Михаил Медведев - Контрольное вторжение
— Пани, это всего лишь несчастные женщины и дети, — возразил я, переходя на польский. — И они нуждаются в помощи.
— Давно здесь? — спросила она, помрачнев еще больше.
— Практически с первого дня. С перерывами.
— А я без перерывов, — прошипела девушка. — И тоже с первого дня.
— Плен?
— Почти. — Ее лицо исказилось и даже изменило цвет, став мертвенно-серым. — Я была в маленьком польском городке. Они пробили портал ночью и напали на спящих жителей. Они ловили нас, как животных… — ее глаза округлились и покраснели, — многих убили. Тем, кто пытался защищаться, вспарывали животы и бросали умирать на мостовой. Когда нас гнали к порталу, то под ногами…
— Не надо, — тихо попросил я. — Я понимаю.
Мне не хотелось слушать, но она решила высказаться.
— Ничего ты не понимаешь. Они хотели нашей смерти и наших мучений. Все! Включая этих твоих несчастных женщин и детей. Это сейчас они выпрашивают у нас похлебку, а совсем недавно они только в самом крайнем случае соглашались видеть в нас рабов. — Она злобно ощерилась. — Они звали нас грязными комми, а сами мылись раз в неделю, потому что за воду надо платить по счетчику. Даже саксы, самые богатые из них, экономили на мыле, но не жалели денег, чтобы купить китайскую девочку, оттрахать ее на вечеринке, а потом перерезать глотку. Чем больше китаянок кокнут, тем круче вечеринка.
Я потрясенно оглянулся на стоящих в очереди людей.
— Думаешь, вру? Тебе предстоит еще многое узнать о них. Например, они делили всех на сорта…
— Это я в курсе.
— И убийство человека низшего сорта не наказывалось даже штрафом. Наоборот, убийце оказывали психологическую помощь, если вдруг ему на одежду попало немного крови и он от этого факта расстроился.
— Не может быть, — мрачно проворчал я.
— Это правда, — она вздохнула. — Они нас убивали, а мы их спасаем. Надо бросить все это стадо на съедение горгам и уйти. А то ведь еще и заботиться о них будем, вместо того чтобы в зоопарк посадить.
— Не думаю, что именно эти люди…
— Ты ничего не знаешь, — девушка устало покачала головой. — Когда мы вернемся, я сделаю мемуарный файл. Если хочешь, то с ощущениями и запахами. Тогда ты поймешь, что в том числе и эти люди виноваты в нападении на Систему. Будешь смотреть?
— Буду, — я обреченно кивнул.
Ненавижу влезать в чужую шкуру и прогонять через собственную нервную систему чужие переживания, Но, боюсь, в ближайшие годы это станет главным развлечением у всех граждан Солнечной. Уж очень много событий произошло в последнее время. И не все из них были приятными. А чтобы сочувствовать, нужно понимать.
— Давай телефон, — она дотронулась пальцем до виска.
— Ловлю, — я инстинктивно повторил ее жест и рассмеялся.
— Не работает, — усмехнулась она. — Тогда я напишу.
Девушка накарябала на обрывке бумаги свое имя и телефонный индекс.
— Обязательно свяжись со мной, — строго сказала она, протягивая мне листок.
— Обязательно свяжусь, — пообещал я и спросил: — Зарегистрируешь меня?
— Легко. Ты кто?
— Вас… — Я помотал головой и нервно хихикнул. — Ломакин Светозар, бывший рядовой, ныне преступник. Приговорен к смертной казни. Приговор приведен в исполнение.
Она с уважением посмотрела на меня.
— У тебя хорошее имя. Сербское?
— Не знаю, — я пожал плечами. — Не у кого было спросить. Может быть, и сербское.
Ее пальцы застучали по клавишам, и девушка снова заулыбалась. Ее лицо стало веселым, злобным и удивленным одновременно. Очевидно, она читала приговор.
Если это так, то, я думаю, она простила мне мой нынешний чрезмерный гуманизм по отношению к кохонам.
— Ранения есть? — спросила она, наконец.
— Есть.
— В медицинской помощи нуждаешься?
— Было бы неплохо.
Она еще немного поколдовала над консолью и выдернула из щели печатающего устройства лист бумаги.
— Как выйдешь отсюда, сразу направо. Там будет медпункт для наших. Местных в нем не принимают, — сказала она так, будто для меня это имело решающее значение. — Передашь привет Ярику, а потом, если он тебя не госпитализирует, идешь к посту номер 18 в распоряжение капитана Оболенского. Вопросы есть?
— Вопросов нет. — Я забрал у нее бумажку.
