Грэм Макнилл - Ангел Экстерминатус
Железные Воины, похоже, наконец, осознали происходящее на их глазах чудо и застыли в присутствии богоподобного существа в расцвете его силы. Даже состояние их приговоренного повелителя не могло снять очарования от возвышения Фулгрима, так как ни один из его тупоголовых воинов не приблизился к павшему примарху.
Казалось, одного Эйдолона не коснулось оцепенение, поразившее всех, кто пережил атаку эльдарских автоматонов, он пошел к Фулгриму, как только тот спустился к краю шахты. Едва ноги Фулгрима коснулись поверхности, Люций почувствовал дрожь, пробежавшую сквозь планету, словно мир восставал против этого касания. Это было похоже на столкновение двух тектонических плит, где-то глубоко под землей, и высвобожденная сила их столкновения с нарастающей мощью шла к поверхности.
Люций хотел двинуться, подойти ближе к примарху, но он едва мог справляться даже со своим сердцем. Его тело понимало то, что не понимали его собственные желания.
Это был момент рождения, и как все подобные моменты, это был очень личный момент.
Эйдолон достал из-под плаща клинок, серый, тускло-блестящий меч, который Люций узнал мгновенно. Это было оружие, которым обычный воин мог победить бога, оружие, которое в древние времена называли заколдованным.
«Анафем» — был тенью меча, который по слухам был похищен из Зала Изобретений на Ксенобии. Лезвие его было сколото и укорочено до размеров гладиуса простого солдата капелланом XVII легиона, никто не знал для каких целей, это было сделано. Эйдолон поднял меч на уровень глаз Фулгрима и произнёс слова, которые Люций расслышать не смог. Примарх кивнул, и Эйдолон вонзил меч в бок Фулгрима.
Дети Императора закричали как один, но удивительная сила, распространявшаяся от блаженной фигуры Фулгрима, удержала их на месте.
— Тот, что был мёртв, приведет меня в жизнь! — закричал Фулгрим, боль в его голосе наполнила глаза Люция слезами, — Тот, который восстал, будет свидетелем моего перерождения! Эйдолон кружился вокруг примарха и наносил новые удары, каждый раз погружая клинок по рукоять. Кровь хлестала из Фулгрима, и его лицо выдавало агонию, которую он испытывал при каждом ударе. Эйдолон убрал окровавленное оружие в ножны и встал перед Фулгримом. Обеими руками он взялся за края первой раны и раздвинул её.
Фулгрим запрокинул голову и издал рев ярости, который посрамил бы Ангрона, столько свирепости было в него вложено. Даже когти мясников никогда не вызывали такой вой боли из живого существа, и Люций поклялся убить Эйдолона, за то, что он заставил так мучиться примарха.
Но Эйдолон ещё не закончил. Он стал обходить Фулгрима по кругу, открывая окровавленными перчатками каждую рану, пока, в итоге, примарх не зашатался на ногах, едва удерживаясь от падения. Раны его не заживали, его усиленный метаболизм продолжал бесполезную борьбу с повреждениями. Каким целям служили эти увечья, Люций постигнуть не мог, но чтобы это ни было, оно подходило к концу, он чувствовал, как растущая сила затапливает зал. Эта сила наконец-то освободилась, чтобы обрушиться на мир, чьи мёртвые часовые сдерживали её веками. Плоть его отозвалась на это присутствие, кожа сморщилась, по нервам прокатилась волна трепетного блаженства и отвращения.
Мощное чувство предвкушения наполнило его, как в тот день, когда капитаны Легиона ожидали Фулгрима в засаде в Галерее Мечей, только в этот раз оно было отточенное как бритва. Это было похоже на мгновение перед ударом молнии, удар сердца перед попаданием пули, крошечную паузу перед ударом десантной капсулы о землю. В любой момент, сила, которую ранее не видели ни смертные, ни те, кто был после них, ни кто бы то ни было вообще, проявит себя полностью. Люций абсолютно точно знал, что именно это привело к фактическому вымиранию эльдар. Они вели поиски, чтобы достигнуть великолепия, но в итоге их самих заполучили.
— Сделай это, — сказал Фулгрим Эйдолону, лицо его было в слезах.
Эйдолон кивнул и поднял руку. Скопление камней душ, из числа паривших в высоте, сдвинулось с места и поплыло по воздуху к нему. Он выдернул их из воздуха и вдавил в раны, нанесенные им самим примарху. Люций ощутил маленькие вспышки ужаса и отчаяния, но каждая быстро угасала, по мере того как Эйдолон призывал всё больше камней и впихивал их в тело Фулгрима. Сначала десяток, потом ещё десяток, потом больше и больше, пока не стало казаться, что больше уже не влезет.
— Не надо больше, — взмолился Фулгрим, но Эйдолон покачал головой.
