Андрей Мансуров - Очередные три сказки и пародия…
Глостер, сознавая, что теперь ему не пристало суетиться или поступать неподобающим образом, молча кивнул. Трапезничал неспешно. Запивал чаем на листьях брусники и малины. Закончив, мягко, без шума, отодвинул посуду. Сказал:
– Н-ну? Что там у тебя?
– Я только… Хотел знать, всё ли у тебя нормально? В-смысле, нормально прошла Церемония?
Глостер понимал, конечно, что не только это сейчас интересует брата. Вероятно, тот уже некоторое время копил свои вопросы, раз сейчас пошёл на определённый риск – шуметь ночью, или расспрашивать о тайнах других Епархий запрещалось. Первое – Уставом Семьи, второе – Законом.
– Нормально. – в тусклом отсвете дежурного фонаря, раскачивавшегося на ветру на уличном столбе, и неверными отсветами проникавшего сквозь водянистое стекло окна, Глостеру плохо было видно выражение, что имелось сейчас на узком худом личике, но ему обо всём говорили интонации младшего брата: уж больно нарочитым казалось его спокойствие и вежливость. Вызванные явно не только уважением к старшему, и Посвященному. Да и наверняка – не только простым любопытством.
Но Глостер… не суетился. Но и помогать не спешил.
Однако Линур у них – и сам не промах:
– А как же вы обошлись без самой Заступницы? Ведь её не видно было из-за туч?
– Как говорит наша мать, не твоего пока ума это дело, Линур. Отлично мы обошлись и без самой Заступницы. Мы же знаем: она всё равно была там. Пусть и за тучами.
– Ага. Понятно. Стало быть, воспользовались клепсидрой для отсчёта времени. А вот скажи, брат, как ты думаешь: те странные закорючки… Буквы. Они же есть и на постаментах наших Божеств. Ну, там, в Храме… Их туда высекали тоже – для того, чтоб эти Божества помнили о Катастрофе?
Глостер с раздражением подумал, что малыш-то у них, конечно, развит не по годам. И любит задавать вопросы, если не совсем крамольные, то – ставящие в тупик уж точно. И у тех, кто сам не смеет задавать их другим, или попросту не знает ответы, это не может не вызывать раздражения. Нет, сам-то он прекрасно понимал: если не задавать вопросов, и ничем не интересоваться вообще, так и останешься неучем, полуидиотом. Годным только на то, чтоб пасти Общинное стадо. Или рубить для тына новые брёвна, чтоб заменять подгнившие. Потому что такого равнодушно-тупого кандидата ни одна Мастерская не захочет принять на работу. Но вот над закорючками на постаментах он сам раньше как-то не…
– Не думаю, что для этого. Божества и так помнят всё, что им надо. Да и не Божества это стоят там, на постаментах, а только их изваяния. Они – не живые. Думаю я другое: буквы – и на печатях, и на постаментах, и на вратах Храма – высечены для нас. Чтоб мы постоянно видели то, что послужило причиной гибели тех, старых, Общин. Помнили о Катастрофе. Ну, и само-собой, не пытались повторить их ошибок. – последние слова он сказал с напором – чтоб брат понял, что тут дело серьёзное.
Линур, как видел Глостер, на эти последние слова стал истово кивать – похоже, хоть и маленький, а и сам додумался до этой немудрёной, в общем-то, мысли. (До которой сам Глостер, кстати, додумался только пару лет назад!)
– Ну а сама, сама-то эта Катастрофа? Она… Какая она была?
– Линур. Ты отлично знаешь, что эта тема – табу. Взрослые не говорят об этом. А уж детям – и подавно запрещено обсуждать такое. Так что не спрашивай меня – я тоже не отвечу. Тем более что и сам не знаю.
– А-а, понял. Прости пожалуйста. Но вот я подумал…
Линур замолчал, но Глостер не спросил – видел, что брат только этого и ждёт.
Тогда Линур сам закончил фразу:
– Я подумал, что если бы мы точно знали, что это было – нам легче было бы избежать повторения! Потому что мы бы точно знали, чего нам нельзя делать!
– Линур. Хватит. Мы и так отлично знаем, чего нам нельзя делать. В первую очередь – задавать запретные вопросы. И, конечно, ходить в запретные земли.
– Ага, точно. А вот скажи: ты и правда веришь, что все те, кто умер от нью-оспы, как нам тогда объяснили жрецы – грешники, задававшие слишком много вопросов?
Глостер покачал головой.
Чёртов мальчишка! Всегда бьёт в самое больное место. И пусть в их Семье не умер от оспы никто, Глостер знал семейства, полностью выкошенные болезнью. Которую не лечили и даже не пытались лечить жрецы их Храма, объявив эту самую болезнь – наказанием Божьим. Глостера тогда покоробило (Да и сейчас – напрягало!) то, что все двадцать четыре Божества – вот прямо одновременно решили покарать своих адептов за грехи.