— Я тебе распечатала схему, где у нас баня, экипаж и столовая. Рекомендую посетить все эти места, помыться, переодеться и покушать. Ты выглядишь очень усталым и голодным. А еще ты грязен, и от тебя очень сильно воняет.
— А что такое экипаж? — спросил я, немного обидевшись на последнее замечание.
— Военный распределитель. Новую одежду получишь. Счастья, Светозар.
— И тебе счастья, пани. Через год в день победы жду тебя у колонны Сигизмунда Третьего.
— Вместе с женой придешь? — она подмигнула.
Женой?.. Я замер. У Ломакина действительно была жена. Точнее есть… Но мне-то какое дело до этого? Я не испытываю никаких чувств к Тумане Сентябрь. Жизнь в теле Ломакина — всего лишь крошечная и не самая приятная частица моей большой полноформатной жизни размером в несколько веков. Воспоминание о том, как, лишенный памяти, я прозябал в жалком мирке куцых представлений и жалких устремлений курсанта двоечника, вызвали во мне отчетливую внутреннюю дрожь. Ломакин мертв. Я должен забыть о нем. Даже если забыть — значит убить человеческую личность.
Пускай. Мы несовместимы. Или он, или я. Я выбираю себя.
— Она ищет тебя. — Полька озабоченно защелкала клавишами.
— Здесь есть связь с всеобщей сетью? — равнодушно спросил я.
— С десятью из двенадцати глобалов. Кохоны удружили. Хочешь узнать, что с ней?
Я промолчал.
— По последним данным, актуальность шесть часов тридцать минут, она пребывает на Дуне. Лагерь беженцев «Панама-2», четвертый городок, сектор 13, уровень 22, комната 530. В комнате есть стационарный телефон.
— Распечатай, — перебил я ее.
— Приятно видеть счастливого человека. — Она с улыбкой подала мне листок. — Лагерь «Панама-2» находится в старом секторе базы «Ленинский комсомол». Сейчас она принадлежит оранжерейной корпорации «Лето». Исторически это советская база «Тверь», основанная в 2037 году для размещения ядерных пусковых установок.
— Ты хочешь сказать, что она подземная? — уточнил я, убедительно изобразив искренний интерес.
— Да. Жилища для беженцев расположены в оранжереях на глубине двух километров.
— Отлично! Спасибо. — Я забрал распечатку и отвернулся, чтобы уйти.
— В госпитале есть коммутатор, соединенный с большой землей, — выстрелила пани мне в спину. — Оттуда ты сможешь позвонить ей.
Не попрощавшись, я вышел на улицу и присел на низенькую оградку аккуратненького газончика. Сидеть на узкой перекладине было неудобно, но стоять хотелось еще меньше, и, немного поерзав, я нашел не очень болезненную точку равновесия. Что же мне делать с этим Ломакиным? С одной стороны, он — часть меня и мне понятны его жалкие чувства и порывы. С другой, он долго заключал в себе мое сознание, помимо своей воли превращая могущественного джина в ничтожного обитателя пивной бутылки. Я развернул распечатки. Левая рука не действовала, и мне пришлось разглаживать мятую бумагу у себя на колене. Баня, экипаж, столовая, адрес и телефон Туманы. Листик с адресом и телефоном, жалобно шурша, превратился в крошечный комочек и упал на стриженую траву. К черту! Я не собираюсь воплощать мечтания ограниченного малолетнего бездельника. У меня и своих дел по горло! Где этот госпиталь?
Надо наконец-то позаботиться о себе. Дурацкие схемы!
Ничего не понятно!
Окончательно запутавшись, я поднял голову, чтобы осмотреться. Вот же госпиталь! Прямо перед моим носом. На огромных магазинных витринах красовались наспех намалеванные кресты и полумесяцы. Из припаркованных рядом фургонов санитары вытаскивали носилки с окровавленными людьми, а вместо них загружали ящики с боеприпасами. Похоже, где-то шел тяжелый бой.
В холле лечебного заведения я обнаружил все тот же ряд столов и уже знакомые очереди. Только здесь в очередях стояли раненые и больные. Не очень гуманно заставлять страдальцев дожидаться помощи на ногах, и эскулапов прощало только то, что всех, кто не мог стоять, провозили на каталках и проносили на носилках сразу в глубину здания. Пани меня обманула — кохонов здесь было большинство. Будем надеяться, что все остальное, сказанное ею, чистейшая правда. Я подошел к крайнему столику. Какая-то дама из местных злобно зашипела мне в спину, но я не посчитал нужным даже обернуться.
— Где я могу найти Ярика? — спросил я у очень молодого врача, заклеивавшего рану на руке трехлетней девочки.
— Ярик погиб два часа назад. — Врач внимательно посмотрел на меня. — А вы кто?
— Никто, — я помотал головой. — Просто человек.
