Евгений Лотош - 4-02. Ripresa allegro mosso
Фуоко почувствовала, что краснеет. Ну разве можно быть такой прямой и бесцеремонной?
– Если нет возражений, – продолжала тем временем Дзии, – я потрачу немного времени на диагностику. Поскольку из инструментов исследования ваших тел у меня остался лишь ультразвук, бесполезный для работы с биотоками, придется полагаться на субъективные ощущения. Дэйя Винтаре, вы готовы?
Девушка посмотрела на Кириса, но тот лишь пожал плечами. Решай сама, говорила его поза.
– Наверное, готова… – нерешительно согласилась Фуоко. – А что надо делать?
– Ничего особенного. Однако, дэй Сэйторий, прошу вас вернуться к себе. Во-первых, наблюдение повлияет на результаты вашей собственной проверки. Во-вторых, так мы управимся в два раза быстрее.
– Ну… – Кирис заколебался, но потом пожал плечами слез с кровати и, подобрав с пола одежду, вышел. Черно-белый Гатто, до того вроде бы мирно дремавший в углу рядом с Зоррой, тут же проснулся и выскользнул за ним. Зорра недовольно чихнула вслед, затем уткнула нос под мышку и снова тихо засопела.
– Приступим, – монитор вдруг задвигался, вытянувшись на длинной гибкой ножке и оказавшись прямо перед Фуоко. Изображение Дзии пропало, а вместо него появились ряды разноцветных квадратов. – Для начала небольшой тест эмоционального состояния. Пожалуйста, выберите произвольный цвет из представленных образцов…
Тот же день. Кайтар, Барна
– Доктор Чико, к вам посетитель!
– Я занят! – рявкнул Сантонелла, не оборачиваясь.
Врачу хотелось ругаться в голос. Гостевой холл больницы святого Мейсера, обычно тихий и пустой, сейчас представлял собой помесь сумасшедшего дома и морга. Безжизненные тела валялись на полу вплотную друг к другу, а над ними причитали, раскачивались, сидели, уставившись в одну точку, и вообще демонстрировали разнообразные симптомы эмоционального шока безутешные родственники, друзья, знакомые или вообще непонятно кто.
Сойди сам Креод на Барну сегодняшним утром, вряд ли ему удалось бы устроить в городе больший хаос. К счастью, в пять утра люди по большей части еще спали в своих кроватях. На час-полтора позже – и городские улицы превратились бы в беспорядочную мешанину металлолома и человеческого мяса, сквозь которую не прорвалась бы ни одна карета скорой помощи. Впрочем, какая скорая помощь? Сам доктор добирался до больницы пешком: аккумулятор автомобиля оказался безнадежно разряжен, хотя еще вчера стрелка индикатора напряжения прочно сидела в зеленой зоне. Скорее всего, то же случилось и с остальными: когда доктор шагал по улицам, он не видел ни одной движущейся машины, зато заметил не менее двух десятков фигур, копающихся под капотами.
Он сам не знал, что разбудило его так рано утром. Возможно, глухая тишина, охватившая квартиру: на кухне не работал холодильник, с улицы сквозь открытую форточку не доносились обычные для предрассветного времени звуки: шарканье метлы дворника, гавканье уличных собак, голоса первых соседей, отправляющихся на работу… Только механический будильник меланхолично тикал на тумбочке возле кровати. Так или иначе, Сантонелла проснулся внезапно, словно от ведра ледяной воды. В комнате сгущалась странная белая дымка, сочащаяся с улицы, где стеной стоял плотный туман, темно-серый в утренних сумерках. Когда доктор вскочил с кровати, по ночной рубашке сверху донизу пробежала искрящаяся в полумраке волна искр статического электричества. Он щелкнул выключателем, но свет не загорелся. Вместо того в углах комнаты, словно глаза неведомых хищников, вдруг затлели несколько багрово-красных огней. Словно завороженный, доктор смотрел, как белесая дымка уплотняется, вихрится и, наконец, собирается в плотные спиральные конусы с руку длиной, с угрожающе светящимся центром.
Волюты.
Волюты в его комнате. Ранним утром. Без сирен оповещения, без тревожного сигнала по радио, вообще без какого-либо предупреждения. А плотный туман за окном… неужели кольчон?
Почему он все еще жив?
Одна из волют приблизилась и выпустила щупальца – многочисленные, колеблющиеся пушистой бахромой, удлиняющейся с каждой секундой. Доктор попятился, но уперся лопатками в стену и зажмурился. Вот сейчас волюта выстрелом разнесет череп. Или коснется тела и остановит сердце… Однако сквозь опущенные веки он вдруг почувствовал, что в комнате стало значительно светлее. Сантонелла осторожно приоткрыл глаза. Ничего: ни волют и дымки в комнате, ни тумана за окном, словно вдруг развеялся дурной сон.
