Олег Кожевников - Лёд и пламя

Бомбардировка нашего дота была страшной. Несмотря на то, что мы двумя пулемётными башнями, ведущими непрерывный огонь, не давали финским лётчикам особо наглеть, но несколько прямых попаданий бомб наш дот всё же ощутил. Я с большим напряжением ждал первого попадания бомбы в наше убежище, но когда оно произошло, ничего страшного не случилось. Так, немного тряхануло, и всё, потолок не раскололся, бетон не посыпался, стены не треснули. Всё-таки, финны молодцы – умеют качественно строить.

Во время второй волны авианалёта одна из наших пулемётных башен замолчала. Я по внутренней связи вызвал обедающих пулемётчиков с двух других башен и приказал им срочно занимать свои позиции. Мне было очевидно, что дело двумя авианалётами не обойдётся. Финны взялись за нас основательно, так сказать, по-взрослому. Это было видно и по количеству самолётов, принимающих участие в налётах, и по бомбам, сбрасываемым на нас. Судя по воронкам, которые можно было разглядеть в амбразуру, применялись бомбы весом не менее ста килограмм. Эти сотки распахали всю землю вблизи дота. В диаметре не менее двухстах метров не осталось ни кусочка первородного пейзажа, земля и снег были перемешаны как в бетономешалке.

Когда ушла вторая волна бомбардировщиков, я подошёл к амбразуре, отодвинул броневой щиток и, в первую очередь, начал осматривать дзот, где оборонялась группа Климова. То, что я увидел, меня просто потрясло и привело в дикую ярость. Мне жутко захотелось схватить ручной пулемёт, спустится к нашим пленным и лично их всех перестрелять. дзот, где находились мои братья, мои подчиненные – был полностью уничтожен. В наивной надежде, что, может быть, кто- то уцелел в нижнем ярусе дзота, я бросился туда звонить, но телефонная трубка молчала.

В ярости я кинулся к ручному пулемёту, но тут, к счастью наших пленных, показались финские самолёты. С ожесточением я выпустил весь магазин в неумолимо приближающиеся, вражеские крылатые машины третьей волны. Вдруг задымился один самолет. Когда я дико закричал, в полной уверенности, что именно я его сбил, рухнул второй. И только тогда я разглядел, как на эту воздушную армаду пикируют наши истребители. В разгоревшемся на моих глазах воздушном бою было сбито ещё два вражеских бомбардировщика. Остальные, разгрузив свой страшный груз прямо на финские позиции, позорно сбежали.

Как я ни психовал, но окружающую обстановку всё же контролировал. Поэтому сразу заметил, когда заработала ещё одна наша пулемётная башня. Две другие продолжали молчать. Буквально через пять минут после бегства финских самолётов, всё прояснилось. В верхний артиллерийский зал поднялось три человека. Это были – легкораненый красноармеец Лисицын из пулемётного расчета Петрова и Иванов, со своим напарником. Оказывается, одна из авиабомб взорвалась совсем рядом с пулемётной башней, где находились Петров со своим вторым номером Лисицыным. В результате этого, тяжелейшую контузию получил наш самый лучший пулемётчик. Петров, сейчас лежал в коме в генеральском кабинете, который начали использовать как госпиталь. Всю необходимую помощь ему оказывал финский доктор. Мои ребята, проявив сообразительность, быстро откопали среди пленных офицеров военного врача, нашли они и необходимые медикаменты. Этот же доктор обработал и левую руку Лисицына – у него была перебита кость какой-то отлетевшей деталью от их пулемёта. В дальнейшем использовать этот пулемёт было невозможно, да и сама башня перекосилась и уже не могла вращаться.

Пулемётная башня, в которой раньше сидел расчет Иванова, была полностью уничтожена. Она получила прямое попадание сто килограммовой авиабомбой. Услышав это, я поблагодарил Бога за то, что не вызвал оба отдыхающих пулемётных расчёта сразу же, когда началась авиационная бомбардировка. Хотя, если прямо сказать, у меня было такое желание, просто, когда я хотел это сделать, начали рваться авиабомбы и все разумные мысли вылетели из головы. Короче, я растерялся, и сердце ушло в пятки, а в мыслях было только одно – Боже, пронеси и сохрани!

Настроение, после разглядывания разрушенного дзота Серёги Климова и рассказа поднявшихся пулемётчиков о печальных последствиях финских авиаударов, было кошмарным. Страшно хотелось выть и ругаться матом, что я и делал про себя, и вся эта ругань относилась к нашему командованию. Это оно не чешется, не торопится отдавать приказа на штурм, теперь такого беззащитного, Хотиненского укрепрайона. Мы, считай, полностью расчистили полосу в финских укреплениях. Теперь можно буквально прогулочным шагом проводить экскурсии по бывшим финским укреплениям. Нас здесь мочат, как хотят, а наши генералы в тёплых штабах безмятежно протирают свои задницы. Толстожопые суки!

В расстроенных чувствах я метался от одной амбразуры к другой, пока не остановился у щели между двух бронещитов, закрывающих эти проёмы в бетонной стене. Встал я как раз у того места, где просматривался, находящийся километрах в трёх дот № 46. Вся моя ярость мгновенно перекинулась на это финское укрепление. Оттуда доносились частые артиллерийские залпы. А-а-а, гнида! Вот кто держит наши войска! Ну, подождите, финские сволочи, и на вас найдётся управа!

Бросив рассматривать этот дот, я подскочил к орудию Сизова и приказал прекратить огонь. Потом, вместе с нашим артиллерийским богом мы начали мудрить – как бы передвинуть одну из пушек, чтобы она могла стрелять в амбразуру, предназначенную для «Бофорса». С того места, где сейчас располагалось это крупнокалиберное орудие, достать дот № 46 было невозможно, впрочем, как и им нас. Чтобы взять на прицел 46-й дот, нужно было повернуть орудие градусов на тридцать. Как мы ни ломали голову, но ничего придумать не смогли. А потом было уже не до этого – финны пошли в новую атаку.

Этот штурм нашего дота был не менее ожесточённым и бессмысленным, таким же, что и предпринимаемые финнами ранее. Только раньше у нас было четыре пулемётные башенки, и один из флангов прикрывал дзот Климова, а теперь всё обстояло намного хуже. Мы отражали эту атаку всеми наличными силами. Пришлось даже прекратить артиллерийский огонь из крупнокалиберных орудий. Внизу у нас осталось только три человека. Это те, кто ночью должен был идти в прорыв к нашим основным силам с секретными документами и с ценным языком.

Но, наконец, под вечер финны выдохлись и успокоились, стало относительно тихо, и можно было передохнуть. Подведя итоги этой атаки, я снова ощутил прилив ярости и желание перебить всех пленных. У нас пулей, влетевшей в бойницу, убило красноармейца Ежова, и осколками было легко ранено ещё два человека. Таким образом, бойцов, способных держать оружие, осталось всего двадцать один человек, из них пятеро легкораненых. Если исключить трёх человек, направляемых в прорыв, держать оборону в доте оставалось восемнадцать бойцов. Зато, каких бойцов! Как сказал один пролетарский поэт – гвозди бы делать из этих людей.