Фулгрим рыдал и выл, но на каждую мольбу прекратить, Эйдолон впихивал новые камни в раны.
Наконец, Эйдолон закончил, и Люций позволил себе протяжный судорожный выдох.
— Ещё один, — прохрипел Фулгрим, — Камень-магетар.
Эйдолон замялся, кружа вокруг своего израненного примарха, осматривая каждую окровавленную щель на его доспехах.
— Быстрей! — вскричал Фулгрим, — Это должно произойти сейчас! Последняя составляющая моего возвышения!
— Я не вижу его, повелитель. — сказал Эйдолон.
— Он там! — завопил Фулгрим, — В нагруднике.
И тогда пространство зала прорезал голос, скрипучий и грубый, как железо, трущееся о камень.
Пертурабо пошатывался на краю шахты, челюсть и пах его были красными от обильно текшей из глубокой раны крови. Лицо Владыки Железа было болезненным и изможденным, кожа на лихорадочно дрожащем теле была пергаментного цвета. В руке он держал камень-магетар, внутри которого шла борьба золотого и чёрного цветов.
— Это ищешь? — проговорил он.
Пертурабо знал, что ему следует уничтожить камень. Он мог с лёгкостью сделать это.
Просто держа его в руке, он чувствовал все сильные и слабые места его решётчатой структуры, сколько усилий нужно приложить, чтобы разломить его или растереть в порошок. Он знал, что ему следует поступить так, но что станет с ним самим после этого? Будет ли сила похищенная камнем утрачена навсегда?
— Ты привел меня сюда, чтобы убить, — сказал Пертурабо, направляясь к Фулгриму, держа руку с камнем-магетар вытянутой над пропастью шахты. Свет умирающего зеленого солнца светился где-то уже очень глубоко, и Пертурабо, хоть и не был специалистом по небесным делам, понимал, что какой бы механизм ни удерживал планету от поглощения чёрной дырой, он был теперь выключен.
Жизнь этого мира подходила к концу, и он был уверен, что какие бы силы ни были задействованы, последствия уничтожат камень.
Был ли это риск, на который он готов был пойти, чтобы остановить Фулгрима?
— Ты ошибаешься, — ответил Фулгрим, — Я привел тебя сюда, чтобы дать себе жизнь.
— Что для одного пища, для другого — отрава, правильно?
— Что-то в этом духе, — согласился Фулгрим.
Эйдолон выступил рядом с Фулгримом, рука его скользнула под плащ.
— Лорд-коммандер Эйдолон, если сделаешь ещё шаг, я прикончу тебя на месте, — сказал Пертурабо, — Ты знаешь, что я могу это сделать даже теперь.
Эйдолон остановился и посмотрел на Фулгрима, который едва заметно кивнул.
Пертурабо смотрел на брата в поисках хотя бы намека на раскаяние, признака сожаления о том, что они дошли до этого, мимолетный стыд за то, что тот планировал его убийство.
Ничего такого он не увидел, и сердце его разбилось от понимания, что Фулгрим, которого он знал когда-то давно, исчез навсегда. Он никогда не думал, что кто-то может зайти так далеко, без надежды на искупление. Человек может пасть на самое дно, деградировать полностью, но у него будет шанс на спасение души, если он хоть иногда испытывает раскаяние.
Если только он сам в это верит.
— Ты не понимаешь силы, которая станет доступной, брат, — сказал Фулгрим, — Я смогу выполнять любую свою прихоть, просто моргнув глазом. Я познаю тайны, о которых Магнус даже не догадывается. Я стану богом — сияющим, великолепным созданием. Это мой апофеоз, я стану сутью Бытия, буду знать все возможные перспективы галактики.
— Ты больше не хочешь быть ангелом, — сказал Пертурабо, — Теперь ты захотел стать богом.
— И что в этом плохого? — Человечество не нуждается в богах, — сказал Пертурабо, — мы переросли их давным-давно.
Фулгрим засмеялся, хотя Пертурабо видел, что все его усилия и внимание уходили на то, чтобы его разбухшее тело не распалось на части. Капельки света, ртутно-глянцевые, выступили потом на его коже, стекая с его тела в крестообразной позиции серебристыми каплями.
— Ты так думаешь? Тогда почему боги до сих пор существуют? Вера дает им эту возможность, и мы поклоняемся им в каждом акте бойни, предательства, разврата и предпринятых поисков бессмертия. Знаем ли мы это или нет, но мы присягаем им каждый день. Пертурабо покачал головой, — Я ничему не поклоняюсь. И не верю ни во что.
Окончательность этого высказывания почти остановила его как вкопанного. Сила его была подобно удару, горькое семя правды, которую он никогда не признавал или не знал до этого момента. Он увидел, как осознание этого отразилось в глазах Фулгрима.
