Виктор Глумов - Солдаты Омеги (сборник)
— Дрянь дело, — размышлял Маузер, глядя в окно. — По-хорошему, надо бы сваливать, но бежать некуда. Всё. Крышка. Тебе я бы посоветовал затеряться в Москве… Близкие у тебя есть?
— Жена и дочь.
— Где?
— Дома остались.
Артур вспомнил Нику, Лану, и ему захотелось завыть.
— Считай нету, — вздохнул Маузер. — Омеговцы не простят бунт, наверняка твою деревню уже зачистили.
— Я семью предупредил, они в надежном месте. Ты откуда про бунт-то знаешь?
— Слышал, как меня называли?.. Вестник — это работа такая.
Вестник… Хреновые вести он носит в последнее время. В животе Артура жалобно заурчало.
— Ага, я сейчас тоже что-нибудь сожрал бы, — прокомментировал Маузер.
Скрипнула дверь — вошел Хамло с бутылью в руках. В другой руке он нес мешок, из которого одуряюще пахло копченым. Артур сглотнул.
— Что там наши с мутантами, не передрались? — поинтересовался Маузер.
— А посмотри в окно — сели в кружок, разговаривают. Сейчас самое время выпить, вы не находите? — Хамло поболтал бутыль — мутная жидкость забулькала.
— Упьемся же в хлам! — В голосе Маузера послышался упрек. — Идем к мужикам, справим поминки. Подыхать же всей толпой станем. Да что ты смотришь как еврей на гестапо? Не жмись! Поделись с людьми.
Артур представил, что «еврей» — это пушистая безобидная зверушка, а «гестапа» — мутафаг типа маниса, только без лап и с гребнем вдоль спины. Н-да-а, видать, на севере такие гестапы водятся. Когда Хамло раскрыл мешок, мозг Артура провалился в желудок. Сейчас он за еду готов был если не убить, то основательно покусать. Маузер вынул кусок сала с прожилками и принялся жевать.
Артуру достались такой же кусок и треть лепешки.
— Не бойся, самогонки мало, не упьются они. Но расслабятся.
Маузер взял бутыль у Хамла и направился к выходу. Хозяин вздохнул, и его большие, с опущенными уголками глаза стали еще несчастнее.
На улице царило оживление: местные приволокли огромный котел с кукурузной кашей, заправленной шкварками, и на нее тотчас набросились. Запах вышибал слюну и кружил голову. Ложек на всех не хватило — мужики и мутанты ели руками, жир капал с пальцев, катился по предплечьям и пятнал рубахи, зерна застревали в бородах. Артур наплевал на брезгливость и присоединился к пирующим. В стороне Хамло и Маузер доедали лепешку с копченым мясом.
Когда люди насытились и отошли от котла, Хамло поднял кусок арматуры и постучал по бутыли:
— Рыцари Пустоши! Последняя ее надежда и оплот! Я не люблю, когда пьют, но сегодня выпить можно и нужно! — Еле удерживая бутыль обеими руками, хозяин отхлебнул из горлышка. Крякнул, утерся рукой и протянул гигантский «стакан» Маузеру.
Повторив подвиг Хамла, Маузер понес выпивку в народ.
Артур уже месяц не пил спиртного, и его с первых глотков повело. Крепкое пойло оказалось. Курганник тоже слегка окосел и стал говорить до невозможности громко, только его и слышно было. Тимми, напротив, забился в щель между телегами и, похоже, задремал. Мутанты держались кучкой, лишь Фирг участвовал в людских разговорах, скалил острые, будто подпиленные зубы.
Бутыль опустела. Затянули песню. Мутанты, само собой, слов не знали, но им так хотелось поучаствовать, что они выли и орали.
Стало клонить в сон, захотелось покоя, и Артур уселся рядом со спящим Тимми, оперся о телегу. Парень дергался и бормотал во сне. Мужики решили развести костер, но не нашли дров и оставили эту затею. Веселье начало сходить на нет, герои — расползаться по домам. Местные вызвались приютить отряд Артура, мутанты же изъявили желание ночевать в своих повозках, прямо на сене.
Надо бы Тимми разбудить, а то нехорошо его бросать на улице… Артур придвинулся поближе: парень морщил нос, стонал и размахивал руками. Артур склонился над ним, потрепал за плечо:
— Тим, вставай! А то…
Тимми тонко вскрикнул и заехал Артуру по носу:
— Отвали, урод! Не понял, что я сказала?
Артур от удивления раскрыл рот. Тимми повернулся на другой бок и засопел. Или повернулась? Осторожно, чтобы не получить в рожу и не привлечь чужого внимания, Артур склонился над Тимми. Нужно быть слепцом, чтобы не заметить очевидного: девушка! Ровесница Ники, может, сезоном старше или младше. Отсюда и женоподобность Тимми, и отсутствие растительности, и в баню поэтому он не пошел. Она не пошла. Но как ловко беглая рабыня всех дурила! Ведь и мысли не возникло… Артур тронул Тимми за плечо, та вскинулась, уставилась на него мутными со сна глазами. А ведь хорошенькая!
