Павел Буркин - Краденая победа
— Прекрасно. Опустите на землю.
Фанцетти вышел из паланкина, мушкетеры выстроились в каре. Душную, стремительно наливающуюся мглой площадь не освежало ни дуновения ветерка. Несмотря на вечер и едва закончившуюся пыльную бурю, народа было много. Фанцетти вспомнил: сейчас вроде бы час вечерней службы, или какой-то праздник… Праздников в этом жарком и пыльном краю столько, что все не упомнишь. А когда делом заниматься? Когда с властью местных раджей будет покончено, надо будет покончить и с этим вольнодумством. Бывшие язычники должны будут искупить грех идолопоклонства и сопротивления темесским саибам. То есть побольше работать и поменьше думать.
— Слушайте меня! — громким, хорошо поставленным голосом, произнес Фанцетти. — Я, магистр Церкви Единого-и-Единственного, приказываю вам остановиться.
Толпа замерла. И само по себе появление белого саиба ничего хорошего не несло, а уж со взводом мушкетеров… Но под наведенными дулами джайсалмерцы замерли, каждому казалось, что черное, зияющее дуло смотрит в лоб именно ему. Тут не было опытных воинов, способных понять, что взвод против многотысячной толпы не устоит. Ненависть к чужеземцам-победителям еще не достигла той степени, когда безоружные бросаются навстречу свинцовому ливню.
— Нет греха большего, чем тот, что вы готовитесь совершить. Тот, кто сотворил не только наш Мир, но и всю Вселенную, может простить любой грех, если согрешивший раскаялся и исповедовался. Но грех сознательного идолопоклонства — непрощаем. Остановитесь, или после смерти отправитесь в ад!
…Все получилось даже лучше, чем он ожидал. Стражники из войска раджи вмешаться не решились: им уже отдали приказ не препятствовать проповедям миссионеров в любом месте, кроме храмов. Площадь же перед храмом Ритхи уже не была храмовой территорией. А толпа не решалась двинуться с места, ее словно пригвоздили к земле поднятые мушкеты солдат. Правда, из ворот храма высунулся старый жрец и попытался спорить. Сперва Фанцетти хотел было отдать приказ «пли!» и указать на жреца. Но решил, что расстреливать идолопоклонников пока рано, а вот посрамить его в публичном споре было бы неплохо.
Так и случилось: жрец оказался на редкость косноязычен, видно, его лучшие деньки давным-давно прошли. Он постоянно запинался, боязливо косился на взведенные мушкеты, и не мог сказать ничего такого, на что у него, второго в своем выпуске, не нашлось бы убедительного ответа. Может быть, тут-то у Фанцетти и появились бы первые последователи, а служба в языческом капище оказалась бы непоправимо сорвана, если бы сквозь толпу не протиснулся молодой солдат и симпатичная девушка. Солдату было лет двадцать, черные, как смоль, усы лихо закручены. Девушка совсем молоденькая. Девушка? Как ни мало провел Фанцетти в этом диком краю, здешние знаки замужества он уже знал. Наверное, жена этого воина…
— Я не жрец, но и ему не позволю оскорблять нашу веру! — громко, на всю площадь, произнес мужчина.
— Кто ты, сын мой? — спросил Фанцетти для начала. «Надо будет пожаловаться радже и его брату на бунтовщиков из числа стражи. Пусть примут меры…»
— Я — джайсалмерец, — предусмотрительно произнес воин. — Этого достаточно. По хорошему говорю: уходите. Вы здесь чужие.
— Неужели? — ехидно спрашивает Фанцетти. — Я поставлен Церковью руководить Джайсалмерским диоцезом. За соответствие жизни верующих заветам Единого отвечаю я.
— Неужели? — точно таким же тоном поинтересовался стражник. Жена пытается утянуть его назад, в толпу, но стражник высвободил рукав и произнес: — Нет, погоди, я должен сказать. — И вновь обратился к Фанцетти: — Мы вас об этом просили?
— Церковь и Темеса, — произнес Фанцетти и тут же понял, что совершил ошибку. К Церкви в этих краях пока еще относились безразлично — но Темесу ненавидели. И за то, что она оказалась сильнее, и за унизительные условия мира, навсегда лишившие Джайсалмер могущества, да и достатка, и, конечно, за вынужденную жестокость в ходе войны. — А главное — сам Единый-и-Единственный.
— Но разве ваш Архипрелат уже правит в Джайсалмере? — спросил воин. И, возвысив голос, обратился к толпе: — Как называется тот, кто тянет руки к чужому? Вор? Вот и Церковь ваша не может спокойно смотреть на чужое.
— Мир принадлежит Единому-и-Единственному! — уцепился за последний (не считая, конечно, залпа мушкетов) аргумент Фанцетти. — И все, что в Мире, Он вправе отдать избранному Им народу. Что Он и сделал: посмотрите на Аркот, только ваш город еще не покорен Темесой. Да и это недолго продлится. Те же, кто Ему противостоят, гибнут на этом свете, и их ждет вечная мука на том.
