Василий Головачев - Смерш-2

– Вино, пепси, сок, чай, кофе?

– Сок, если можно.

Дмитрий Васильевич принес грейпфрутовый контини в запотевшей литровой бутылке, налил гостю, сел напротив, разглядывая контрразведчика. Матвей уловил его оценивающий взгляд, но от шутки удержался.

– Я на минуту. Дело в том, что я попал в сложное положение и мне необходим совет Горшина. Дома его нет, телефон молчит. Вы не могли бы мне помочь его найти?

Завьялов покачал головой:

– Он всегда звонил и назначал встречи сам. Оставьте ваши координаты. Как только он появится, я дам знать.

Гость кивнул, заколебавшись, говорить ли что-то еще, и от Дмитрия Васильевича это не ускользнуло.

– Может быть, нужен ночлег? У меня три комнаты, занимайте любую. Ни жены, ни детей.

Матвей встал, все еще колеблясь.

– Пожалуй, нет. Сегодня нет, но если… завтра? Можно рассчитывать?

– Нет проблем. Ключи вам, судя по всему, не нужны, – Завьялов усмехнулся, – хотя всегда был уверен, что без ключей открыть замок невозможно. Приходите.

Соболев ушел бесшумно, даже не скрипнув дверью. Завьялов остался сидеть, размышляя о том, как все-таки удалось гостю забраться в квартиру с бронированной дверью, запертой на кодовый электронный замок.

Покейфовать со стаканом сока, приятно холодившим ладонь, помешало ощущение взгляда. Иронично-насмешливого взгляда нового гостя, возникшего в гостиной неизвестно откуда. Завьялов очнулся и увидел Горшина.

– А, чтоб вам пусто было! – в сердцах проворчал он, скрывая невольный трепет. – То один нетопырь, то второй.

– У вас был Соболев? – догадался Тарас. Кивнул на кресло: – То-то мне показалось… Можно присесть? Чего он хотел?

– Искал вас. Ему нужна помощь.

– Это я знаю. Хочет освободить свою девушку, которую захватил президент Купола. Она на даче у Ельшина. Но идти туда все равно что совать голову в пасть крокодилу.

– Вы хотите сказать, что помогать ему нет смысла?

Горшин с неопределенной миной взглянул на хозяина:

– В принципе да. Но он этого еще не знает.

– Это… жестоко.

– Любая истина жестока.

Теперь уже Дмитрий Васильевич глянул на собеседника с любопытством и сомнением.

– Давно хотел спросить у вас, Граф… Вы… человек?

Горшин тихо засмеялся:

– И да и нет. Не боитесь задавать такие вопросы?

– Я боюсь только одного: дожить до глубокой старости. Что вы на меня так смотрите? Думаете, начну комплексовать? Да я давно догадывался, что вы представитель нового разумного вида хомо. Разве нет? Одного я только не понимаю: вам-то зачем вся эта мирская суета? Неужели там, в вашем «параллельном мире» или в «иной реальности», может быть, в Шамбале, нет более интересного занятия?

– Наверное, есть, не знаю, я туда не дошел, хотя и посвящен в тайные знания скрытых реальностей. Но и в этой земной реальности существует множество параллельных миров: мир науки, открытий, радостных озарений и творчества, мир искусства, красоты и гармонии, мир детства, наконец, и рядом – миры гнусной лжи, интриг, борьбы за власть, подлости и предательства, которые сами по себе не исчезнут. Понимаете?

Завьялов задумался.

– Это-то я как раз понимаю и тоже не вижу способа избавиться от миров зла, кроме насилия. Кстати, что за скрытые реальности вы упомянули?

– Я не смогу вам этого объяснить, оперируя терминами и понятиями современного земного языка. Существуют четыре формы понимания мира: религия, философия, наука и искусство, – и все четыре несовершенны. Сейчас они не только отделены друг от друга и зачастую противоречивы, но было время, когда в Древнем Египте, в Праславянской Европе, Индии, Греции они составляли единое целое и отражали мир целиком, как он есть. Опять же в данной реальности. Скрытые слои жизни могли созерцать и чувствовать лишь отдельные личности.

– Вы тоже?

– И я, – кивнул Горшин спокойно. – Но хватит лирики. Дмитрий Васильевич, возможен вариант, когда мы вынуждены будем прийти на помощь Соболеву. Послезавтра на даче у Ельшина состоится встреча отцов Купола с зарубежными покупателями похищенной партии оружия. У нас есть реальная возможность уничтожить гнездо, сорвать сделку и вернуть оружие законному владельцу.

Завьялов поставил стакан на столик, лицо его приняло жесткое выражение.

– Вы это серьезно?

– Вне всяких сомнений, – сухо сказал Горшин. – Я еще не уверен, что такая операция соответствует моим планам и я найду на даче то, что ищу, хотя это не исключено.

– Мы потеряем половину оперативного состава.

– Если не все девяносто процентов. И все же…

– Понял. Я должен уговорить комиссаров, так?

– Уговаривать пока не надо. Предложите им это и посмотрите на реакцию каждого. Если они согласятся, все нормально, если нет… План операции будет готов к утру, и я представлю его сразу, как только комиссары дадут «добро». Не дадут – нашему ганфайтеру придется сражаться с этой сворой в одиночку.

Завьялов долго не отвечал, о чем-то думал. Наконец произнес негромко, будто обращаясь к самому себе:

– Я иногда задаюсь вопросом: что порождает героизм одиночек? Жажда приключений, смертельная опасность, любовь, обостренное чувство справедливости? Зачем они очертя голову бросаются на борьбу с бедствиями, помогают ликвидировать аварии, последствия дикого, смертельно опасного для миллионов непрофессионализма? Не знаю. Я не таков, хотя и не живу по принципам кёся и ракуся[65]. Но время идет, а ничего не меняется. Как и вчера, расчет на счастливую случайность, надежда на одного-единственного, того, кто явится и спасет, выручит, отведет беду. Есть ли этому предел?

Горшин молчал. Он знал, что ответить, но Завьялов не нуждался в ответе, просто рассуждал вслух.

– Может быть, мы не с теми боролись? – продолжал Дмитрий Васильевич. – Ведь по-прежнему, несмотря на все наши усилия, миром правит продажная чиновничья рать, которая плодится с быстротой тараканов. Купленные судьи и прокуроры, рэкетиры, мафиози и бандиты – это уже следствие произвола системы. Зачем же нам уподобляться Дон Кихоту, воюющему с мельницами?

Горшин вздохнул.

– Вы становитесь сентиментальным, Дмитрий Васильевич. Впрочем, вы, может быть, и правы.

Полдня Матвей вел наблюдение за Хасаном Ибрагимовым, майором контрразведки, правой рукой Ельшина, но так и не решился на перехват: не потому, что Ибрагимова сопровождали пять-шесть человек охраны, а из-за собственной внутренней неуверенности. Что-то мешало ему взять инициативу в свои руки, чувствовать себя в форме и действовать с максимальной отдачей. Вероятно, это подавало сигналы подсознание, зафиксировавшее опасность в глубинах событийных полей, и все чаще вспоминались темные взгляды «монарха тьмы», если, конечно, это был он. Вполне возможно, что «монарх» продолжал следить за ним из иных планов бытия, на уровнях мистических предвосхищений.