Деян Стоилькович - Меч Константина
Он опустил на землю небольшой чемодан и пробормотал:
– Бог в помощь…
– И вам тоже, – ответил Крсман, которого очень удивило, что гость в теплый июньский день облачился в тяжелую солдатскую шинель.
Он сошел с веранды, протягивая на ходу руку, на его лице играла неуверенная улыбка.
– Мы счастливы принять вас в нашем доме, господин майор. Позвольте…
Он непринужденно подхватил чемодан и провел Лукича в дом, по пути показывая, где находится просторная гостиная, где ванная, а где домовая часовня, в которой он сможет помолиться, если у него возникнет в том нужда. Майор Лукич безмолвно следовал за ним, словно призрак.
Наконец они сели в гостиной за покрытый белой скатертью стол. Неманя снял тяжелую пропыленную шинель и бросил ее на соседний стул. Крсман, не скрывая удивления, уставился на звезду Карагеоргия на груди гостя и взволнованно спросил его:
– Вы… участвовали в Первой мировой?
– Нет, от отца досталась. Он погиб здесь, недалеко от Ниша, у Белой Паланки.
– Понимаю. Позвольте мне выразить вам соболезнование.
Слегка смутившись, Крсман позвал жену:
– Данка!
В комнату, сложив руки на животе, неслышно, словно вовсе не касаясь стопами пестрого ковра из Пирота, вошла шатенка средних лет. Она остановилась у стола рядом с Неманей, который с нескрываемым интересом рассматривал комнату, обставленную в традициях богатого южного дома.
– Я слушаю, Крсман…
Голос ее был глубоким, как-то старчески торжественным, но прежде всего – холодным.
Неманя не смотрел в ее сторону, однако почти физически ощутил утонченное презрение, которое она внесла с собой в гостиную. Это был тот вариант презрения ко всему на свете, который охотно культивируют спутницы жизни состоятельных господ. Это была холодная, бескровная ненависть, распространявшаяся на все, что такие дамы считали в этой жизни излишним и бесполезным. Например, на визит незнакомца.
– Данка, – со вздохом пробормотал Крсман. – Это майор Неманя Лукич. Он погостит у нас недельку.
Данка Теофилович в легком полупоклоне повернулась к Немане и все тем же холодным, механическим голосом произнесла:
– Очень приятно, господин майор. Добро пожаловать в наш дом.
Последние слова показались Немане произнесенными как бы в шутку.
– Скажи Милеве, пусть принесет ракию, – велел Крсман.
Данка как вошла в комнату, так и вышла, словно тень. Но прошло и минуты, как в комнату вошла служанка с подносом, на котором стояли стаканчики и бутылка домашней препеченицы. Она молча налила хозяину и его загадочному гостю, после чего исчезла в полумраке гостиной.
Крсман перекрестился и поднял стаканчик с ракией.
Неманя чокнулся с хозяином.
Они молча отпили по глотку. Выдержанная ракия были прекрасна, благоухала бочкой из черешневого дерева и виноградом из Белой Паланки. Этот запах мгновенно вернул Неманю в прошлое, в тот светлый сентябрьский понедельник, когда они с Анной в первую годовщину пальбы приехали в Ниш. Точно такую же препеченицу он пил с хозяином Бошко Митровичем, владельцем кафаны «Балкан», крепким старичком, ветераном освободительных войн, который называл его «господином доктором».
– Господин майор, – вымолвил Крсман Теофилович. – Осмелюсь спросить вас: вы по делу в Нише?
– Я должен связаться с нашими людьми в монастыре Вета[21], надо переговорить кое о чем с людьми Печанаца. Точнее, с теми, кто остались в живых после того, как старого воеводу…
– …убили люди генерала Дражи Михаиловича. – продолжил Крсман.
Неманя пожал плечами и отрицательна покачал головой:
– Не следует верить всему, что болтают люди в кафанах.
– Это не кабацкая болтовня! У меня много влиятельных друзей и в том и в другом лагере. Я знаю, что Дража лично приказал ликвидировать Печанаца.
– Даже если это и так… чтобы не сказать иначе… Для вас же лучше держать язык за зубами.
– Спасибо вам за добрый совет, но я и без того все прекрасно понимаю. Покойный отец всегда советовал мне держаться подальше от политики. И от тех, кто ею занимается. Еще какие-то дела у вас в Нише есть?
– Я получил письмо от своего товарища, – ответил Неманя, отставляя в сторону свой стаканчик. – Драгутин Стеванович, до войны был военным врачом, теперь торгует. Вы с ним не знакомы ли, случайно?