— Тсс! Тимми… Тебя как зовут-то на самом деле?
— Сдурел, мужик? Так и зовут. Иди себе, дай поспать, — юношеским хриплым баритоном проговорила девушка.
— Ты во сне проговорилась.
Щеки Тимми потемнели — девушка покраснела.
— Бредишь, — сообщила Тимми. — Иди проспись. И мне дай…
— Дура, — ласково, как дочери, сказал Артур, — я же добра хочу. Если наши узнают… Тебе осторожней нужно быть. Расскажешь?
— Чего тебе рассказать? Как к мутафагу в зад пройти?
— Совсем дура. У меня жена и дочь. Я к тебе приставать не буду. Я помочь хочу. Советом хотя бы.
— Любопытно тебе, — совсем другим, девичьим, пусть и немного хриплым голосом, сказала Тимми. — Вот и вся твоя помощь. Места себе не находишь, думаешь, откуда я. А не расскажу.
— Тогда я у Маузера спрошу. — Артур поднялся. — Нам на смерть вместе идти, а ты в секретики играешь.
Тимми вскочила, встала рядом.
— Не нужно к Маузеру, а то он тебя убьет. Поверь, Артур, эта тайна — не для твоих ушей. И не для этого мира, если уж на то пошло. Просто не нужно тебе этого знать, никому не нужно. И я бы забыть предпочла.
Артур недоверчиво улыбнулся. Можно подумать, он не видел рабов, можно подумать, ужасов не видел…
— У меня жена седая вся. Твоих лет — и вся седая. И ты думаешь, твоя история меня напугает?
Она что-то обдумывала, грызла ногти. Наконец решилась:
— Ладно. Сам напросился. А мне давно хотелось кому-нибудь рассказать, чтобы не Маузеру… он и так знает. И неизвестно, кому от этого хуже — ему или мне. Только давай выпить еще найдем.
* * *Многих слов Артур не понимал, переспрашивал, и Тимми, которая оказалась Томой, Тамарой, объясняла. Она пила, не пьянея, и речь ее становилась все более горячечной, нетерпеливой — Тома выплескивала накопившееся, не заботясь более о слушателе. Все равно, скорее всего, завтра умирать и ей, и Артуру.
…Когда Томке исполнилось пять, мамаша окончательно спилась, квартиру продала за гроши, дочку взяла под мышку и отправилась бомжевать на свалку. Томка не возражала: попробуй возразить, так жопу отобьют — не сядешь даже. А на свалке оказалось хорошо, может, потому, что лето: Томка играла со всякими штуками, в еде отказа не было, что найдешь, то и ешь, люди много вкусного выбрасывают. В общем, не жизнь — малина.
Так оно продолжалось до первых дождей, которые принесли с собой холод и милицию с телевидением. Рычащую, царапающуюся Томку запихнули в машину и куда-то повезли. Так в Томину жизнь вошла ювенальная юстиция, а еще приемник-распределитель и детский дом. В детском доме кормили исправно, хотя и хуже, чем на свалке, там было чисто, но от ребят требовали порядка и послушания. А слова «дисциплина» Томка ни разу до этого не слышала, как и многих других слов. Она вообще изъяснялась так, что воспиталки краснели. И ругались. Но Томке было по фигу.
Впрочем, уже к Новому году девочка пообвыклась. Что-что, а выживать она умела, и подстраиваться под требования сильных — тоже. На елке даже стишок рассказывала, трогательно тянула шейку, отросшие кудряшки падали на плечики. Воспиталки умилялись. Наверное, с умилением взрослых и была связана новая веха Томкиной жизни: однажды в морозный день пришли тетя с дядей и предложили ей жить с ними. Томка не отказалась.
Тетя требовала, чтобы приемная дочь называла ее мамой, но Томка маму помнила и с тетей вообще предпочитала не беседовать — боялась.
Квартира с горячей водой, собственная комната, заваленная игрушками. Никаких тебе правил, ласка и забота. Сначала Томка не верила в удачу, воровала из холодильника еду и прятала под кровать — а вдруг закончится? Но на следующий день продукты в холодильнике снова самозарождались. Так не бывает. Где-то тут скрывался подвох. Наверное, дядя с тетей пошутили и скоро выкинут Томку на свалку. И все повторится.
Но они, похоже, не шутили. Томка плакала и кричала ночами, но ее не выкинули. Томка писалась в постель, но ее жалели.
И в шесть лет счастливые родители отвели приемную дочь в первый класс.
Следующие восемь лет жизнь Томы была полна любви, счастья, детских секретов, шушуканья с подружками, контрольных и домашних работ, спортивных секций…
Почему биомать не померла раньше и как узнала, где ее дочь, — Тома так и не выяснила. Девочка заканчивала восьмой класс, заканчивала хорошо, и волновал ее Егор из девятого «Б», намекнувший, что Тома ему небезразлична. А у поворота к дому ее подстерегало прошлое в образе опустившейся беззубой бомжихи, вонючей и страшной.