— А почему Он распоряжается нашим Миром, как заблагорассудится? — не смутился воин. — Он его купил? В кости выиграл?
Открыла рот девчонка-жена, и темесец не мог не признать — голос у нее что надо, будто серебряный колокольчик.
— Наш Мир сотворили Боги, и это правда, которой вы боитесь, — на лице засияла дерзкая улыбка. — Ну, жрец, возрази мне!
Да и сама она… Темесец скользил по ее фигуре откровенно оценивающим взглядом. Под взглядом Фанцетти юная женщина смутилась, пониже опустила край покрывала и спряталась за спину мужа.
— Только не залпом своих псов, — добавил муж. — Мушкеты подтвердят нашу правоту.
— Арестуйте их! — приказал Фанцетти.
— Не выдавайте единоверцев! — прозвучал дребезжащий голос жреца. Сейчас старик не напоминал себя самого минутой раньше. В глазах читались и ум, и воля — Пратап словно поделился со стариком молодостью и силой. — Если уступите, потеряете и свою землю, и свою веру, и свою честь!
Толпа, вначале растерявшаяся от наглости темесца, оправилась от изумления. К звездному небу поднимался возмущенный ропот, люди придвинулись на шаг, потом еще на шаг, и еще… Миг Фанцетти еще колебался, не стоит ли отступить. «Никогда темесец не отступит перед этими дикарями!» — решил он и скомандовал:
— Залпом, пли! — когда-то он был сержантом темесской армии, и умел выбрать момент лучше, чем особы сугубо духовные.
На барельефах заплясали отблески пламени, вырвавшегося из дул мушкетов. Ночную тишину и негромкие звуки песнопений, доносившиеся из храма, разорвал грохот выстрелов. Кто-то рухнул мешком, кто-то вцепился в стену храма и теперь медленно сползал по ним, окрашивая кровью выбитые в камне древние письмена.
— Пли! — командует второй залп уже лейтенант Монтини. И снова — грохот выстрелов, взблески пламени, каменное крошево от разбитых барельефов и обломки священных ворот. Выстрелив, первый ряд мушкетеров опустился на колено, позволяя второму ряду стрелять через голову. Выстрелив, мушкетеры второго ряда опустились на колено, торопливо перезаряжая оружие. Когда выстрелит и третье отделение, первое будет уже готово. Конечно, куда страшнее был бы одновременный залп всех сорока мушкетов, но тогда толпа смогла бы растерзать взвод, пока мушкетеры перезаряжают оружие. Фанцетти и Монтини предпочли не рисковать.
Только тут толпа, наконец, осознала, что кощунство — стрельба на пороге храма богини-покровительницы города — не кошмарный сон, а реальность. Оцепенение сменилось всеобщей паникой, над площадью повисли стоны, крики, проклятия. Какая-то крупная женщина в яркой талхе бросила наземь металлический кувшин, вырвала из-под ног увесистый булыжник, бросила его в каре… и отлетела назад, когда сразу несколько крупных пуль ударили в грудь. Бросок оказался удачным: один из мушкетеров осел в пыль, зажимая руками лицо, между пальцев потянулись темные в свете факелов ручейки.
Пули вновь и вновь хлестали по толпе, горожане разбегались в разные стороны. Кто-то пытался скрыться в воротах храма, там образовалась давка, на упавших напирали и напирали. Их пришпоривала бушующая на площади смерть, но, наверное, больше, чем полегло от пуль, было затоптано в давке.
— Монтини, арестуйте этих двоих! — приказал Фанцетти. — Похоже, они скрылись в храме.
— Но мы в сапогах, а они там обувь…
— Нам плевать на их дурацкие суеверия, понял? — ощерился Фанцетти. — Выполняйте. Обыщите храм. Если кто окажет сопротивление…
— Да, монсеньор, но договор…
— А это уж тем более не ваша забота, лейтенант, — отозвался магистр. — Конечно, это нарушение договора, но, во-первых, их попытки спора тоже можно так истолковать, а во-вторых, даже если возмутятся, поделать ничего не смогут. Сила всегда права.
— Есть, монсеньор!
Солдаты двинулись к богато изукрашенным воротам.
— Сюда иноверцам нельзя! — поднялся с колен жрец. Пуля попала ему в плечо, раздробила ключицу, на морщинистом лице отразилось страдание. Но перспектива увидеть осквернение своего храма заставила жреца превозмочь адскую боль и подняться с окровавленных ступеней. — Богиня покарает вас!
Фанцетти вырвал из-за пояса здоровенный черный пистоль. Здесь, в Джайсалмере, без заряженного оружия ходить он не решался. Не торопясь навел его на лицо старика и плавно нажал на курок. Грохот, всплеск пламени из ствола — и лицо старика исчезло в красноватом облаке.
