Алексей Калугин - Паутина

Первая смена отработала свои два часа и уступила место другой, в которой работал и я. Землю мы просто откидывали подальше назад, поскольку длина прохода это позволяла. Конечно, если бы толщина земляной пробки оказалась большой, нам пришлось бы поднимать землю наверх. Но пока мы обходилось без этого. Те, кто работали до нас, прорыли проход примерно на два метра вперед. И теперь мы воочию могли убедиться в том, что стены и потолок не повреждены. Поскольку совершенно непонятно было, откуда здесь взялась эта земля, то и невозможно было даже предположить, как долго нам предстояло копать. И где мы окажемся, когда пророем-таки проход. Зунн если и знал ответы на эти вопросы, то нам ничего не говорил. А нам до этого, честно говоря, и не было особого дела. Мы согласны были сколь угодно долго лопатить землю по прихоти чокнутого боливийского немца. Благо он за это платил.

Так вот, наша смена только принялась за работу, как под лопатой одного из нас что-то хрустнуло. Он посильнее ковырнул землю, и на пол упала половина сломанной бедренной кости. Человеческой – в этом не было сомнений. Зунн, наблюдавший за работой, тут же откинул кость ногой и велел продолжать. Мы продолжили. И вскоре отрыли еще несколько человеческих костей. Все переломанные. Затем – раздавленную грудную клетку. И наконец – череп.

Из всех человеческих останков именно череп производит самое отталкивающее и одновременно завораживающее впечатление. Особенно на того, кто выкапывает его из земли. Череп, который мы откопали, ничем не отличался от сотен и тысяч других, вырытых известными археологами и безвестными грабителями могил. За исключением одного – во лбу у него имелось ровное, круглое отверстие, такого размера, что палец не просунешь. У меня сразу появилась мысль, что это пулевое отверстие. Какого черта, тут же одернул я сам себя, это древний храм и такие же древние кости. А у майя, как известно, не было огнестрельного оружия. И все же я поднял череп и перевернул его. Если во лбу было входное пулевое отверстие, значит, на затылке должно находиться выходное. Но его там не было. Тогда я встряхнул череп и отчетливо услышал, как внутри что-то брякнуло. Конечно, это мог оказаться камушек, провалившийся в череп через отверстие во лбу. Но с таким же успехом это могла быть и пуля, проделавшая в нем это отверстие. Честное слово, мне сделалось не по себе. Вернее, я вдруг жутко испугался. Как я уже говорил, я не верю во всякую чертовщину и мистику. Поэтому мне требовалось четкое и ясное объяснение, как в подземелье древнего храма мог оказаться человеческий череп с пулей внутри. Такого объяснения у меня не было. У меня вообще не было никакого объяснения. Пусть даже самого дикого и безумного. Зато у меня было ощущение, будто я повис в пустоте, в абсолютной, всеобъемлющей, первозданной пустоте, и с каким бы отчаянием я ни дергал руками-ногами, с места мне не сдвинуться. Никогда. По той простой причине, что движение, как известно, штука относительная, а вокруг меня не было никаких ориентиров, относительно которых я бы мог совершать свое движение. Значит, я обречен на вечное неподвижное пребывание в абсолютной пустоте… Жуткое, скажу я вам, чувство.

Мне на помощь подоспел Зунн. Он выхватил у меня из рук череп и потребовал, чтобы мы продолжили работу. Но тут уж мои напарники наотрез отказались снова брать в руки лопаты. И мне из солидарности с ними тоже пришлось отказаться. А после того, как мы рассказали о костях, найденных в земле, остальным нанятым Зунном носильщикам, те тоже отказались спускаться в подземелье. Индейцы киче очень суеверны и считают, что ни в коем случае нельзя тревожить останки погребенных, иначе можно накликать на себя беду. У них есть древнее предание о том, что в эпоху Тьмы, когда не было ни Солнца, ни Луны, люди жили в подземных пещерах, прячась там от стихийных бедствий, следовавших на Земле одно за другим. Попали они в эти пещеры, попросив помощи у муравьев, которые и показали им проход в убежище. Вот люди и решили, что под Храмом Паука расположена одна из таких пещер. Ну, а поскольку паук является символом храма, значит, именно он помог нашим давним предкам скрыться под землей, и он же теперь охраняет их вечный покой. Значит, ежели что, отвечать придется перед ним. Ну, а связываться с пауком, понятное дело, желания ни у кого не было. Паук – это ведь тебе не муравей. Поэтому, несмотря на самые щедрые посулы помощников Зунна, индейцы наотрез отказались продолжать раскапывать туннель.

По этой ли причине или по какой другой, Зунн со своими ассистентами снова перебазировался на вершину пирамиды и там продолжил свои эксперименты. Мы вновь слышали жуткие нечеловеческие завывания и стоны по ночам. Но огней больше не было. Теперь, когда мы обращали взоры в сторону вершины, нам казалось, что тьма вокруг нее сгущается, становится более плотной и устрашающе зловещей. Она, казалось, проглатывала даже звезды на небе. И откусывала по кусочку от Луны. До тех пор, пока от нее не остался тоненький серебристый серпик.

И вот наступила безлунная ночь.

В эту ночь произошло нечто такое, чего я до сих пор не могу вспоминать без содрогания.

Глава 41

Эстебан встал и прошелся вдоль веранды. Ему нужно было унять охватившее его волнение. Левая бровь его едва заметно кривилась, а синяя жилка на виске нервно подергивалась. По всему был видно, что это не игра на публику, а воспоминания, которые все еще не дают ему покоя.

Эстебан крепко сжал кулаки и тут же резко распрямил пальцы.

Вернувшись к столу, он налил себе кофе и сделал глоток.

– Простите, – едва слышно произнес он. – Я сейчас…

Никто ничего не сказал. Все ждали продолжения завораживающей истории.

Хозяин подошел к стене и щелкнул выключателем. Загоревшаяся над столом лампа, похожая на грушу, накрытую зеленым колпаком, отбросила сумерки за пределы веранды. И сразу стало понятно, что уже почти наступила ночь.

Эстебан сделал еще глоток кофе, сел за стол и продолжил рассказ.

– С наступлением тьмы вновь стали раздаваться уже ставшие привычными нам звуки. Но ближе к полуночи они вдруг стихли. Наступила жуткая, неестественная тишина. Казалось, даже сельва замерла и не издает ни звука. Что, в общем-то, являлось полнейшей дичью. Жизнь в сельве, зачастую невидимая для глаз, не останавливается ни на секунду. Когда засыпают одни существа, на смену им приходят другие. Постоянно кто-то куда-то ползет, карабкается, пробирается, лезет, что-то тащит, ищет или достает. Сельва никогда не молчит.

Но только не в эту ночь.

В эту ужасную ночь сельва будто вымерла. А ветер улетел и спрятался за облаками. Как будто все были жутко напуганы. Все чего-то боялись, хотя и сами не знали чего. И это, скажу я вам, самое страшное, когда не знаешь, чего бояться и не понимаешь причину собственного страха.