Война двух королев. Третий Рим - Дмитрий Чайка
— О да! — радостно оскалился Ари-Берке. — Зима в наших местах была плохой, то оттепель, то мороз. Много коней изувечили ноги об острый лед. Я чуть не плакал, когда резал их на мясо. Так что это весьма кстати! Спасибо тебе, Юрук! Плохо только, что баб из твоего рода молодой каган трогать не велел, пришлось перебить. Жаль, там были красотки.
— Я тебе сердце вырежу, сволочь! — пообещал Юрук и заорал. — К бою!
Безумная ярость, застилавшая глаза, мешала ему осознать, что перед ним вовсе не те воины, что истребили его род. А когда он это все-таки осознал, было уже поздно. Когда кочагиры втянулись в бой с племенами предателей, в тыл им ударил полк кирасир и играючи опрокинул легкую конницу.
— Вот же он! — прохрипел Юрук, увидев всадника по позолоченном доспехе и пурпурном плаще. — Убью гада!
Он повернул своего коня, не обращая внимание на то, как валятся под копыта вражеских лошадей его нукеры, и стал пробиваться к всаднику. Мальчишки окружали его, на вид — лет восемнадцать-двадцать. Проклятые выродки, которых изрыгает из себя школа в Братиславе. Славные воины, рубятся отчаянно, смело, а пиками и вовсе работают как баба иглой. Вот дерьмо!
— Пропустить! — услышал Юрук. — Он мой!
— Ваша царственность! — раздался возмущенный голос. — Зачем?
— Я уже не твой ученик, Некрас! Пропустить хана ко мне! Так нужно.
Юрук смерил взглядом молодого, сильного воина на рослом коне. Силен, в седле сидит уверенно. У него повадки хорошего бойца, не отнять. Весь в отца и деда…
— Умри! — заревел Брук и ударил молодого цезаря копьем.
Это оказалось бессмысленным. Изукрашенная золотом и чеканкой кираса даже не погнулась, а ответный удар копья чувствительно попал по ребрам. Хан носил юшман, кольчугу с вплетенными в нее пластинами. Если хорошенько ударить в бок, можно ребро и сломать. Пробить доброе плетение тяжело, ведь хан не поскупился, покупая себе доспех. Всадники кружили, фехтуя копьями и стараясь поразить друг друга в ноги и шею. Им это не удавалось никак, они пока не допускали ошибок, а бить в коня не хотел ни один, ни второй. Рука не поднималась на такую красоту.
— Может, мечи возьмем? — прохрипел изрядно уставший Юрук. — С копьями мы провозимся долго. А я хочу увидеть, какого цвета у тебя кровь, мальчик. Людишки болтают, что у тебя в жилах течет чистое золото.
— Забери копье! — Александр протянул руку и отдал оружие всаднику из свиты.
Он вытащил из ножен тяжелый палаш с гардой в виде плетеной корзины, защищающей руку. Доспехи становились доступны даже простым воинам, а потому все больше в обиходе появлялось таких клинков. Они рубили не хуже меча, но в изготовлении оказались существенно дешевле. Отковать лезвие с односторонней заточкой гораздо проще, чем наваривать стальную полосу на сердечник из мягкого металла. Юрук достал длинный меч с украшенной золотом рукоятью, подарок побратима Кия. Он принял оружие из его рук, но оставил того, кому поклялся служить. Судьба своей семьи и собственного народа оказались важнее клятв.
Обычный бой на мечах — невероятно скучное зрелище, но только не тогда, когда бьются повелители тысяч людей. Это божий суд, где сам господь принимает решение, кому жить, а кому умереть. Понемногу схватки вокруг боя стихли. Кочагиров добивали только на флангах, где они сцепились с такими же кочевниками, как сами. Туда уже пошли на подмогу эскадроны кирасир. А здесь продолжается поединок. Звона клинков нет, лишь глухой стук по дереву щитов. Принять удар на лезвие — почти гарантированно испортить его, а потому мечи встречались лишь плоской частью. Бойцы норовили отбросить в сторону вражеский клинок, чтобы потом успеть нанести решающий удар. В этом бою сила и ловкость значили куда больше, чем мастерство. Александр был молод и свеж, а Юрук разменял четвертый десяток, и уже изрядно устал. Но вскоре они изрубили свои щиты в щепки и отбросили их за ненадобностью. И это все решило.
Удар в тяжелый наплечник, представлявший собой одну широкую пластину, лишь заставил Александра покачнуться, зато его ответ оказался сокрушительным. Брызнули в стороны звенья кольчуги, и Юрук упал на гриву коня. Цезарь перерубил ему правую ключицу и кровеносные сосуды, что располагаются под ней. А потому черная кровь вперемешку с алой залила гриву коня, который даже всхрапнул от резкого запаха чужой смерти.
— Голову отрубить, поднять на копье и провезти по полю! — скомандовал Александр. Он был изрядным бойцом, которого учили лучшие мастера, но пара ударов достала его сегодня. Багровой синевой наливаются под доспехом кровоподтеки, которые навряд ли позволят ему завтра сесть на коня. Да и голова шумит от удара палицы, пришедшегося вскользь. Впрочем, все это уже неважно. Он исполнил то, что они наметили с дядей Бериславом. Жалкие шайки кочагиров, что рассыпались по степи, не найдут пропитания и крова. Их всех перебьют племена, присягнувшие великому кагану Святославу и его сыну.
* * *
Берислав обедал в бывшем отцовском кабинете, как и всегда. Он не смотрел, что принесли, с одинаковым равнодушием поглощая и дичь, и каши, и бутерброды, еще одну отцовскую придумку, которую старый император привнес в этот мир. Вина великий логофет пил мало, все больше разводя его водой по примеру римлян и греков. Потому-то во хмелю его никто и никогда не видел, как не видел и хохочущим от всей души. Берислав всегда был себе на уме, непроницаем, словно статуя.
Лед встал крепко, а потому пора бы уже выступать. Ждут только Александра, без него никак. Это должна быть его победа. Князь Кий, сидевший в Праге, остался с горсткой людей. От большого войска зима, а также террор егерей и воинов пятого Молниеносного оставили едва ли четвертую часть. И почти все они — наемники: приблудные викинги, лютичи, бодричи и горстка германцев, потянувшихся на звон серебра. Точнее, золота. Его поначалу было необычно много, и всё ромейской чеканки. Еще год назад по всему римскому миру чеканили солиды единого образца: с государем Само и двумя сыновьями-августами по бокам. И даже во Франкии и Испании пытались делать корявые подражания, убрав с монет имена собственных королей. А здесь изображен один Владимир, и это говорило о том, что солид совсем новый, сразу из-под штемпеля. И был он политическим заявлением немалой важности, потому как Владимир — всего лишь младший август,
