний, уже успевший посветлеть след от кандалов.
Гвейр поймал его пораженный взгляд и неловко поспешил прикрыть шрам браслетом. Теперь стало ясно, почему он носил эти украшения, не снимая.
– Они действительно передавались в нашем роду от отца к сыну, – словно оправдываясь, сказал он. – Мне никак нельзя было их продавать. Но Игре требовался отдых и уход, который не окажешь в убежище вроде этого.
Объяснять происхождение шрамов он не собирался. Рольван тоже промолчал. Существа, забравшие Игре – едва ли было бы правильно называть их людьми – уже скрылись из виду за гребнем следующего холма. Пора было начинать преследование.
Глава шестая, сомнительная
Ни в сумраке свежем тенистых лесов,
Ни в жаркой степи под засушливым солнцем,
Ни в тайне пустых и запретных холмов,
Где чуждое племя поет и смеется,
Проклятием живо и страхом сильно —
Кто смеет взглянуть в неприступные лица?
Но мести моей не удержит оно,
И там, под землей, ты не сможешь укрыться.
Я буду преследовать всюду тебя.
Пока еще солнце светить не устало,
Пока не иссохли под небом моря,
