Сергей Палий - Спутник
Почти вертикально мы ушли в чернь космоса, оставляя позади пылающий ад чужого мира. Оставляя собственные кошмары и мечты. И совесть – одну на двоих…
С трудом отрывая пульсирующую левую руку от гашетки, я сбросил мощность двигателей, чтобы откинуть шлемы. Но истребитель тут же начал терять высоту. Пришлось снова дать форсаж, устремляя нос прямо в дрожащее пятно Земли. Розовая дымка, сон, сон… Хоть бы ей хватило воздуха, пока я не открою шлем. В кабине, судя по показаниям тахометра, уже нормальное давление, а значит – воздух! Воздух!..
Из зоны притяжения Луны мы вышли примерно через сорок секунд. Я дернул рычаг на себя, сбрасывая тягу до одной четвертой. Сорвал предохранительную скобу с левой стороны шлема и отщелкнул его. Вздохнул до помутнения. Боже, как это прекрасно – дышать!
В кабине было холодно – градусов пять выше нуля. Изо рта вырывались клубы пара.
Теперь Катя. Я аккуратно, чтобы не сбить штурвал, перевернулся, цепляясь за все проклятым скафандром, сорвал с нее гермошлем. Отсоединив на своих руках неудобные перчатки, я принялся шлепать ее по бледным щекам. Ну же! Мы на полпути домой, девочка! Очнись! Очнись!!!
Несмелый вздох. Белесая струйка пара между губами!
– Ну вот, молодец! Дыши, девочка, дыши!
Она со свистом втянула в себя воздух, захрипела, дернулась, закашлялась и открыла безумные глаза. Через секунду ее стошнило.
– Вот и все, вот и все хорошо… – шептал я, возвращаясь на свое место. – Дыши. Мы летим домой, слышишь, мы летим домой!
– Холодно…
– Это ничего, это не страшно. – Я поправил штурвал, выравнивая курс, глянул на монитор бортового компьютера. Нужно набрать скорость, чтобы не два дня в космосе болтаться. – Сейчас будут перегрузки, сядь удобнее и запрокинь голову назад. Глаза не закрывай ни в коем случае, а то вывернет опять.
– Холодно, Лешка…
– Терпи. Самое страшное – позади. Ты же хотела домой? Вот мы скоро и будем дома. А там что-нибудь придумаем… Раз замерзла, значит, на море поедем греться.
Не думал, что врать так трудно. Никуда мы не поедем. Вдруг неимоверно повезет? Вдруг мне удастся приземлиться, что само по себе почти невероятно, потому что одно дело просто посадить самолет, а другое – рассчитать траекторию посадки с орбиты, через плотные слои атмосферы продраться, не сгорев – но вдруг?.. После сесть где-нибудь подальше от городов, потому как никакой аэродром нас не примет. И даже если самолет не собьют установки ПВО или другие истребители, если мы умудримся не промахнуться мимо России, все равно этот мир уже не наш. Федеральный розыск. Меня – под трибунал, Кате – вышак, без разговоров. Это при условии, что на месте не хлопнут.
– Правда на море поедем?..
– Приготовься.
Перегрузки были не очень большие, 3-4 «g», но Кате и этого хватило, чтобы пару раз потерять сознание. В кабине стало немного теплее, хотя руки все равно мерзли.
Мы молчали. Неслись сквозь пустоту, мимо яркого блика Солнца, мимо белых игл звезд. И молчали. Наверное, оба понимали, что, разорвав прошлое, мы не смогли придумать будущего. Земля голубой полусферой возвышалась над нами, мы бежали от ужаса чужого мира в надежде, что она приютит нас. Что она простит.
Но выбор между смертью и пустотой был сделан. Нас уже никто не ждал.
– Катя… – позвал я, глядя на монитор и передвигая штурвал слегка вправо. Запястье ломило, кисть почти онемела. – Катя!
– Что?
– Сейчас трясти будет, постарайся как можно меньше двигаться и не напрягать мышцы. Попробуем сесть.
– Лешка, нас не собьют?
– Не знаю.
Истребитель задрожал, цифры на экране стремительно менялись.
– Скажи… – Катя осеклась, закашлялась и несколько раз стукнула меня по плечу. Гул за бортом нарастал. Она проорала: – Скажи, ты простил меня?
– Замолчи! Не мешай, а то нас закрутит и по облакам размажет! – крикнул я в ответ. Уставился на оранжевые всполохи разрезаемой атмосферы, вцепился в мелко вибрирующий под пальцами штурвал.
– Скажи! – требовательно прокричала она. – Скажи мне…
Гул двигателей и рассекаемого воздуха стал невыносимым, он уже ощущался всем телом. Каждый нерв был частью нашего летящего к планете болида. Температура за считаные секунды поднялась, и теперь было жарко до духоты – внутренняя система кондиционирования не справлялась.
