Вольфганг Хольбайн - Враг рода человеческого
Человек в белом одеянии поднял руку и указал ею на Бреннера.
И в тот же момент Бреннер прозрел. Он познал наконец Истину.
* * *— Я этого никогда не делал. Я пришел к вам как друг, а не как судья.
— Ты лжешь, — заявил Иуда. — Ты послан сюда для того, чтобы судить нас и выносить нам приговоры. Но я не допущу этого. Я раскусил тебя. Ты можешь дурачить кого угодно, но тебе не удастся меня обмануть. Я знаю, почему ты здесь. И я знаю, кто ты такой на самом деле.
— И поэтому ты хочешь меня убить, — сказал он.
Иуда показал ему свою ладонь, которую прятал в складках одеяния. Она была пуста.
— О, как бы я хотел это сделать, — прошептал он. — Если бы только я имел достаточно сил для этого! Но я не могу убить тебя.
За его спиной появились тени, они приближались, их было много… У людей, подходивших к нему, не было факелов, и поэтому в темноте мелькали лишь их размытые силуэты. Однако он прекрасно знал всех своих учеников и узнавал их даже в темноте. Он попытался выпрямиться, но веревки, которыми он был связан, мешали ему сделать это. Он мог только повернуть голову в сторону приближавшихся фигур, возникших за спиной Иуды из темноты.
— Значит, и вы тоже хотите этого? — промолвил он. — И ты, Симон? И ты, Иоанн? Вы все против меня? Вы тоже ненавидите меня?
— Никто из нас не испытывает к тебе ненависти, Господи, — рыбак вышел из тени, и на его лицо упал свет горящего факела, который Иуда держал в своих руках. Но Симон, казалось, не чувствовал опаляющего жара пламени. — Мы все любим тебя, Господи. Больше, чем ты можешь себе это представить. Даже он любит тебя, — рыбак положил ладонь на плечо Иуды и улыбнулся, но Иуда отступил на шаг в сторону, и рука Симона соскользнула вниз.
— Не сердись на него. Он просто не в себе и ищет виновного в тех поступках, которые сам совершил. Он бы не сделал тебе ничего дурного. Никто из нас не причинил бы тебе вреда. Мы все с радостью отдали бы свои жизни за тебя.
— В таком случае освободите меня, — потребовал связанный.
Симон потупил взор, по его лицу побежали слезы, но, когда он заговорил, его голос был тверд:
— Мы не можем этого сделать, Господи. Они бы убили тебя, если бы знали, что ты еще жив.
— Никто не может убить меня, — ответил он. — Меня может убить только тот, кто послал меня сюда. Неужели вы действительно думаете, что можете сопротивляться ЕГО воле?
Симон, которого он называл Камнем, ничего не сказал, но его ответ был написан на лице. Симон не верил этому. Он знал, что люди не смогут убить Господа, но, несмотря на это, они попытались убить его.
— Зачем вы все это делаете? — спросил Учитель. — Неужели вы так и не поняли того, чему я вас учил? Неужели все было напрасно?
— Нет! — почти крикнул Симон, и на его лице отразилась невыносимая мука. — Ты учил нас не напрасно, Господи. С твоей стороны все было правильно, даже слишком правильно. Дело не в тебе, а в нас. Это мы совершаем неправильные поступки, это мы виноваты во всем, Господи. Только мы. Иуда прав. Мы слишком слабы. У нас слишком много недостатков и пороков, Зло легко заманивает нас в свои ловушки. А ты, Господи, слишком требователен к нам. Наш мир еще не готов к твоей справедливости.
— Это не моя справедливость, — напомнил он. — Я тоже всего лишь орудие.
— Но мы еще не готовы, — возразил Симон, стоя на своем. — Они попытались убить тебя, потому что испугались тебя. Потому что почувствовали, что ты несешь им гибель. Мир еще не готов, он не созрел для твоего учения. Мы должны защитить мир от тебя. И тебя от мира.
— И на что же вы решились? — спросил он.
Симон долго медлил с ответом. Он не смел взглянуть в глаза Учителю. Рядом с Симоном стоял только Иуда Искариот, а все остальные ученики находились поодаль, оставаясь в тени, вдали от крута света, отбрасываемого факелом.
— Они считают, что ты мертв, и мы хотим сохранить истину втайне, — сказал наконец Симон — Ты останешься здесь или в каком-нибудь другом, более надежном месте, которое мы найдем для тебя.
— Ты имеешь в виду тюрьму.
— Я не хотел бы, чтобы ты называл это подобным словом, — прошептал Симон. — Но возможно, ты прав. Да. Ты прав. Это тюрьма. Но мы должны запереть тебя в ней, пойми нас! Мы еще не готовы встать перед твоим судом! Мы… мы только дети, которым требуется время для того, чтобы многому научиться! Умоляю тебя, Господи, дай нам это время! Наш народ, может быть, еще не совершенен, но… но он заслуживает отсрочки твоего суда.
Человечеству уже была дарована эта отсрочка, и этой отсрочкой стал он сам, Учитель, последний шанс этого мира на спасение.
