Свет – Тьма - Елена С. Равинг
Но я не могла представить, как это — не видеть каждый день его лица, на котором я выучила наизусть каждую линию, каждую родинку и каждую морщинку… Я не знала, с кем ещё мы бы понимали друг друга так же хорошо, как с ним. Ведь иногда нам хватало полуслова и полувзгляда, чтобы догадаться о мыслях и эмоциях друг друга, будто мы обладали телепатической связью. Разве можно было испытывать подобное родство душ и расстаться с человеком? Нет. Я никогда не смогу этого сделать, если только Ваня не захочет оставить меня первым…
— Нам выходить.
— А?
— Наша остановка. Пойдём, — он помрачнел, будто прочитав мои мысли.
Я напряглась…
Он ведь всё чувствовал и всё понимал. Какая-то подсознательная, интуитивная телепатия между нами действительно существовала. Таков был наш симбиоз — наше настроение передавалось друг другу. Моя хандра и задумчивость — ему. Его оптимизм и весёлость — мне. И только это не давало окончательно раскиснуть и потерять связь с миром. Но я опять позволяла себе некрасивые и предательские мысли по отношению к Ване. Я слишком увлечённо копалась в придуманных проблемах вместо того, чтобы просто быть счастливой рядом с ним, и потому сама сводила себя с ума. Важно ли, кто и для кого был создан? Ведь мы тоже встретились неслучайно — не просто столкнулись на улице. Что-то задержало нас рядом на долгих три года, а значит, в этот момент и на данном этапе мы были нужны друг другу и были созданы друг для друга.
Что будет дальше? Этого я не знала.
Может, завтра я впаду в безумие, как и мама, и расстанусь с ним, потому что для меня существовал кто-то ещё. А может, прекращу страдать ерундой, и мы проживём вместе до самой старости…
Когда бешеный поток мыслей в голове, наконец, замедлился, я заметила, что стихия тоже немного успокоилась. Дождь практически прекратился, а ветер стих, теперь напоминая скорее лёгкий морской бриз, нежели ураган. В просветах между домами просматривались обширные пустыри, поросшие дикими травами, и даже отсюда нам было видно, как по ним, словно по водной глади, пробегали беспокойные волны. Зонт всё ещё не спасал, но, изрядно промокнув при забеге до остановки, промокнуть ещё раз мы уже не боялись и не спеша шли по безлюдной улице.
Затем свернули за поворот, и путь нам преградило огромное серое здание, внезапно выросшее отвесной стеной. Затянутые давно некрашеными и подёрнутыми налетом ржавчины решётками тёмные окна напоминали пустые глаза чудовища, а то и дело открывавшиеся створки входной двери, такой же старой и облупившейся, — вечно голодный рот, в котором исчезали и появлялись люди. Двор для прогулок находился за зданием, под неустанной охраной серого монстра, а со всех сторон его ограждал высокий забор, словно державший чудовище в клетке.
«Клетка-тюрьма…» — промелькнула очередная неприятная мысль.
И действительно, только вышек с автоматами не хватало…
Возле входа по обе стороны тянулись узкие газоны и стояла будка с охраной, которую мы беспрепятственно миновали, отделавшись недолгим штудированием документов. А как только ступили на территорию клиники, у меня бешено заколотилось сердце, словно у дрессировщика, вошедшего в помещение к голодным тиграм. Я невольно вцепилась в Ванину руку, и он ответил лёгким пожатием, от которого по телу тёплой волной разлилось спокойствие.
Действительно, какие тигры?
Здесь находились только люди.
Только люди…
Пройдя через двери, мы попали не в пасть к чудовищу, наполненную огнём и смрадом, а в небольшое, затемнённое помещение, совершенно невязавшееся своими объёмами и простотой с внешним массивом здания. Внутри больница уже не пугала, а скорее угнетала и вгоняла в депрессию. Интерьер был невзрачным и серым, поскольку оттенок стен, покрашенных масляной краской, был лишь немного светлее, чем снаружи. Да плюс прибавлялась небольшая полоса побеленной штукатурки, начинавшаяся чуть выше человеческого роста и тянувшаяся до такого же побеленного потолка.
В приёмной сегодня сидела Александра Никитична — мой самый нелюбимый регистратор. Это была полная женщина с густым басом и такой же густой щетиной под носом, вызывавшая у меня отрицательные эмоции, смешанные с подсознательным страхом. Женщина была слишком груба, неотзывчива и иногда хамила без повода, стоило сказать что-нибудь лишнее, поэтому я старалась приезжать к маме, когда у неё не выпадало смены. Но сегодня нам не повезло. Наверное, Александра Никитична с кем-то поменялась, чтобы освободить себе воскресенье и испортить нам субботу.
— Мы к Варваре Семёновой из двести пятой палаты, — произнесла я, склонившись к небольшому отверстию в перегородке из поцарапанного и бывшего некогда прозрачным пластика.
— Кем приходитесь? — пробасила она, не отрывая близоруких глаз от бумажек.
— Родственниками.
— Документы?
— Вот…
Я просунула в отверстие наши паспорта. Александра Никитична бегло пролистала их, не обратив внимания, что держала мой паспорт вверх ногами, и вернула обратно.
— Спиртное, сигареты, наркотики с собой имеются? — машинально спросила она, набирая номер на телефоне.
— Нет… — промямлила я.
Интересно, какой дурак дал бы другой ответ, даже если бы всё это у него на самом деле имелось?
— Пришли к больной Семёновой! — гаркнула она в трубку дежурному по этажу, параллельно выписывая пропуска. — Бахилы наденьте, нечего грязь разводить! — была её последняя фраза, окончательно испортившая мне настроение.
Хотя сегодня мы отделались малой кровью — видимо, она пребывала в хорошем расположении духа. И всё же, притихшие от такого обращения, мы послушно купили в автомате бахилы и прошли дальше по коридору к облупившимся, старым дверям, ведущим на лестницу.
В больнице вообще всё было облупившееся и старое. Неужели городской или областной бюджет не мог выделять средства хотя бы на косметический ремонт подобных учреждений? Ведь в такой обстановке просто невозможно было от чего-либо вылечиться. А заработать новые неврозы и погрязнуть в беспросветной депрессии — это запросто! Никогда не видела тюрьму изнутри, но, скорее всего, даже там было менее тоскливо и плачевно, чем здесь.
И всё же это была не тюрьма. Больные могли выходить в холл, общаться, смотреть телевизор, играть в шахматы, шашки, нарды и прочие спокойные игры и прогуливаться по внутреннему двору. Фактически — санаторий, если бы не серые больничные стены, пристальный надзор санитаров и санитарок, да высокий
