Александр Щёголев - Сумерки
— Пожалуйста, — согласился я. — Только сначала объясните, как вы оказались в моем номере.
— А это не ваш номер! — он рассмеялся. — Вы ошиблись, вошли не в ту дверь.
— Как?! — я не знал, удивиться или возмутиться.
— Вы ведь прочли мое приглашение?
— Какое приглашение?
Он процитировал:
— «Жду вас в номер 215, второй этаж, налево». Ага, вспомнили! Вы вежливый человек, спасибо, что пришли.
Издевался? Или нет? Не мог же я перепутать этаж! Во мне стремительно вспенился гнев, хотя я четко понимал — ситуация если и не жуткая, то, по крайней мере, жутко странная.
— Перестаньте, — он стал серьезным. — Я ни в коем случае не издеваюсь над вами. И тот факт, что номер не ваш, тоже совершенно не важен. Сейчас вообще все неважно, кроме нашего разговора.
Мысли мои читал, что ли?
— Ладно, говорите. И покороче, если можно.
— Покороче… Я хочу убедить вас в одной вещи, но подозреваю, что это будет непросто.
Я молча буравил полумрак глазами и ждал, что этот тип еще скажет. Он находился прямо перед окном — отличная позиция для разговора — был виден только его силуэт, ничего больше. Тут он меня ошарашил.
— Саша, — сказал он мне, — это звучит либо глупо, либо пошло. Я собираюсь убедить вас в том, что вы плесень.
Псих, мелькнула догадка. Сбежал откуда-нибудь.
— В каком смысле? — спросил я, стараясь не подать вида.
— Разумеется, не в буквальном.
— Ну уж… — протянул я. Становилось интересно.
— Не согласны? Я ущемил ваше человеческое достоинство? Ладно, смотрите. Насколько мне известно, вы профессиональный гонщик, выступаете за клуб молочного комбината.
— Да, — хмуро подтвердил я. Про человеческое достоинство — это он зря.
— Ваша работа имеет хоть какой-нибудь смысл? Очевидно, нет. Вы первый убеждены, что нет. Вот когда вы разнесете груду шин по бокам желоба, а затем благополучно догорите в остатках капсулы, только тогда смысл прояснится. Толпа зрителей получит удовольствие. Правильно?
— Это мое дело, — сказал я, — где и как догореть.
— Ну что вы, я не посягаю на ваши священные права… Но если теперь вспомнить разнообразные способы вашего приработка, то станет окончательно ясно — от вас, как от социальной единицы, нет ни малейшей пользы обществу. Скорее наоборот.
Я напряг мышцы. Я тихо заметил:
— Любопытно. Какой приработок имеется в виду?
Он ответил жестко:
— Вы преступник. Начинающий, правда. Вам 28 лет, и вы решили, что настала пора жить по-человечески. Спортивная карьера бесславно заканчивается, спортклуб беден и бесперспективен, звездой стать не удалось, а накопленные деньги незаметно растворились в тоскливых буднях. В районе Северных новостроек у вас не сложились отношения как с органами охраны правопорядка, так и с местными приятелями. Тогда вы перебрались в центральные трущобы, в район вашей бурной юности. Вы нетерпеливы, вам надоело заниматься ерундой, работать по мелкому и, тем более, рисковать жизнью в капсульных гонках, захотелось серьезных дел и серьезных денег. Я точно сформулировал ваши потаенные цели? Правда, вы пока не располагаете достоверной информацией, не имеете плана действий, вы просто тычетесь по углам, выясняя, кто и как. Или я ошибаюсь?
Этот гад не ошибался. Его информация была более чем достоверна. Я обнаружил, что сижу с отвисшей челюстью, что пальцы мои нервически тискают друг друга, что во рту скопилась слюноподобная дрянь; и я решительно сглотнул, решительно собрался с мыслями и приготовился врезать ему что-нибудь решительное. Но сказать-то мне было нечего. Решительно нечего.
Неизвестный тип продолжал вколачивать слова, как гвозди:
— Таких — сотни миллионов. И от вас всех нет никакой пользы, ни вашему же обществу, ни миру. Ваш эгоизм — святыня, в сознании вашем нет ему альтернативы. Деньги входят в ваш обмен веществ. Развлечения токсичны, и этот яд разрушает остатки душ. Вы сладострастно вырождаетесь, поодиночке и все вместе. Какая у вас цель, в чем смысл вашей жизни? У всех один и тот же — жить, как вы это называете, по-человечески. А если повезет, то лучше. При этом считаете себя людьми. Хотя, на самом деле куда больше вы похожи на плесень. Хомообразная плесень, курьез эволюции…
Я опомнился.
— И что дальше? — спросил его зло. — Проповедь на сон грядущий — это шикарно, только объясните, мать вашу, откуда вы меня знаете?! Откуда вы СТОЛЬКО обо мне знаете!
— Странный человек! — с неожиданным отчаянием произнес он. — Зачем бесполезные вопросы?