Потом он, кое-как одевшись, бежал к лечебнице святого Мейсера по улицам Барны, поражающим мертвой пустотой. В одном месте врач заметил ничком лежащего мужчину в грязной рваной одежде – вероятно, бездомного бродягу, которых хватало в окрестностях. Сантонелла попытался нащупать пульс на сонной артерии – и не смог. Скорее всего, бедолаге не повезло. Но возиться с трупом времени не оставалось: следовало как можно быстрее проверить больницу. Кто же там сегодня дежурил ночью?… А, какая разница. Сестры-монашки хотя и благонамеренны, но от их ужасной бестолковости просто опускаются руки. Во всей бесплатной лечебнице святого Мейсера толк есть лишь от одного человека – тессы Фьюченцы, и она сегодня определенно ночевала дома.
Больница встретила обычной утренней тишиной. Пациенты по большей степени спали, некоторые – страдающие бессонницей старики – неслышно бродили по коридорам. Тессу Мистеру, дежурную по больнице и единственную сейчас из медсестер, он застал сладко спящей на диване в ординаторской на втором этаже. Обессилевший от нервного напряжения Сантонелла даже не стал ее будить. Похоже, никто не заметил произошедшего. Ну что же, если все обошлось… если визит кольчона не превратился в катастрофу… наверное, можно наконец расслабиться?
Если бы доктор верил в учение Рассвета, то наверняка решил бы, что краткий период тишины Креод устроил, просто чтобы больнее ужалить. Уже через десяток минут в больнице появились первые визитеры. Телефоны, как успел убедиться Сантонелла, не работали, машины не ездили, и пострадавших несли на руках. Всех – с одними и теми же симптомами: бессознательное состояние, огромные, во всю радужку, зрачки, не реагирующие на свет, едва прощупывающийся пульс, почти незаметное дыхание – и никаких внешних повреждений. И у всех одна и та же история: проснулись утром от звона будильника (странной тишины, непонятного предчувствия) – а человек в себя не приходит.
За первые десять минут принесли восьмерых пострадавших. За следующие десять – еще не менее двух десятков. Потом доктор даже перестал считать. Сейчас в холле, на глаз, вповалку лежало не менее семидесяти человек. Укладывать их приходилось прямо на каменный пол гостевого холла: никто из сопровождавших не догадался прихватить даже пачку газет, не говоря уже об одеялах и подушках. Некоторые, впрочем, успели сбегать по домам и принести их, но основная масса людей все равно рисковала заработать острый нефрит, воспаление легких и тому подобные проблемы. При условии, конечно, что вообще выживут.
Переходя от одного пациента к другому, доктор чувствовал, что его поглощает вал отчаяния и безнадежности. Он терапевт – не реаниматолог, не невролог, простой терапевт в благотворительной публичной больнице, пусть даже весьма известный в свое время в определенных кругах. У него нет ни инструментов для диагностики, ни даже простейших общеукрепляющих препаратов. Он не в состоянии даже определить, что случилось с людьми, не говоря уже о помощи. Врач ловил на себе сотни взглядов, но в большинстве надежда давно погасла. Преимущественно бедняки, какие в основном жили в районе Параллельного проспекта: докеры, крановщики, матросы и разнорабочие, связанные с близлежащими портами. Никто из них не в состоянии позволить себе хорошего врача – а бесплатно нынче можно разве что умереть.
Когда три года назад Сантонелла ушел с хорошо оплачиваемой должности в клинике "Вечное здоровье" на мизерное жалование в публичной больнице, существующей за счет благотворительных взносов, он полагал, что сможет изменить хоть что-то. Жизнь, однако, доказала всю наивность и смехотворность романтического порыва: чтобы лечить, мало одной квалификации. Нужны инструменты, лекарства, аппаратура… Следовало давно признать ошибку, перечеркнуть ее последствия и устроиться куда-нибудь, где можно заработать на приличную пенсию, актуальную с учетом приближающейся старости. И лишь глупая, дурацкая гордость не позволяла ему совершить вполне разумный шаг.
И вот сейчас жизнь с усмешкой окунула его в дерьмо по самую маковку, доказывая, что даже гордость не способна победить реальность. Десятки бессознательных мужчин и женщин – и минимум в два раза больше сопровождающих, сидящих рядом на полу и на корточках с безжизненными безнадежными взглядами.
Где тесса Фьюченца, в которой он так остро нуждается? Почему власти даже не пытаются оказать помощь? Впрочем, нет никакой гарантии, что нужные чиновники и специалисты сейчас в сознании. Возможно, они вот так же валяются сейчас в своих кроватях или в других больницах, где его коллеги точно так же бессильны помочь.
