Сергей Демьянов - Некромант. Такая работа
— …познать твой мир!
В этот момент тонкий мальчишеский голос за моей спиной неуверенно произнес:
— Папа?
Когда мне было шесть, я думал, что мой отец — это центр мира.
Я хотел быть таким, как он. Возиться с машинами. Носить светлые рубашки в мелкую клетку, и чтобы воротник у нее всегда был черным от пота, пыли и масла. Смотреть футбол. Есть жареную картошку и чавкать при этом, показывая, что мне вкусно. Я хотел знать, куда ведут все на свете дороги и в каком месте на каждой из них разрешен левый поворот. Я хотел, чтобы волосы у меня были черными и чтобы от меня пахло кисловатым табаком. Я хотел уметь ловить рыбу на червя, пшено и позавчерашнюю булку. Я был маленьким, а он — большим, как Бог. Он защищал меня тогда, когда я не мог этого сделать, — и делал это так, как не были способны тысячи других отцов, может быть, более правильных, чем он. Когда меня избили во дворе, он вышел, поймал самого старшего из моих обидчиков и пообещал, что вырвет ему ноги, если это повторится. Потом я вырос и узнал, что это был непедагогичный поступок, — но это случилось потом, а тогда я знал, что есть кто-то, любящий меня так сильно, что готов убить за меня.
И это потом я выяснил, что на свете существует очень много вещей, от которых он не может меня защитить.
— Папа? — Шестилетний голубоглазый и светловолосый пацан, сын Марины и Ника, стоял на дорожке между участками пятнадцать и двадцать два. Его правая рука лежала на чугунной кованой оградке, а левая была засунута в карман куртки, как будто он прятал там сувенир. Волшебный камушек или открытку, сделанную в школе на уроке рисования, — «Лучшему папе на свете».
Все такие делали.
«Папа» — вот что он произнес. Я мог бы решить, что Марина ему все рассказала. Это было бы вполне логично и очень на нее похоже. Только мальчик смотрел при этом не на Ника, пойманного мной в мертвом теле. На огненный смерч, хохочущий и бушующий меж деревьев. На Ворона.
Мой отец — волшебник.
Я едва не хлопнул себя по лбу. Многие одинокие мальчики и девочки придумывают себе воображаемых друзей, чтобы им было с кем играть и кому жаловаться. Они рассказывают о волшебных драконах и говорящих собаках, о фее-крестной и папе, который работает капитаном настолько дальнего плаванья, что никак не может вернуться домой, но пишет письма, звонит и приходит к ним во сне. Мы все хотим, чтобы нас любили, чтобы кто-то считал нас интересными и делил с нами и нашу скучную обыденную жизнь — школу, уроки, ненавистную музыкалку и уборку по дому. Чтобы кто-то участвовал в наших проделках и выслушивал нас, когда нам хочется поговорить.
Большинство взрослых спокойно относится к тому, что у их детей есть невидимые волшебные друзья. Они уверены, что это возрастное.
Проблема в том, что некоторые из этих друзей — настоящие.
И если вы действительно увидите их, вы не захотите, чтобы ваши дети общались с ними.
Есть люди, которые думают, что попасть в дурную компанию — это связаться с хулиганами. Но это и вполовину не так страшно, как дружить с обитателем Гемаланг Танах. Поверьте, я знаю, о чем говорю. Максим с Вороном тайком виделся. Умный парень. Может быть, слишком умный для того, чтобы жить нормальной жизнью и не закончиться в раннем подростковом возрасте, ровно после того, как у тебя возникает уйма дурацких вопросов об устройстве мира. Вопросов, на которые тебе никто не хочет отвечать. Например, почему зло на самом деле сильнее добра? Или — почему люди умирают? Или — где хранится душа? А у кошек? И почему Надя любит не меня, а Петьку?
У этого мальчика был специальный парень, готовый быть с ним и давать ответы на эти вопросы — такие, какие сам считал верными. И мальчик звал этого парня папой.
Максим.
Вот как его зовут. Не знаю, как я это умудрился вспомнить, Марину он все еще не видел — она лежала, скрытая от него свежим могильным холмиком. Когда обожженный человек затихает, это может значить, что дело уже обернулось очень плохо. Но я бы узнал, если бы она умерла. Я сейчас был как айсберг, у которого только десять процентов объема выступает над поверхностью воды. Всего десять процентов меня были мной — гребаным некромантом, специалистом по розыску пропавших мужей и собачек, бывшим мужем Вероники, внутри которого текла порченая мертвая кровь. Остальные девяносто были опустевшей могильной землей и мертвыми людьми, вызванными Ником из этой земли. И другими мертвыми, до которых он не смог достучаться.