Я часто моргал, чтобы сбить собирающиеся на тяжелых веках капли пота. Главное – не попасть в турбулентные зоны, не сильно отклониться от глиссады. Угол держать, а потом вовремя сбросить скорость, не уйти в штопор…
Впереди – сплошная раскаленная линза воздуха. Жарко! Все железные приборы и детали нагрелись так, что до них нельзя дотронуться. Штурвал прирос к ладоням и медленно выжигает немеющую кожу. Пот застилает глаза. Я, кажется, кричу, чтобы услышать самого себя и не потерять сознание… Бесполезно… не слышу, и на миг отключаюсь…
Сознание возвращается резко, наверное, от особо зверского толчка. Так же держу штурвал мертвой хваткой, так же не чувствую собственных рук.
Но за постепенно остывающим стеклом кабины уже нет огня. Там – Земля. Точнее, уже – земля, с маленькой буквы. Там дороги, леса и реки. Такие родные…
Я сбросил скорость, выровнял горизонт. По координатам, мы находились где-то в Сибири. Приподнявшись, я оглянулся. Катя была жива, но без сознания.
Я снизился метров до ста пятидесяти, чтобы наш «МиГ» труднее было запеленговать. Нужно найти какое-нибудь шоссе с прямым участком километра в четыре. Хотя бы. На вертикальную посадку в условиях земной гравитации этот истребитель, к сожалению, не рассчитан. Рискнем.
Минут пять мы неслись над тайгой, сливающейся под нами в сплошной темно-зеленый ковер. Вдалеке показались холмы с проплешинами на вершинах, хмурое осеннее солнце пробивалось через дымку облаков, освещая цепочку высоковольтных столбов. Значит, где-то рядом должна быть дорога! Вот она – прямо посреди леса. Узкая, но самолет пройдет. Обязан пройти!
Дернув штурвал вправо, я сделал полукруг километров на пятнадцать, выровнялся и стал сбрасывать скорость. Четыреста узлов… триста пятьдесят… Двигатели ревели. Двести… сто восемьдесят… Закрылки. Черт, один заклинило! Истребитель рванулся в сторону и чуть не задел брюхом фюзеляжа верхушки кедров. Я сумел скомпенсировать вираж. Ровнее, ровнее… Шасси… Отлично.
Ниже, ниже. Я уже видел ровный асфальт без всякой разметки, пробегающий лентой под самолетом; шасси должны выдержать. Ниже… еще…
Меня тряхнуло так, что зубы клацнули и десны заломило от боли. Скрежет ломающихся под крыльями веток и кустарника смешался с визгом колес. Самолет стало заносить. Я выпустил тормозной парашют, и тут что-то будто лопнуло. В следующий миг я увидел приближающиеся деревья и машинально закрыл глаза…
* * *Тишина давила на барабанные перепонки, привыкшие к шуму двигателей. Разлепив веки, я заметил, что носовая часть истребителя смята в гармошку. Ноги прижало, но, подергавшись, мне удалось высвободить их. Стекло кабины уцелело, а вот приборная панель была частично разбита. От смерти меня спасла толстая стальная рама, огибавшая тело по бокам и спереди.
Проведя по щеке, я с какой-то тупой радостью обнаружил на ней кровь. Отдернул предохранитель, нажал на кнопку разгерметизации. Стекло со скрежетом уползло вверх. Я неуклюже выбрался наружу, сбросил скафандр и огляделся, стоя прямо на спинке пилотского кресла.
Истребитель съехал на обочину и, повалив несколько молодых кедров, уткнулся в здоровенное дерево. Повсюду валялись щепки и искореженные детали. Правое крыло снесло начисто, переднее шасси вместе со стойкой лежало в канаве неподалеку. Хорошо, что не прорвало запасные топливные баки, а то бы…
Где-то свистела птичка, в глубине чащи слышалось басовитое жужжание шершня. Ветра не было, зато небо заволокло тучами, и моросил дождик. Пахло сыростью, хвоей и, кажется, брусникой – давно в тайге не был.
Катьку надо вытащить. Я подобрался к ней по металлопластиковым переборкам, стукнулся коленом о выступающую деталь, зашипел.
– Катя, – негромко сказал я, слегка теребя ее за ухо. Волосы у нее спутались, со лба через все лицо проложила себе путь струйка подсохшей крови, темные пятна от пота выступали на висках и шее. Рядом мерно пульсировала сонная артерия. – Катя, очнись. Прилетели. Очнись же, черт тебя дери!
Она застонала и болезненно поморщилась. Открыла глаза. Посмотрела сквозь меня, снова застонала.
– Ну, вот ты и дома, девочка. Давай, выбирайся, нам отсюда сваливать надо быстренько! Дай-ка руку, помогу.
Катя с трудом подняла руку. Я потянул ее на себя, пытаясь вытащить из кресла.
– Ай! Плечо! – вдруг закричала она. – Больно, Леша!!! Больно!..
– Что такое?! – Я ослабил хватку. – Где больно?
Она скосила глаза вправо и вниз и прошептала:
– Тут. Очень больно.
Я вгляделся в глубь кабины и обомлел. Вся боковая часть со стороны места второго пилота была вдавлена внутрь и торчала острыми углами. Катино плечо проткнула зазубренная пластина шириной сантиметра три, намертво прижав ее тело к противоположной стенке.
