Антон Корнилов - Урожденный дворянин. Рассвет
– Однако, проверочки у вас, товарищ полковник… – пробормотал он при этом.
Над поверхностью стола, словно полная луна, всплыло белое-белое изумленное лицо темноволосого стажера. Альберт сел в свое кресло.
– Ну что же? – проговорил он. – Давайте знакомиться.
Белобрысый шагнул к столу. Положив ладонь правой руки на левую сторону груди, ненадолго и неглубоко склонил голову. И произнес:
– Будь достоин!
– Долг и Честь! – серьезно ответил ему глава Управления Альберт Казачок.
* * *Через несколько минут, оставшись в кабинете один, Альберт подошел к окну. Неяркое вечернее солнце пачкало масляной краснотой стеклянные стены торгового центра напротив. Улица привычно и неторопливо закипала, будто кастрюлька с супом на медленном огне.
– Как странно все повернулось-то… – тихо сказал Альберт, глядя из окна вниз.
Да, странно… С самой ранней юности, с тех пор, когда он принял решение, что делом его жизни будет служба стране, был Казачок-старший нерушимо уверен в одном принципе, главном принципе, основополагающем: какой бы ни была существующая система функционирования государства, святой Долг Управления (а значит, и его персональный Долг) – пуще глаза оберегать эту систему. Так учил его Магнум. В том же убеждал его – год за годом все крепче – и личный опыт. Ибо любая, даже самая плохая система всегда лучше, чем ее отсутствие. Вон, на Украине, под восторженные вопли народа радостно смели «злочiнну владу» президента-коррупционера, после чего рухнули в такую задницу, из которой до сих пор никак не выберутся… Да, много в стране неправильного и вредоносного, даже и глубоко копать не надо, все изломы и недочеты на виду, на поверхности, достаточно легкого мимолетного взгляда, чтобы их обнаружить. И, казалось бы, если все всем так очевидно, почему до сих пор не стало по-другому? Не стало – как должно быть? Потому что – как втолковывал когда-то сотрудникам Управления Магнум – между теорией и практикой лежит громадная, непересекаемая пропасть. Потому что, начав ревностно «наводить порядок», очень просто разрушить страну. За двадцатый век так уже случалось несколько раз. И в семнадцатом, и в девяносто первом, да и… тридцать седьмой тоже едва этим же не закончился. Нет, Альберт не был наивным интеллигентом, считающим, что Сталин в тридцать седьмом уничтожил восемьдесят процентов высшего командного состава РККА и управленческого аппарата страны исключительно из собственной кровожадности. Были, были основания для жестких решений… Но чистили-то не просто «до основания», а еще и, так сказать, «со снятием верхнего слоя грунта толщиной в метр». А когда опомнились – во многом было уже поздно. Слава богу, кое-кого добить не успели, например тех же Рокоссовского или Королева. А если бы опомнились чуть позже – одной катастрофой лета сорок первого точно бы дело не ограничилось…
Так что любые язвы общества врачевать надо аккуратно, вдумчиво, следуя правилу, которое считается обязательным для врачей, – «не навреди». К тому же коррупция и наглость власть имущих не всегда есть полное и абсолютное зло. Человек априори слаб, и… умная власть, понимая это, не столько рубит по-живому, сколько использует слабости людей для собственного укрепления, встраивая человеческие слабости в свою систему, выстраивая «манипуляторы», позволяющие добиваться собственных целей с куда меньшими затратами, минуя официальные структуры управления. Ибо официальные структуры всегда медлительны и громоздки. Поскольку публичны и чудовищно забюрократизированы. А современный мир требует быстрых и эффективных реакций. Так что коррупция, кумовство и тот самый пресловутый административный ресурс, конечно, зло, но зачастую куда меньшее, чем хаос и обрушение системы. Так ржавчина и накипь, сужая сечение трубопроводов и повышая расход тепла на нагревание, одновременно прочно «приваривают» детали механизмов друг к другу и «заращивают» потенциальные течи. Такова жизнь…
Именно потому Альберт воспринимал тех, кто, пусть с самыми благими намерениями, но закусив удила и невзирая ни на что, принимался «бороться с несправедливостью» даже не как потенциального, а как реального врага, способного обрушить, уничтожить все то, чему он отдал свою жизнь.