Но ведь не может такого быть, чтоб все адепты, всех Конфессий – и согрешили одновременно! А другие, те кто не умерли, получается – праведники, что ли?! Даже косой Джо, который постоянно бьёт жену и детей, иногда в запале даже ломая тем руки-ноги!..
Тем не менее, более тысячи человек тогда умерли. И похоронены не на Общинном кладбище. А, как грешники – в яме. За холмом Большой Ладони. Так, что даже со сторожевой площадки не видать.
– Нет, Линур. Я в это не верю. Но раз так сказали жрецы – значит, так и есть.
– А почему нашей Общиной, да и всеми другими Общинами – вообще управляют жрецы? Ведь они же в поле, или мастерских не работают, ни одной профессией не владеют, и не могут знать секретов мастерства? Того, что знают и делают Мастерские и Мастера? И лечит нас, и роды принимает – ну, вернее, принимала! – бабушка Танно… Как же получилось, что те, кто не может нам никак помочь, или сделать что-то руками – командуют?
Глостер даже задохнулся. Паршивец! Именно эта мысль и мучает его самого уже лет пять. И, он готов поспорить – и половину других мальчишек, да и взрослых мужчин Общины! Но…
Но почему так получается, что бездельники, прикрывающиеся своим положением, присваивают плоды тяжкого труда простых общинников, и для него – загадка.
Как ему однажды сказал в ответ на нечто такое всерьёз рассердившийся Моммсен, сопроводив ответ солидным подзатыльником: «Не твоего ума дело, молокосос! Так повелось исстари! Обсуждению не подлежит». Глостер тогда на Моммсена не обиделся: знал, что спроси он у матери, или отца – рубцы от хлыста заживали бы недели три…
– Не твоего ума это дело, братец… Жрецы, они… Возносят молитвы за нас и наши грешные души. Свершают Посвящение. И вообще – так повелось исстари. А если хочешь получить хорошего кнута – спроси завтра у матери. Ладно. Хватит вопросов. Марш спать!
Проводив взглядом скрывающуюся на полке тощую задницу в вылинявших потрёпанных штанах, (сам носил такие года три назад!) Глостер вздохнул (мысленно).
Быстро взрослеет братец. Как бы не нарвался на неприятности. (Тьфу-тьфу!..) Или вообще – не оказался причислен к грешникам-вероотступникам…
Утром Глостер позволил себе даже поваляться на своей лавке в чулане, где, как старший, спал. Он никуда не торопился, хотя отлично слышал за наружной стеной шум от движений остальных членов Семьи, делающих привычную утреннюю работу по двору: младшеньким нужно было выгнать обеих тёлок и восемь овец в проходящее мимо стадо, дать еды свиньям, курам, собаке и свистунам. Мать же теперь занималась только теми делами, что нужно делать в избе. Её лёгкие, почти бесшумные шаги, он различал особенно хорошо. (Ну ещё бы: за двенадцать-то лет! Когда ждёшь от быстро приближающихся шагов только одного: злобного окрика да наказания за какую-нибудь промашку, или недогляд!..)
Вставать и завтракать Глостер не спешил: хотел в полной мере насладиться своими новыми, взрослыми, правами и привилегиями. Согласно Закону тот, кто должен выбрать дело всей своей будущей жизни, должен эти девять дней посвятить тому, чтоб молиться о том, чтоб Покровитель ниспослал ему просветление, обойти все Цеха и Мастерские, и, вот именно – выбрать. После чего начиналось уже то, что не было столь приятным, как права: обязанности!
С лавки Глостер встал только после того, как за позавтракавшим и давшим матери указания на день отцом закрылась дверь.
Мимо Цеха красильщиков-дубильщиков Глостер просто прошёл: никогда его не привлекал удушливый смрад. Который вечно стоял в приземистом бараке, где сушились растянутые на козлах ткани и шкуры. Хлебопёком стать его тоже не привлекало: достаточно вспомнить мозоли и распухшие от опары кисти сестры…
Цех кузнецов. Сюда Глостера в любом случае не взяли бы – все места, что учеников, что подмастерьев, заняты. И очередь из готовых терпеливо ожидать кандидатов намечена на добрых три года вперёд.
Цех ткачей. Хм-м… Сюда идут только женщины, а место Мастера Роджер никому не отдаст ещё лет двадцать – сам молод, и вполне ещё в силах.
Так незаметно Глостер и дошёл до того места на околице, где нужно было пройти через Ворота – наружу, за тын. Туда, где располагались огороды, поля, и… Его мастерская. Потому что обжиг кирпича для печей и прочих построек, предназначенных для длительного пользования, ещё в стародавние времена жрецы приказали вынести наружу посёлка. Да и правильно: уж слишком пожароопасное это дело, чтоб ставить брызжущиеся искрами и отлетающими головнями печи рядом с деревянными избами!