Если бы вы спросили меня, чего мне больше всего хотелось в этот момент, я бы ответил — закончить то, что он начал. Поднять остальных, воспользовавшись той силой, которая текла из Ворона во все стороны. Это было как камень, который кто-то столкнул с вершины горы — а тут откуда ни возьмись возник я и давай пытаться его обратно закатить. Ну ладно, хотя бы удержать, чтобы он не расплющил к чертям деревню у ее подножия. Я держал его, точно зная, что создан для того, чтобы сталкивать камни вниз. Так что, пожалуйста, не спрашивайте.
— Па-ап? Ты что тут делаешь? — Мальчик сделал коротенький шаг вперед. Его нога провалилась в снег по колено. Хруст ломающейся ледяной корочки показался мне слишком громким.
Черт. Он и был громким. Во всяком случае, достаточно, чтобы привлечь внимание сумасшедшей веселящейся твари, некоторое время назад бывшей Вороном.
— Человечек, — сказало пламя. — Ах-ха! Вот теперь, дружок, ты меня выпустишь.
— Опять бесишься? — с обидой сказал Максим. — Ты же обещал никогда этого больше не делать.
Он прислонился к ограде и стащил с ноги красный резиновый сапожок, чтобы вытрясти набившийся в него снег. Маленький беззаботный аккуратист. Расстроенный. Чуть испуганный. Потерявший маму. Но совершенно уверенный — раз тот, кого он называет папой, тут, все закончится хорошо. Не может не закончиться.
На что он рассчитывал?
А на что вообще рассчитывают дети, кидающиеся к пьяным до потери памяти родителям в надежде остановить их? К родителям, обдолбавшимся какой-нибудь дрянью? К родителям, впавшим в гнев или истерику, брызжущим слюнями и не соображающим, что они делают? Может быть, на то, что их достаточно любят, чтобы узнать в любом состоянии и перестать делать плохое.
— Максим, — позвал я. — Подойди сюда.
— А вы кто?
Сложный вопрос. Я был мужик с окровавленной мордой и руками, который не давал его волшебному другу выбраться с Котляковского кладбища и убить всех, до кого он сможет дотянуться. Не совсем тот образ, который сразу вызывает доверие у детей.
— Я Кирилл, — сказал я. — Твоя мама наняла меня, чтобы отыскать твоего отца.
Ник, до того спокойно лежавший под сиреневым кустом, поднял голову и уставился на меня прозрачным, равнодушным взглядом. Помедлил. Перевел взгляд на мальчика. Оперся на руки и неловко встал. Его пальто было пропитано кровью и весь он, сколько его вообще осталось в этом мире, был мой. Это я должен был говорить ему, что делать. Он не мог ничего решить сам.
И вот тут меня догнало. Впервые за весь этот поганый вечерок мне стало по-настоящему страшно. Я вдохнул, выдохнул и медленно, чтобы не напугать, пошел к дорожке, возле которой стоял шестилетний мальчик, все еще верящий, что мир — это хорошее место.
— Это мертвецы? — спросил Максим.
Я кивнул. Не было смысла ему врать, раз он во всем сам разобрался, но в истерику почему-то впадать не спешил.
— Вы некромант?
Я кивнул еще раз.
— Папа сказал мне, чтобы я опасался некромантов.
Ну да, дорогая Красная Шапочка, никогда не разговаривай с Серым Волком в темном лесу, иначе капец твоей бабушке.
— Правильно сказал, — согласился я. Похоже, в нормальном состоянии Ворон был очень адекватным парнем. Запомню на будущее.
— Вы не злой колдун.
— Почему ты так решил?
— Я вижу. Злые не так себя ведут.
— А как? Говорят: «Муа-ха-ха»?
— Нет, конечно. Дураки они, что ли? Они вот так вот улыбаются. — Максим скорчил довольно противную рожу. — И говорят: «Мальчик, у меня для тебя что-то есть».
— С чего ты это взял? — Я почувствовал, как холодок проскользнул у меня по спине.
— Папа убил одного, когда он обижал меня. Мы так познакомились. Он раньше не знал, что он мой папа, просто услышал, как я испугался. Родители так могут.
Обижал? Хорошая формулировка.
Интересно, Марина знает об этом случае? Почему-то мне так не казалось.
— Он иногда с ума сходит, но вообще-то он хороший. Только не велел маме о нем говорить. Сказал, что она не разрешит нам видеться. У взрослых иногда так бывает, когда они расстаются.
Ворон не соврал ему ни единым словом, позволив думать то, что мальчику хотелось. Мастер, ничего не скажешь.
Я смотрел на Максима и видел перед собой совершенно нормального ребенка. Без заморочек. Без травм. Общительного. Ну да, конечно, такими и должны быть дети, у которых лучший друг и защитник — жуткая кровавая нелюдь из Гемаланг Танах. У меня почти так же было, только я почему-то вырос параноиком и социопатом.