Я приподнял зад.
— Не хотите отвечать, не надо. Дело ваше. Но тогда нам не о чем разговаривать. Будет лучше, если вы уйдете самостоятельно.
— Сядьте, — сказал незнакомец.
Точнее, приказал офицерским металлическим голосом. Я повиновался, сам того не желая. Упал обратно, даже не пикнув.
— Повторяю. Вы, Александр, вошли не в свой номер. И уйдете отсюда вы, а не я. Уйдете, когда беседа закончится. Не раньше.
Это было чересчур нагло, но я смолчал. Я вдруг почувствовал, что человек смотрит на меня, хотя в темноте его глаза были не видны. И мне опять стало не по себе. Охватило гнетущее чувство, будто в глаза бьет прожектор. Нестерпимо захотелось встать на четвереньки, спрятаться под столиком, закрыться ладошками от этого взгляда-прожектора. С трудом разлепив губы, я выдавил:
— Сижу, сижу…
Тут же стало легко — наваждение исчезло. Таинственный субъект, восседавший напротив, продолжал как ни в чем не бывало:
— Прошу вас, не обижайтесь. Вы поймете, почему я называю вас и таких, как вы, плесенью. Вас много. Вас настолько много, что представить страшно. Из миллиарда людей, пока еще сохранившихся на Земле, по крайней мере у половины душа вырождена. И вас становится все больше. Видели, как брошенный хлеб постепенно покрывается гадким бело-зеленым налетом? Человечество заросло вами точно так же. Я не вижу лучшей характеристики, чем слово «плесень». Это не оскорбление, а рабочая формулировка, наглядно показывающая суть явления.
Незнакомец встал и принялся прохаживаться по комнате. При этом он покинул защитную позицию, а глаза мои уже привыкли к темноте, и я смог его чуть-чуть поразглядывать. Сухая фигура, дурно сшитый костюм, безнадежная лысина, морщинистый лоб, куцые брови. Старикашка?
— Это неизбежно, неотвратимо. Никакое общество не может быть идеально чистым. В нем обязательно живут грибки. К сожалению, они обладают способностью размножаться, и в конце концов плесень проникает в самые корни общества. Это происходит незаметно, большинство ничего не замечает да и не хочет замечать. Между тем переворачивается мораль, усредняется смысл жизни, большинство начинает грызть глотки не сориентировавшемуся меньшинству, потом большинство начинает искать, в чью глотку еще можно вцепиться, чтобы хоть немного пожить по-человечески. Цивилизация гибнет.
Человек сел на кровать.
— Я говорю не только о демократических странах вроде вашей, но и, конечно, о гуманистическом блоке, и блоке Ислама, и о прочих формациях. Вы повсюду. Вырождение повсюду. Цивилизация пока держится, но от корней-то осталась одна форма, одна рассыпающаяся оболочка, и она долго не выстоит, рухнет. Будет лежать кусками разлагающейся биомассы, вонять на всю Галактику. Дело, успешно начатое священной исламской войной и последующими эпидемиями, будет доделано, ручаюсь.
— Хорошо, — сказал я ему, решив потерпеть. — Пусть я ни хрена не понимаю, пусть вы мне ни хрена не хотите объяснить — кто вы, зачем — и ладно. Сидим в потемках, беседуем о ерунде. Отлично… Я с вами согласен, честное слово. Хотя, между прочим, слышу о том же на каждом углу. Тотальное нашествие сволочи и все такое. Крикунов у нас развелось… Дальше-то что? Вывод какой?
Он жалко усмехнулся:
— Каждому приходится втолковывать… Боже, как трудно увидеть самому простую истину! — и замолчал, мешком обмякнув на кровати.
Он молчал долго.
— Ага, — тогда сказал я. — Теперь увидел. «Бороться за цивилизацию», да? Знакомый лозунг. Вот вы куда меня хотите затолкать?
Аудитория сделалась редкостно внимательной. Этот гад снова напружинился, будто бы даже дышать перестал — заслушался.
— Бороться, конечно, модное словечко, — бросил я в его рожу, — но вы знаете, я не люблю модные словечки, чешусь я от них, такая вот аллергия… — Меня понесло. — В этой поганой стране сто лет уже борются, то одни, то другие, ну никак угомониться не могут. Причем, все время с плесенью. И всегда побеждают!.. — Меня несло неудержимо. — А у вас нет аллергии? Вы сам случайно не кретин, а? Признавайтесь! Отцы нашей безопасности, наверное, по вам истосковались. Вы бы к ним сходили, исповедались бы, рассказали бы про нашествие сволочей, что вы с этим ко мне, в самом деле. Там вам помогут. Или не ходите, дождитесь очередной облавы…
Я почувствовал, что человек опять внимательно смотрит на меня сквозь призрачный мрак комнаты. Стало душно вдруг, я расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Спина взмокла, майка прилипла к телу. Человек укоризненно сказал:
