Роберт Беннетт - Город лестниц
И она стучит трубкой по пальцу:
– Но, если ты когда-нибудь вернешься, я, возможно, сочту уместным встретиться с тобой.
– Отлично, – говорит Шара. – У меня остался всего один вопрос.
– Да?
– Откуда вы пришли?
– Откуда я пришла?
– Ты и остальные Божества – все вы. Откуда вы взялись? Вы существуете только потому, что люди в вас верят? Или вы… нечто другое?
Олвос с мрачным и печальным видом обдумывает вопрос.
– Это… это все непросто объяснить.
И она втягивает воздух сквозь зубы.
– Ты знала, что Божества обладают удивительным свойством переделывать реальность?
– Естественно.
– Не только вашу реальность. Не только реальность твоего народа – но и свою собственную. Каждый раз, когда люди верили, что я пришла из определенного места, я выходила оттуда – и совершенно не помнила о предыдущих подобных эпизодах – и о том, кем я была раньше.
Она делает вдох.
– Я – Олвос. Я извлекла горящий золотистый уголь этого мира из огня собственного сердца. Из своих слез я сотворила звезды, оплакивая солнце во время первой ночи этого мира. А родилась я, когда тьма этого мира настолько сгустилась, что высекла искру, – и этой искрой была я. Вот что я знаю о себе. И я не знаю, кем я была раньше, до того, как узнала все это. Я пыталась разобраться, понять, откуда я пришла изначально, но история, как ты, наверное, знаешь, похожа на винтовую лестницу, по которой идешь, и кажется, что поднимаешься, а на самом деле остаешься на месте.
– Тогда почему у сайпурцев никогда не было собственного Божества? Нам просто не повезло?
– Ты же видела, что произошло, Шара, – говорить Олвос. – И ты знаешь свою историю. Ты уверена, что вам не повезло, если у вас не было Божества?
Она встает и целует Шару в лоб. Губы у нее такие горячие, что обжигают кожу.
– Я бы сказала: удачи тебе, дитя, – говорит она. – Но я думаю, что ты сама разберешься, что тебе больше нужно.
Шара делает шаг в сторону от костра. И проходит между деревьями.
А потом оборачивается, чтобы попрощаться, но видит только пустую стену своей спальни. Она снова растерянно поворачивается – и видит собственную кровать.
А потом она садится на кровать и начинает думать.
* * *– Турин? – шепчет Шара. – Турин!
Мулагеш с ворчанием приоткрывает один глаз.
– Во имя всех морей, – хриплым со сна голосом отвечает она. – Я рада, что ты нашла время зайти ко мне, но почему это нужно делать в два часа ночи?
Мулагеш уже не та – от веселой крепкой женщины ничего не осталось. Она сильно потеряла в весе за время пребывания в больнице, и у нее до сих пор синяки под глазами. Левая рука заканчивается чуть пониже локтя культей, обмотанной белыми бинтами. Она видит, как Шара смотрит на нее.
– Надеюсь, – Мулагеш поднимает изувеченную руку, – это не помешает мне плавать в Джаврате. По крайней мере рука, которой я стакан ко рту поднимаю, при мне.
– Ты как?
– Нормально. А ты как, девочка? Смотри-ка… живая. Это самое главное. А черные очки придают тебе… мгм… шарма…
– Живая, живая, – вздыхает Шара. – Турин… мне очень… в общем, мне жаль, и я бы хотела, чтобы для тебя это все…
– Ну хватит стонать-то, – говорит Мулагеш. – Я вот эти самые слова недавно сама произносила. Но обращены они были к мальчишкам и девчонкам, про которых я доподлинно знала – не выживут. А я – выжила. И благодарна за это. А ты себя не вини. Зато у меня теперь есть железная причина, чтобы просить о переводе.
Шара бледно улыбается.
– Так, одну секундочку, все же остается в силе? Меня переведут? В Джаврат, как и договаривались?
– Вполне возможно, вполне возможно, – кивает Шара.
– Так, ты говоришь про это как про пункт договора, который можно выполнить, а можно и вычеркнуть. А я не припоминаю, чтобы я подписывала договор. Я припоминаю, что я вот так вот ясно и четко сказала: «Если я это сделаю, то меня переведут в Джаврат», а ты, как я помню, ответила: «Хорошо». А что, у тебя какие-то другие воспоминания о том разговоре?
– Я попросила об ответных услугах кое-каких чиновников среднего звена в Министерстве, – говорит Шара.
– Что-то мне подсказывает, что сейчас начнутся всякие «и», а потом и «но»…
– Конечно.
И Шара поправляет на носу очки:
– А еще у меня через два часа поезд в Аханастан. А завтра я отплываю в Галадеш.
– И что? – подозрительно щурясь, спрашивает Мулагеш.