Поэтому Олег Гай Трегрей в его глазах однозначно был врагом. Для Магнума. Для всего Управления. И для Альберта Казачка, конечно, тоже. Враг, которого необходимо непременно уничтожить. Не потому что так захотелось самому Альберту. А потому что этого требовали интересы страны.
Когда подобное противостояние только зарождалось, казалось, у Олега нет никаких шансов. Потому что что может быть проще для могущественного Управления – сломать и растереть обыкновенную человеческую единицу? Однако Трегрей оказался им не по зубам. Просто потому что он не был обыкновенным… Простым, нормальным, обычным или как там еще это называется? Ха! Каким угодно, но только не простым! И дело было не только и не столько в его феноменальных навыках, принципы и методика обретения которых (так называемый Столп Величия Духа) до сих пор дотошно и пристально изучались Управлением. Дело было в глубочайшей уверенности Олега в том, что для людей абсолютно нет ничего невозможного. «Можешь – делай!» Хотя, пожалуй, уверенность – неподходящее слово. Трегрей не то чтобы верил, что ум и тело каждого человека способны справиться с любой задачей, не то чтобы успешно убеждал себя в этом. Он просто это знал. Словно родился и вырос там, где подобная внутренняя программа полагалась совершенно естественной. Где люди давным-давно научились переступать собственные слабости и оказались способны выстроить мир, который именно такой, каким он и должен быть.
Неудивительно, что у Трегрея довольно скоро появились соратники и единомышленники, число которых год от года только росло. Все-таки как ни крути, а в каждом из нас, кем бы мы ни были, тлеет жажда жить по справедливости, закону и совести, жить так, чтобы иметь полное, без малейшей червоточинки, право уважать самого себя. Тлеет в нас эта жажда, задавленная тоскливым пониманием, что желаемое – недостижимо и утопично. Ведь если не было во всей нашей многовековой истории ни единого примера, когда утопия воплощалась бы в реальность, как же тогда мы можем серьезно верить в то, что когда-нибудь такой момент настанет?
Трегрея же нисколько не стесняли подобные сомнения. Он просто жил, как должно. И перед ним и его соратниками, впитавшими в кровь догмат: «Лишь практика есть мерило истины», система дрогнула. Но не посыпалась. Она стала перестраиваться. Изменяться. И наступил момент, когда и в Управлении увидели и поняли это. Решились-таки робко поверить, что пропасть между должным и реальным может стать меньше…
«Все же есть здесь определенная судьбоносная закономерность, – думал Казачок, постукивая ногтем по оконному стеклу, – что Магнум ушел именно теперь. Вряд ли он, переживший крах стольких систем, помнивший убийственную коловерть безвременья, сумел бы верно осознать смысл происходящих перемен, вряд ли сумел поверить в них и принять…»
Кабинетную тишину колыхнула трель селектора. Альберт вернулся к столу.
– Пять минут до совещания, товарищ полковник, – напомнил динамик голосом секретаря Николаича.
– Спасибо.
«Впрочем, и теперешнее Управление, – мысленно проговорил Казачок-старший, – может поддерживать Трегрея только лишь негласно. Мы государевы люди и, все-таки, в выборе решений несвободны. Все, на что мы имеем право: наблюдать и не чинить препон. Не стоять в одном строю, а прикрывать тылы. Что, в общем-то, тоже очень даже немало. По крайней мере, прошлые деяния команды Олега полностью реабилитированы, и никаких угроз ему более со стороны Управления не будет…»
Пролог
На следующий день кошмар повторился.
Жалобно звякнув, затих на кухне холодильник; оборвал свое бормотанье телевизор за спиной.
Иркины пальцы застыли на клавиатуре старенького ноутбука с внезапно погасшим монитором. Она поняла прочно и сразу: это – вовсе не следствие очередной мелкой аварии на местной подстанции. Это они, отрубив из подъезда электропитание ее квартиры, дали знать о том, что вернулись.
В дверь забухали тяжелые удары.
– Открывай, проститутка! – устрашающе громко прогудел из-за двери усиленный подъездной акустикой нарочито грубый бас.
Ирка съежилась на стуле перед умершим ноутбуком. Темный четырехугольник монитора задрожал и расплылся кляксой, но Ирка не смела даже пошевелиться, чтобы утереть внезапно брызнувшие слезы.
– Открывай! – загрохотало еще громче.
Старенький двухэтажный окраинный домишко (а где еще студентка может позволить себе снять квартиру?) испуганно замолчал; затаились, опасливо прислушиваясь, Иркины соседи.