Глаза Крсмана Теофиловича засияли, их острый блеск превратил зрачки в кованое серебро.
– Конечно, я его знаю… – робко пробормотал он.
– Знаете, где он живет?
– Конечно… Вы можете найти его в старом доме покойного дядюшки на Палилуле. Я слышал, что его навещает только сводная сестра. Навещает его и… Словом, заботится о нем. Прекрасная набожная женщина.
Внезапно Крсман умолк и задумался, золотистый блик от освещенного солнцем стаканчика ракии играл на его левой щеке.
– Я очень хорошо знаком с Драгутином. Разве что… Как вам это сказать? Вы собираетесь навестить его?
– Как только представится возможность.
– Советую вам сделать это как можно раньше.
– Почему?
– Он очень тяжело болеет, говорят, долго не протянет…
– Неужели? – Неманя прикинулся простачком. – А что с ним такое приключилось?
У Крсмана задрожал подбородок, дрогнула и рука, в которой он держал стаканчик ракии. Он изобразил на лице невероятную любезность, после чего холодно произнес:
– Болезнь у него древняя…
Одним махом проглотил ракию, посмотрел Немане прямо в глаза и добавил чуть тише:
– От греха своего страдает.
6
Отто фон Фенн задумчиво вздохнул. Он вдруг поймал себя на том, что пытается вспомнить, какого цвета была ограда в их семейной летней резиденции в Шварцвальде. Белая? Зеленая? А может, тусклая, оттенка древесной коры? Он с трудом вспоминал, что было с ним в прежние времена, как будто жизнь его началась только в то мгновение, когда фюрер отправился в поход на завоевание мира. Тем не менее иногда ему нравилось мысленно возвращаться в прошлое – так святой Петр возвращался в Рим, несмотря на то что его там собирались распять на кресте.
Но почему бы и не вспомнить? Ведь это такие пустяки. Там уже никого нет. Он – последняя ветвь угасающего рода. Останутся только герб, имя и история семьи… Может, и об этом не будут говорить. Все забывается…
Отто был одним из лучших выпускников академии образцом для подражания. Если бы возобладала справедливость, он был бы там, где идут настоящие сражения. Командовал бы солдатами, а не интендантами, тыловиками и машинистами. А вместо этого его послали в страну, где живые люди радуются, когда надо плакать, где они сначала вешают своих героев на телеграфных столбах, а потом воздвигают памятники в их честь. Армия, в которой он служил, стремительно превращалась в армию призраков, и он каждое утро видел подтверждение тому на картах фронтов, где погибающие батальоны и дивизии были обозначены красными и черными прямоугольниками.
Война уравняла всех.
Правда, совсем не так, как того желал фюрер.
Их объединила не великая арийская империя, но царство мук и страданий.
Потому эта война стала недостойной, бесчестной, и всем хотелось только одного – выжить.
И что ему остается теперь, когда эта вселенская резня подходит к концу? С покорностью отправиться на поле боя, вспаханное разрывами артиллерийских снарядов, или бежать от большевистских штыков по заснеженной стране, ступая по мертвецам, словно Иисус по водам? Нести бремя своих грехов в сожженную землю, которая некогда звалась отечеством?
Или остаться таким как есть?
Командиром побежденной армии.
Дворянином без чести и достоинства.
Слабым человеком в тяжкие времена.
– Если вернусь, перекрашу ограду в белый цвет… – Едва слышно произнес он.
Контрразведчик Рихтер оторвался от бумаг, которые он внимательно изучал:
– Ты что-то сказал, полковник?
Отто фон Фенн отрицательно мотнул головой и машинально одернул мундир:
– Нет, просто задумался немного.
Рихтер пожал плечами и продолжил изучать густо исписанные листы рапортов.
Полковник потянулся за бутылкой черешневой водки, стоявшей на полке слева от его письменного стола.
«Как же произносится это слово по-сербски?» – подумал он.
Потом налил в бокал темную жидкость, благоухающую фруктами.
Вурдалак?
Он сделал глоток и сквозь стекло бокала посмотрел на своего товарища:
– Расскажи мне, Герман…
– Что, Отто?
– Все, что знаешь.
– О чем?
Отто фон Фенн сделал еще один глоток:
– Про Аненербе.
Рихтер снял очки с круглыми линзами и отодвинулся от стола:
– Плесни-ка мне немного шнапса.
Пока полковник наливал ему водку в высокий хрустальный бокал, Рихтер пробормотал:
– Наследие предков.