– Если я исчезну – ладно, скажу без экивоков… если меня тайно ликвидируют – во время путешествия или по прибытии в Сайпур, – тогда тебя отправят в Джаврат буквально через несколько месяцев.
– Если с тобой что сделают?!
– Но, если я все-таки останусь в живых, – продолжает Шара, – тогда многое изменится.
– Что именно?
– Например, Министерство иностранных дел.
– Каким образом оно изменится?
– Скажем, оно, возможно, перестанет существовать.
Где-то в соседней палате кто-то кашляет.
– А ты уверена, что ты головой не треснулась во время операции, а то знаешь как оно бывает…
– Я думаю, что у нас с тобой, Турин, была похожая работа, – говорит Шара. – Ты не должна была вмешиваться в дела Мирграда – потому что тут ничего не должно было меняться. А я постоянно вмешивалась в дела Континента, но для того, чтобы сохранить текущий статус-кво: чтобы Континент оставался нищим, а вся торговля сосредоточилась бы в руках сайпурцев. Континент оставим континентцам, – цитирует Шара по памяти. – Что значит – пусть он и дальше остается бедным, диким и никому не нужным.
– Не надо мне рассказывать, какая у нас тут политика. Я двадцать лет жизни угробила на ее претворение в жизнь. Так что ты собираешься делать?
– Я хочу все поменять. Но если я все поменяю, – говорит Шара, – то мне на Континенте понадобятся союзники.
– Твою ж маман!..
– В особенности они мне будут нужны здесь, в Мирграде.
– Твою мать!
– Потому что единственный человек, которому я доверю прикрывать мне спину, – говорит Шара, – это генерал Турин Мулагеш.
– Вообще-то я прежде всего губернатор. И я в чине полковника, кстати.
– Если я выживу и сделаю то, что запланировала, – говорит Шара, – не будешь больше полковником.
Мулагеш смаргивает и выдает злой смешок:
– Хочешь сделать из меня Сагрешу при кадже? Я же сказала – не хочу я продвижения по службе. Я хочу выйти из игры!
– Я собираюсь радикально изменить правила игры, – говорит Шара.
– Во имя всех морей… ты что, серьезно?
Шара делает глубокий вдох:
– Вообще-то, да. Я не знаю, сколько радикальных реформ мне удастся осуществить, – но я планирую множество. На прошлой неделе Министерство подвело нас. Тебя, Турин. Мирград. Результат – тысячи трупов.
– Ты… ты действительно считаешь, что у тебя что-то получится? Ты реально считаешь, что это возможно? А может, – тут Мулагеш хихикает, – ты просто наивная идиотка, а?
Шара пожимает плечами:
– Я на прошлой неделе бога убила. Что в сравнении с этим какое-то министерство?
– Ну, в принципе, да…
– Ты поможешь мне, Турин? Нас с тобой держали за слуг, и потому мы годами обслуживали политиков. А теперь я предлагаю тебе реальный шанс послужить родине.
– Твою мать… – и Мулагеш чешет шрамы на челюсти правой рукой и думает. – Ну ладно. Должна признаться, это интересное предложение.
– Я так и думала, что ты это скажешь.
– И вообще, я припоминаю, жалованье у генерала – раза в два побольше, чем у полковника…
Шара улыбается:
– Вполне можно себе позволить частые отпуска в Джаврате.
* * *Шара тихонько пробирается по больничному коридору к комнате Сигруда.
«Неужели так и формируются правительства? Заваливаешься среди ночи в палату к раненому и требуешь от него немедленно принять решение…»
Она останавливается на пороге отделения и оглядывает море коек – на каждой лежит бледный белый сверток, у некоторых приподняты руки или ноги, некоторых вообще не видно под бинтами… Интересно, какое из ее решений уложило этих людей на больничную койку, и можно ли было этого избежать…
Из-за стены до нее доносится голос Сигруда:
– Я слышу тебя, Шара. Если хочешь зайти – заходи.
Шара открывает дверь и заходит в палату. Сигруд погребен под повязками, швами и трубками, из него вытекают и втекают какие-то жидкости, наполняя какие-то пакеты, толстый шов тянется через всю левую бровь к волосам, левая ноздря разодрана, а вместо левой щеки сплошное красное месиво. А так – Сигруд как Сигруд.
– Как ты узнал, что это я? – спрашивает она.
– По походке, – отвечает он. – Ты же маленькая, ступаешь как котенок.
– Буду считать, что это комплимент.
И она садится у кровати.
– Как ты?
– Почему ты не приходила?
– А тебе-то что?
– Ты думала, что я не захочу тебя видеть?
– Сигруд, которого я знала и с которым работала в течение десяти лет, плевал на все. Только не говори мне, что, разминувшись со смертью, ты решил изменить свою жизнь – потому что ты столько раз со смертью встречался, причем зачастую на моих глазах, и это не производило на тебя ровно никакого впечатления.
