Сердце Дракона. Том 20 - Кирилл Сергеевич Клеванский
Почувствовав родство с окружающим миром, он сделал глубокий вдох, его грудь расширилась, приветствуя поцелуй ветра. И вместе с ветром он ощутил глубокую связь, которая распространялась на каждую травинку, каждый шелестящий лист, каждое облако, украшающее бескрайние просторы неба. Это было сродни тому, как если бы он вдруг стал… всем. Всем, что его окружало. Но не пытался этим завладеть, не пытался заменить, а лишь стоял вместе, один к одному, не делая различия и не проводя границ.
В пульсирующем сердце дикой природы он отдал своё сознание всеохватывающей симфонии жизни. Пейзажи размывались, линии, разделявшие смертного, бога и мертвое дерево исчезали с каждым вдохом и выдохом, что он, как сама земля, делал вместе с ветром.
Он был в шелесте травы, обласканной предвестником шторма, в листе, покрытом росой, покачивающемся в ритме лесной колыбельной, в облаке, отбрасывающем переменчивый узор тени и света на землю внизу.
Его охватил глубокий покой, сердцебиение шло в ногу с пульсирующим ритмом бесконечных далей. Он больше не был наблюдателем, а стал участником неуловимого танца существования. Его сознание растворились в приливах и отливах жизненного потока, и вместе они словно слились в едином гуле, гомоне того, что являлось всем.
Его душа словно расцвела, и там, где поднималось бескрайнее море трав расцвели тысячи цветов и океаны лепестков распустились в молчаливом признании его единства с природой. Теплое, гулкое эхо вибрировало в его сердцевине, наполняя его спокойной уверенностью в своей принадлежности к происходящему.
Праве быть здесь и сейчас.
Дышать.
Думать.
Творить.
Печалиться.
Ошибаться.
Разрушать.
Снова создавать.
Жить.
Это было какое-то молчаливое общение, священный разговор между собой и миром, где слова были излишни, потому что все важное говорилось тишиной.
Когда он лежал там, посреди осенних трав, его дух растворялся в вселенской симфонии вокруг него, становясь единым целым с миром.
Он был не просто частью природы, а целым, одной нотой в грандиозной песне существования, мазком кисти в великом шедевре мира. Его сущность пронизывала каждый атом, каждую травинку, каждый лист, каждое облако.
Границы его "я" все больше растворялись в ткани существования, его существо сливалось с необработанной, первозданной красотой природы. Деревья, трава, небо — они были им, а он был ими. Он был теплым поцелуем солнца на земле, гимном певчей птицы на рассвете, шепотом ветра, плетущего сказки в листве.
В этот момент глубокой взаимосвязи он понял, что не просто существует. Что не является чем-то ненужным и неважным. Чем-то, что выполнило свою задачу — закрыло Врата. Чем-то, что не служит слепо своим хозяевам, не имея права на выбор, на путь, на мысли.
Нет.
Это все не так.
И как бы ни было иллюзорно то, что он видел, как бы ни было болезненно то знание, что открылось ему по ту сторону Врат, он имел право.
Он являлся неотъемлемой частью той бесконечной симфонии, что звенела вокруг него и благодаря которой он создал Ронг’Жа. Он словно был вселенной, переживающей саму себя, небесным танцем материи и духа, ритма и гармонии, жизни и созидания. Вселенная была не только вокруг него — она была внутри него, текла по его венам, пела в его душе, жила в его дыхании.
Его сознание растворилось в пейзаже, мягкий вздох влился в гармоничный ритм существования. Мир дышал вместе с ним, в нем, через него. Он был вселенной, вселенная была им, и в этом потустороннем слиянии он нашел свой вечный дом. Он был, есть и всегда будет един с сущностью всего, что есть, было и когда-либо будет и…
— Ты чего?
Он открыл глаза.
Перед ним на столе стояла миска с грибной похлебкой, приправленная сметаной и травой, собранной с…
Нет.
Это уже было.
Это было…
Было в тот день, когда он осознал Терну. Энергию не Реки Мира, но самого мира — бесстрастную, но принадлежащую всем тем, кто этот мир населял и изменял.
— Остынет же.
Он поднял на неё взгляд.
— Елена?
— Ты чего?
Хаджар, едва не задыхаясь, открыл глаза и увидел лицо Бадура, склонившегося над ним.
— Что… случилось?
— Это я у тебя хотел спросить, генерал? — нахмурился северянин, помогая встать Хаджару. — Секунду назад мы с тобой разговаривали, а затем ты свалился в снег, начал что-то бубнить, а затем очнулся.
— А, — протянул Хаджар. — Бывает… со мной такое иногда бывает.
— Да? — недоверчиво спросил Бадур. — А как часто бывает, Хаджар, чтобы человек за мгновение беспамятства осознал всю Терну и соединил в себе все её начала? Потому что именно это с тобой и произошло! Праотцы и первые снега! Да я даже в сказках о таком не читал!
Хаджар посмотрел на ладонь и сжал-разжал кулак.
Ему казалось, что он что-то забыл… или наоборот — вспомнил…
— Так, ладно, с твоими причудами чужеземца мы потом разберемся, — отмахнулся Бадур. — лучше пойдем соберем все необходимое для похода. Путь не близкий.
— Да, — заторможено ответил Хаджар. — пойдем.
Глава 1805
Пока Бадур собирал со склада (небольшого здания куда они пришли буквально через несколько минут) вещи, Хаджар даже не думал спрашивать — можно ли так поступать или нет. Ведь деревня чужая.
Если северянин так поступал, значит это все было согласно их устоям и традициям.
Складывая в походные мешки какие-то шкуры (выбирая самые прохудившиеся из них), добавляя к ним снегоступы (те, в которых уже покосилась сетка) и многочисленные свечи из животного воска, северянин не переставал бубнить себе под нос:
— Нет, я, конечно, знаю про тех, кто в момент озарения осознавал один путь терны, но, чтобы сразу два… — он внимательно, с рачительностью бывалого кладовщика, осматривал все необходимые материалы, вещи и какие-то особые приспособления, выбирая не самые худшие, но и не из лучших. — С другой стороны ты, конечно, знал уже три пути, тем более — самые трудные из них, но… Как себя ощущаешь, кстати?
Хаджар, стоя в проеме, сжимал и разжимал кулак.
— Не уверен, — честно ответил генерал. — Кажется… так же, как и всегда.
Бадур ненадолго отвлекся от своих дел и посмотрел на Хаджара.
— Если бы я не сражался с тобой бок о бок и не успел понять, в чем
