Сага о Кае Эрлингссоне - Наталья Викторовна Бутырская

на человека в моих землях должно быть наказано и наказано сурово, иначе все будут думать, что можно не слушать мои приказы. Но вы пришлые. Пришлым был и тот хирд. Потому я позволяю тебе цепляться за отдельные слова. Но обмануть себя я не позволю. Если я скажу своим людям солгать — они солгут. Твои люди могут солгать, чтобы спасти карла.

Я пожалел, что не прыгнул с обрыва.

— Согласен с тобой, ярл Гейр. Там были еще и люди Торкеля. Им незачем лгать тебе. Спроси у них.

Лопата посмотрел на пятерых выживших.

— Если вы скажете, что ваш хёвдинг был убит до рога, этот карл будет закопан заживо.

Воин с честным взглядом вышел из строя и сказал:

— Он хотел убить Торкеля сразу, но его предводитель остановил его руку. Они подождали рог и лишь после этого отрубили голову.

— Все это подтверждают?

Оставшиеся люди что-то согласно пробормотали.

— Что ж, пусть будет так. Что вы хотите взять с него за смерть хёвдинга: серебро или кровь?

Альрик вмешался:

— Ярл Гейр, ты узнал, что мой карл не нарушал твоего приказа. Но ты отказался слушать историю вражды между нами и Торкелем, потому не тебе судить его смерть. Ты не знаешь, что сделал Торкель нам и почему преследовал. Ни кровью, ни серебром мы платить не будем. Пусть люди Торкеля вернутся домой и там, если пожелают, передадут это дело на суд конунга.

Лопата явно не привык, чтобы ему перечили, но возразить было нечего. Он сам сказал, что ему нет дела до нашей прежней вражды, а значит, он не мог вмешиваться. Ярл Гейр сам возвел свое слово до уровня закона. Из-за страха его люди никогда не прекословили, и потому он не привык настолько дотошно следить за словами. Гордыня!

— Снимите с него цепи, — рыкнул он, впервые проявив хоть какие-то чувства. — Завтра с рассветом вы должны покинуть мои земли.

— Конечно, ярл. После оплаты.

Ярл Гейр дернул щекой, потом снял кошель с пояса, взвесил в руке, снял еще серебряный браслет и все это передал Альрику.

— Завтра с рассветом, — бросил он напоследок и ушел.

Цепи сняли, Тулле набросил на меня волчий плащ, и я сразу же завернулся в него с ног до головы.

— Что сразу не накинул?

— А вдруг бы тебя закопали? Зачем хорошую вещь портить? — рассмеялся он.

Я тоже расхохотался, лишь сейчас осознав, что чудом остался жив.

Люди на площади разошлись, и остался только наш хирд и люди Торкеля. Альрик подошел к тому, кто подтвердил его слова, и похлопал его по плечу:

— Благодарю. Куда вы теперь пойдете?

— Вернемся к ярлу Скирре. У меня там семья.

— Ну, добро, — и серебряный браслет перешел в руки торкелева карла.

* * *

Наутро, как и велел ярл Гейр, мы спустились по той чудовищной лестнице, и спуск был ничуть не легче подъема. Приходилось цепляться за скалу левой рукой, внимательно ощупывать ногой доску, чтобы не соскользнуть в сыром тумане, заволокшем фьорд. Я теперь шел последним и думал о том, что если я вдруг ошибусь, то собью всех своих собратьев. Впрочем, после получения четвертой руны оружие, щит и куртка давили гораздо меньше прежнего.

Подумать только, я был на четвертой руне! Один шаг до хускарла. До Альрика. Несмотря на то, что Альрик был сильнее всех в хирде, он отставал от остальных. Ему было уже за двадцать, а он все еще был на пятой руне. Мне четырнадцать, а я уже на четвертой. Почему так получилось? Беззащитный не был ни слаб, ни труслив. Да, против него играло сложное условие, полученное от богов. Во всех массовых сражениях он был в кольчуге, он не смог получить ничего от работы на ярла Сигарра, а в боях с тварями нужна большая удача, чтобы нанести последний удар. Лучше всего ему подходил бой один на один, где он мог проявить все свои таланты.

Когда мы выбрались из узкого фьорда и распрощались с лоцманом, пересадив того на охранный корабль, я задал Альрику этот вопрос. Тот криво усмехнулся:

— У каждого по своему плетется нить жизни. Я далеко не сразу понял, какое у меня ограничение. Первую руну я получил легко, ведь никто не надевает доспехи для того, чтобы убить козу. И в честь первой руны отец подарил мне стеганку с вшитыми деревянными пластинами. Страшная такая, серо-синяя, с разноцветными заплатами, защитила бы лишь от бодливой коровы. Я протаскался в ней года три, охотился, убивал и людей, и зверей. Мои ровесники уже давно были на второй руне, а несколько даже поднялись до третьей. Меня прозвали Альрик Однорунный. Жрец говорил, что боги ясно обозначили свою волю и хотят, чтобы я выбрал мирное ремесло, занялся бы землей, скотом или кузнечеством. Но мне это было неинтересно. Никто не тренировался с мечом столько же времени, сколько я, никто не перетаскал столько тяжестей, не бегал в горы, не плавал часами в холодном море. Я мог биться на равных с двурунным. Но в итоге отец сказал, чтобы я перестал мечтать о несбыточном. Я вернул ему стеганку, сел на торговый кнорр и решил, что тогда стану самым крутым торговцем, раз уже стезя воина мне недоступна.

— Потому ты так здорово торгуешься!

— Я ходил с торговцем два года. Мне хотелось продавать оружие, но приходилось возить ткани и украшения. Резные бусины, стеклянные бусины, глиняные бусины, бусины с медными опилками, которые горели на солнце огнем, серьги с камнями, железные обручи. А потом мой наставник Скафти решил, что можно замахнуться на большее, и закупил серебряные кованые украшения. И в первую же ночевку на берегу люди Скафти решили убить его и забрать все себе. Я проснулся, когда Скафти уже был мертв. И на том же берегу я получил разом две руны.

Альрик замолчал. Солнце поднялось уже высоко, «Волчара» с высунутым языком мчался по морской глади, ветер бился о натянутый парус, то наполняя его, то позволяя безвольно обвиснуть.

— А потом? — я подтолкнул задумавшегося хёвдинга.

— Потом я торговал еще пару лет, скопил денег на нормальную броню и оружие, нашел людей в свою ватагу. Хотя вон, Вепрь работал вместе со мной еще на Скафти. Я не хотел идти под чье-либо начало и не хотел брать первых попавшихся воинов к себе, так как помнил, что случилось со Скафти, насмотрелся на предательства. Заменил носовую фигуру на корабле и отправился на поиски приключений.

Альрик улыбнулся и добавил:

— А еще я не нажил себе врагов. Меня многие