Симон думал, что хорошо знает своего Учителя, и по-своему был прав, но несмотря на это, он бы очень удивился, если бы узнал, как велики долготерпение и снисходительность того, кто послал Учителя на землю.
Учитель не проронил ни слова, но он знал, что Симон прочитал правду по его глазам. Симон в этом смысле сильно отличался от всех остальных учеников: Учителю никогда не удавалось скрыть от него правду.
— Ты не оставляешь нам никакого выбора, — печально сказал Симон. — Я молюсь о том, чтобы мы смогли жить с этой виной. Во всяком случае, мы постараемся это сделать. Мы сделаем это ради наших детей и ради тысячи тысяч других людей, живущих на земле.
— Так что же вы хотите сделать? — спросил он. — Убить меня? — учитель усмехнулся. — Даже если бы вы сумели это сделать, моя смерть ничего бы не изменила. Вместо меня в мир явился бы другой посланец. По сравнению с тем, кто меня послал сюда, я так же беспомощен, как и вы. Я всего лишь орудие.
— Точно так же, как и все мы, — пробормотал Симон. Он сделал над собой усилие, расправил плечи и продолжал более громким уверенным голосом:
— Мы продолжим твое дело, Господи. Мы пойдем в мир, чтобы распространять твое учение. Мы будем стараться направить людей на путь истинный, который ты нам указал. Обещаю тебе, что каждый из нас посвятит этому всю свою жизнь без остатка. Мы будем черпать свои силы в твоей смерти, и она послужит фундаментом нашего вероучения. Мы доведем до конца то, что ты начал. Но мы не можем выпустить тебя в мир, потому что мир еще не готов Ему требуется время, много времени, больше, чем ты можешь ему дать.
— Я всего лишь исполняю волю пославшего меня, — печально повторил он. — Неужели вы всерьез думаете, что сможете связать меня и держать в заточении, применив силу?
— Да, — твердым голосом ответил Симон. — Ты многому научил нас, Господи, мы были прилежными учениками. У нас достаточно сил для того, чтобы сделать это.
Неужели эти дурни всерьез думали, что смогут обратить против него его же собственное могущество? На мгновение в душе Учителя вспыхнул гнев, чувство, которое было ему совершенно не свойственно до тех пор, пока он не явился в этот мир и не узнал людей Это были слабые и одновременно странным образом очень сильные создания, которых он должен был судить последним окончательным судом. Учитель мог бы сейчас встать, легко разорвав опутывавшие его веревки, и показать, на чьей стороне действительно были сила и власть и кому эти люди бросили свой вызов.
Но он не стал этого делать. Его гнев прошел, но он не ощущал теперь и прежней печали. Внезапно он понял Симона и других своих учеников, а вместе с пониманием он ощущал незнакомое прежде чувство, которое заставило его оцепенеть. Он испытывал восхищение! Восхищение мужеством этих людей, ведь они осмелились действовать вопреки его воле, воле Бога. Возможно, он действительно был Богом, за которого они его принимали, а возможно и нет. Но он обладал всемогуществом, сравнимым только со всемогуществом Бога. Он мог создавать миры и разрушать их мановением своей руки или силой мысли.
Но все-таки эти удивительные ничтожные создания осмелились возражать ему, противиться его воле. Более того, они осмелились бросить вызов судьбе и даже тому, кто послал его сюда, и лишь потому, что считали, будто их народ должен получить шанс на спасение, так как он заслужил это Эти люди не умоляли его о даровании такого шанса, они предъявляли ему жесткие требования. Так, может быть, человечество действительно заслужило, проявив подобную отвагу, этот шанс, самый последний шанс на спасение?
Он не стал разрывать сковывавшие его узы, решив действительно дать человечеству последнюю отсрочку.
Но это была всего лишь отсрочка.
* * *Небо над лесом было все таким же черным, когда Бреннер покидал территорию монастыря, и мысль об этом стала, пожалуй, его первой сознательной мыслью с тех пор, как он вышел из стен тюремной камеры День Страшного Суда был вовсе не днем, а ночью. Утром, в которое не наступил рассвет над миром. Этот мир был совершенно не похож на тот, какой Бреннер знал прежде.
Итак, конец света — это вовсе не исчезновение мира, а его радикальное изменение, такое, которое человек себе и представить не может.
Бреннер последним покинул руины монастыря. Трое других уже ждали его на опушке леса. И хотя время не имело больше никакого значения — скорее всего, оно вообще больше не существовало, — Бреннер все же осознавал, что заставил своих спутников довольно долго ждать. В тюремной камере он снова погрузился в видения, что нередко случалось с ним в последнее время. Он не просто переживал все события, он как будто припоминал их — мгновенно, во всей полноте и последовательности. Когда же он снова вернулся к реальности, то понял, что находится совершенно один в пустом подвале. Огромность того, что он только что узнал, заслоняла собой все другие чувства и мысли. Бреннера не мучали больше сомнения, он уже не задавался вопросом “почему” и “зачем”. Не было никакого “почему”. Не существовало причины того, что выбор пал именно на него. Он был избран потому, что был избран, и эта причина казалась ему теперь самодостаточной.
