Александр Быченин - Последний билет в рай

Раздраженно выплюнув сгусток крови — удары в челюсть не давали о себе забыть, — я дождался, пока Линдеманн поднимется, покачиваясь и хватаясь за уцелевшие полки руками, и выбросил левую ногу в высоком сайд-кике. Я знал, что этот удар последний, и вложил в него все оставшиеся силы. Получилось резко и мощно, с фиксацией конечности в последней точке траектории. Голова Линдеманна с отчетливым хрустом запрокинулась, шея его уперлась в полку, отступать ему было некуда — и я нажал еще сильнее, раскорячившись практически в полном шпагате. Я давил и давил, как будто под моей подошвой извивалась мерзкая гадина, а не человек, и эти секунды показались мне вечностью. Потом я согнул ногу в колене, подтянув к самому плечу, из этого положения можно было повторно «выстрелить», но этого не понадобилось: Линдеманн обмяк и неохотно начал заваливаться вперед. Я проворно отскочил в сторону и запустил навстречу врагу журнальный столик, элементарно зацепив подъемом стопы за одну из трубчатых стоек. Тот легко проехался колесиками по ковровому покрытию и оказался аккурат на пути безжизненного тела бывшего безопасника. Оно с размаху обрушилось на многострадальный столик, и тот не выдержал — верхняя плита рассыпалась на мелкие осколки, а трубка-стойка пронзила грудь Линдеманна, показав окровавленную верхушку из его спины.

— Готов, сука… — выдохнул я, брезгливо созерцая поверженного врага.

В голове почему-то было пусто и гулко, как в колоколе. Никаких чувств не осталось, одна лишь всеобъемлющая усталость. Хотелось рухнуть на пол и забыться беспокойным сном. Да что там сном, просто бы вырубиться часа на два — и, очнувшись, не обнаружить этого ада. Как в детстве, когда казалось, что стоит только зажмуриться хорошенько и все неприятности рассосутся сами собой. У-у, как хреново-то! Вдоль позвоночника пробежала волна мурашек, расшибленный о столик затылок погладила мягкая кошачья лапа, и я мотнул головой, прогоняя оцепенение. Ничего еще не кончилось, и не фиг расслабляться. Мысленно обругав себя тряпкой, я окинул взглядом такое еще недавно уютное помещение.

От былого комфорта остались только воспоминания. Признаться, на окружающий бардак мне было откровенно плевать, но вот остальное… Снова мучительно захотелось завыть, и было от чего. Оба линдеманновских охранника были мертвы. Атакованный Петровичем валялся поперек дальнего от меня дивана и представлял собой жуткое зрелище: мой напарник от души поработал когтями, не оставив на лице врага живого места, вроде бы даже глаза выцарапал. Но причиной смерти послужил пистолетный унитар, пробивший голову навылет — маленькое входное отверстие под левым ухом и огромная дыра на месте правого. Понятно, сам босс его и грохнул, когда он, обезумев от боли, принялся палить во все стороны — автомат-то в руках был. Скорее всего, в панике он таким оригинальным способом пытался сбить вцепившегося ему в физиономию кота, но результата достиг прямо противоположного. Между диваном и вторым журнальным столиком лежал Бесчастных, подмяв под себя бездыханного Дидье — лейтенант все-таки добрался до его головы и превратил лицо в кровавое месиво, видимо, долбил изо всех сил лбом в переносицу, пока ее не проломил. «Говорливый» умер мгновенно — осколок кости пронзил его мозг. Но и в момент смерти он продолжал сжимать в ладони бесполезный уже «дефендер». Судя по обширному кровавому пятну прямо под сцепившимися врагами, боевику удалось минимум один раз продырявить Бесчастных. Переведя взгляд чуть вверх, я грязно выругался: Викентий с Мишей остались сидеть на диване, и очередь из «спектра» скосила обоих. С Кульманом все было ясно — не меньше трех попаданий в грудь, однозначно мертв. А вот Егоров мало того что подавал признаки жизни, так еще и пребывал в сознании, при каждом вдохе хрипя простреленным легким. Черт-черт-черт! Только этого не хватало. И так неясно, как пребывающую в шоковом состоянии Галю отсюда выводить, а тут еще тяжелый «трехсотый» на мою голову, а может, и не один!

Из вражеского стана относительно целым остался лишь док Исайя, но и его задело шальным унитаром. Пуля прошила мякоть левой руки — ерунда в общем-то, но и этого хватило, чтобы ввести ученого в состояние ступора. В общем и целом док на окружающую обстановку никак не реагировал, сжавшись в комок за креслом Линдеманна. Мне на мгновение показалось, что он пытается что-то закрыть собственным телом, но времени выяснять малозначительные подробности не было — я решительно направился к пострадавшим коллегам, пытаясь скованными руками извлечь из набедренного кармана портативную аптечку, впрочем, безрезультатно. На полпути окликнул напарника:

— Петрович, вылезай, дело есть!

Кот ломаться не стал — впрочем, как и всегда в боевой обстановке — и вынырнул из-за дальнего дивана. Маскироваться нужды не было, и он ярким рыжим пятном выделялся на фоне сероватой обивки, на ходу покачивая задранным хвостом и недовольно фыркая — по его мнению, все слишком быстро кончилось.

— Ну-ну, герой! — Я присел перед напарником на корточки и сунул ему в нос руки: — Грызи давай! Только без фанатизма, грабли мне не обглодай.

Петрович с пластиковой стяжкой расправился быстро и качественно, буквально в три укуса, и я принялся остервенело растирать затекшие запястья.

— Карауль дверь. — Я дернул головой в соответствующем направлении, и кот понятливо рыкнул. — И Галю успокоить надо. Сделаешь?

Напарник отозвался привычным уже мысленным касанием мягкой лапы и легко поддающимся расшифровке образом: рыжий кот, врубив урчальник, ласково трется головой о руку не менее рыжей девушки. Мол, будь спок не подведу.

— Пулей тогда.

Петрович в ответ на это презрительно дернул пушистыми «штанишками» на задних лапах и неспешно потрусил вдоль диванов ко входу в релакс-рум — торопиться-то уже некуда. Поручив Галю заботам лохматого эскулапа — а что, запросто можно диплом выдавать по специальности «кототерапия», — я склонился над Викентием. Тот дышал тяжело, но часто, издавая подозрительные хрипы. Одного взгляда на его залитую кровью грудь хватило, чтобы удостовериться в справедливости первоначального диагноза — унитар пробил правое легкое. Медленно выпустив воздух сквозь сжатые зубы, я перехватил его взгляд — удивительно ясный, в нем даже отголосков боли не читалось, как будто раненый каким-то неведомым образом от нее отгородился. Насколько я знал, методики для этого существовали, по большей части связанные с восточными психотехниками, но тут скорее обычный психоблок, зашитый в подкорку «мозгоправами» из СБ.

— Что, красавчик? — Егоров скривил бледные губы в усмешке, но взгляд не отвел. — Надо же было так бездарно попасться!